Ева Луна
Шрифт:
Три дня «Жемчужина Востока» была закрыта, а дом Риада Халаби открыт для всех, кто желал заглянуть на огонек и поучаствовать в незабываемом празднике. За эти три дня у нас в гостях побывали едва ли не все жители городка. Зулему, естественно, свалил с ног очередной приступ головной боли, и она провела все это время в своей комнате, ни разу не показавшись перед гостями. Тем временем хозяин, я и помогавшие нам учительница Инес и другие соседки наготовили столько еды, что ее хватило бы, наверное, чтобы накормить целую свадьбу где-нибудь при багдадском дворе. На покрытые белоснежными скатертями прилавки были выставлены огромные подносы с рисом, сдобренным шафраном, кедровыми орешками, изюмом, фисташками, перцем и карри; вокруг стояло не менее пятидесяти блюд с арабскими и южноамериканскими кушаньями, а также несколько огромных емкостей с салатами на любой вкус, от очень острых до кисло-сладких. Мясо и рыбу для праздника привезли с рынка прямо с побережья в больших корзинах, набитых льдом. Немало соусов было приготовлено отдельно для того, чтобы еще больше разнообразить вкус подаваемых гостям блюд. В стороне стоял стол для десертов, на котором восточные сладости соседствовали с местными креольскими лакомствами. Я подавала гостям огромные кувшины с ромом, настоенным на фруктах; естественно, ни хозяин, ни его троюродный брат, как правоверные мусульмане, к этому напитку не притронулись. Другое дело гости: они прикладывались к кувшинам до тех пор, пока некоторые, самые довольные жизнью, не сползли под стол;
— Теперь мне будет спокойнее, особенно когда придется уезжать из дому, — говорил Риад Халаби, покровительственно хлопая младшего родственника по плечу, — как-никак в доме будет оставаться мужчина, да притом из нашего рода. Будет кому позаботиться о женщинах, о доме и магазине.
С появлением Камаля многое в нашей жизни резко изменилось. Я заметила это сразу же: столь горячо любимый мною хозяин стал на глазах отдаляться от меня; он уже не просил рассказывать ему сказки, перестал обсуждать со мной газетные новости и словно забыл все анекдоты, а читать друг другу вслух мы и вовсе перестали. Даже игра в домино совершенно неожиданно для меня вдруг стала чисто мужским занятием. С первых же выходных он взял за правило ходить в кино лишь с одним Камалем, потому что тот, видите ли, не привык появляться где бы то ни было в женском обществе. Если не считать нескольких женщин-врачей из Красного Креста и монахинь-евангелисток, в основном старых и костлявых, как сухое дерево, этот юноша впервые увидел женщин с не прикрытыми чадрой лицами, когда ему уже минуло пятнадцать лет; в тот день он воспользовался представившейся возможностью съездить в кузове грузовика в столицу, в тот ее сектор, где располагалась колония американцев; дело было в субботу, и практически около каждого дома можно было видеть, как светлокожие американки в шортах и блузках с дерзкими вырезами мыли свои машины; это зрелище привлекало целые толпы местных мужчин, специально приезжавших по такому случаю из самых дальних уголков страны. За небольшую плату они брали раскладные стулья, зонтики от солнца и усаживались поудобнее, как в самом настоящем театре. Вокруг них сразу же начинали, крутиться продавцы всевозможных сладостей и лакомств, а женщины словно не замечали производимого ими эффекта. Мужчины волновались, потели, дрожали, у них начиналась эрекция. Но для женщин, которых занесло сюда с берегов другой цивилизации, все они — смуглые, в странных одеждах и с бородами пророков — были всего лишь экзистенциальной ошибкой, галлюцинацией, бредом, возникшим вследствие теплового удара. В присутствии Камаля Риад Халаби обращался с Зулемой и со мною, как грубый и властный начальник, когда же мы оставались одни, он старался компенсировать перемену в отношении какими-нибудь подарками и мгновенно становился все тем же заботливым другом, что и прежде. Мне поручили обучить вновь прибывшего испанскому языку; задача эта оказалась не из легких, причем вовсе не потому, что у него не было способностей или желания учиться, просто он воспринимал любое мое замечание как унижение его мужского достоинства. Даже сам факт, что ему приходилось узнавать значение новых слов от женщины, казалось, приводил его в бешенство; впрочем, бегло болтать, с чудовищным акцентом и страшно коверкая слова, он научился довольно быстро, что дало ему возможность занять место за прилавком магазина.
— Ты должна всегда сидеть прямо и со сдвинутыми коленями и не забывай застегивать халат до последней пуговицы, — требовала от меня Зулема. Наверняка в такие мгновения она думала о Камале.
Его поле притяжения, безотказно действовавшее на всех женщин, проникло сквозь стены дома и распространилось на весь городок, а ветер разнес его еще дальше. В «Жемчужину Востока» потянулись девушки и молодые женщины как из Аква-Санты, так и из окрестных деревень. Они заглядывали в магазин под любым, даже самым надуманным предлогом. При виде Камаля они просто расцветали; все, как одна, приходили в коротких юбках и тесно облегающих блузках, а духов выливали на себя столько, что даже после того, как они выходили из помещения, воздух еще долго хранил следы их пребывания. Появлялись они обычно парочками или по трое; хихикая и шушукаясь о чем-то между собой, они опирались на прилавок так, чтобы как можно более наглядно продемонстрировать Камалю соблазнительность своих бюстов, а заодно как можно туже обтянуть бедра тканью юбок, выставив филейные части в наиболее притягательном виде. Само собой, при этом можно было прекрасно видеть и их загорелые ноги. Девушки поджидали Камаля на улице, приглашали заглянуть к ним в гости, напрашивались в качестве партнерш на какой-нибудь зажигательный карибский танец.
Что я переживала в те дни — словами не передать. Впервые в жизни я поняла, что такое ревность: это чувство совершенно неожиданно охватило меня, проникнув под кожу и осев черным пятном у меня в душе. Мне очень долго не удавалось отмыться от этой грязи, но, когда я наконец преодолела себя и освободилась от душившей меня ревности, мне стало понятно, что прививку от желания кем-то обладать, равно как и от искушения принадлежать кому-то, я получила на долгие годы, если не навсегда Появившись в нашем доме, Камаль перевернул всю мою жизнь. Я сходила по нему с ума меня бросало то в жар, то в холод; безумное счастье любить сменялось резкой болью от осознания того, что любовь моя никому не нужна. Я ходила за ним как тень, старалась предугадать любое его желание, превратила его в единственного героя моих тайных фантазий: все было напрасно — он не замечал меня. Я решила подойти к делу со всей серьезностью и попыталась критически отнестись к собственной персоне: подолгу смотрела на себя в зеркало, ощупывала свое тело, пробовала причесаться то так, то этак, а иногда — если была уверена, что рядом никого нет, — даже слегка проходилась румянами по щекам или подкрашивала губы. Камаль же по-прежнему вел себя так, будто меня не существует. Он, только он был главным персонажем всех моих любовных сказок. Мне в них уже не хватало одного последнего поцелуя вроде тех, какими заканчивались романы, которые я читала и пересказывала Зулеме; втайне от всех, в мире своих иллюзий я провела с Камалем немало страстных, мучительных, но вместе с тем блаженных ночей. Мне в то время было пятнадцать лет, и я была девственницей, но если бы придуманная крестной веревочка с семью узелками могла измерять и степень греховности мыслей, то не сносить бы мне головы.
Окончательно наша жизнь переменилась в те дни, когда Риад Халаби уехал в столицу и в доме впервые остались втроем Зулема, Камаль и я. Я не удивилась, поняв, что хозяйка чудесным образом излечилась
Зулема выходила в патио, садилась где-нибудь в тенечке так, чтобы ее было видно со всех сторон дворика, и начинала красить ногти на ногах, задирая при этом подол платья выше колен. Зулема закуривала и, выпуская дым между влажных губ, чуть высовывала язык и сладострастно ласкала им кончик сигары. Зулема вставала со стула или делала какое-то другое резкое движение, отчего платье спадало у нее с одного плеча, открывая мужскому взгляду немыслимо белоснежную кожу. Зулема впивалась зубами в какой-нибудь фрукт, и на грудь, едва прикрытую тонкой белой тканью, падали густые капли сладкого сока. Зулема начинала не то причесываться, не то играть со своими иссиня-черными волосами и, прикрыв густыми прядями половину лица, вроде бы в шутку бросала в сторону Камаля жадный, полный страсти взгляд гурии.
Он отбивался от превосходящих сил противника в течение трех суток. Напряжение в битве росло буквально с каждым часом; я уже боялась оставаться в доме — мне казалось, что наэлектризованный воздух не сможет больше удерживать в себе такой заряд и выплеснет его в виде грозы с громом и молниями, которые сожгут дом до основания. На третий день после отъезда хозяина Камаль ушел в магазин еще до рассвета и не заходил в жилую часть дома целый день — ни на минуту; посетителей в тот день было немного, и он лишь мерил шагами помещение «Жемчужины Востока», не зная, чем себя занять и попросту убивая время. Зулема позвала его обедать, но он, не заходя в патио, ответил, что есть не хочет, а затем потратил еще целый час на то, чтобы пересчитать появившиеся за весь день в кассе несколько монет. Он готов был сидеть за прилавком сколько угодно, но время шло, на улице стемнело, городок погрузился в вечернюю дремоту, и держать двери магазина открытыми, делая вид, будто к тебе могут заглянуть припозднившиеся покупатели, было уже совсем нелепо. Тогда он пустился на хитрость: дождался того часа, когда по радио начали передавать очередную часть какого-то сериала, к которому хозяйка питала особую слабость; стараясь не издать ни звука, он запер магазин и неслышными шагами направился в сторону кухни, чтобы подкрепиться тем, что осталось от обеда. Естественно, все его предосторожности оказались напрасны: Зулема именно в тот вечер решила пропустить столь любимую передачу, но для отвода глаз включила радио в своей комнате, дверь которой предусмотрительно оставила полуоткрытой. Сама же она заняла выгодную позицию в углу огибавшей дворик галереи, по соседству с дверью на кухню. Одета она была в длинную вышитую тунику прямо на голое тело; стоило ей поднять руку, как расходившаяся на боку ткань обнажала ее тело от плеча до талии. Полдня она приводила себя в порядок: удаляла волоски на теле, причесывалась, натиралась кремами, красилась и словно пропитывала все тело насквозь ароматом пачулей; кроме игриво наброшенного отреза ткани, на ней не было ничего — ни обуви, ни украшений: она была готова ко всему, и в первую очередь к любви. Я все это видела по той простой причине, что Зулема не только не заперла меня в моей комнате, но и вообще забыла о моем существовании. Для нее существовали только Камаль и та битва, в которой она должна была одержать победу.
Она перехватила свою жертву в патио. Камаль шел через дворик с надкушенным бананом в руке; он жевал фрукт торопливо, явно не ощущая вкуса; на его щеках ходила ходуном двухдневная щетина, на лице застыло мрачное выражение, на лбу выступила испарина. Он, наверное, вспотел с головы до ног: очень уж душным был вечер — тот вечер, когда ему было суждено потерпеть поражение.
— А я тебя жду, — сказала Зулема по-испански, чтобы не смущать его порочными словами, произнесенными на родном языке.
Молодой человек остановился на месте как вкопанный, не в силах даже дожевать и проглотить кусок банана. В его глазах тотчас же загорелся страх воина, попавшего в плен к жестокому и беспощадному врагу. Она стала подходить к нему — медленно, но неумолимо, как восставший из небытия призрак; наконец подошла вплотную и остановилась буквально в нескольких сантиметрах. В ту же минуту по всему садику запели цикады; их стрекот полоснул мне по нервам и напомнил монотонное звучание какого-то восточного инструмента. Я вдруг заметила, что хозяйка чуть ли не на полголовы выше троюродного брата ее мужа, а весом превосходит его, наверное, раза в два; тот, и без того худенький и невысокий, сейчас, казалось, съежился и стал напоминать скорее ребенка, чем взрослого мужчину.
— Камаль… Камаль…
Вслед за дважды произнесенным именем я услышала полные страсти слова, которые она бормотала уже на родном для них обоих языке; при этом она нежно касалась пальцами его губ и обрисовывала контур его лица легкими прикосновениями.
Камаль издал жалобный стон побежденного, проглотил то, что оставалось у него во рту, и выронил вторую половину банана. Зулема взяла руками его голову и притянула к своей груди, которая просто поглотила свою жертву с неумолимостью огнедышащего потока лавы, извергающейся из жерла вулкана. Они простояли так некоторое время неподвижно, и лишь ее руки нежно, как-то по-матерински гладили его плечи и спину; когда же он смог наконец поднять голову и посмотреть ей в глаза, выяснилось, что оба уже все для себя решили; теперь же, прерывисто и горячо дыша, они лишь в последний раз пытались победить страсть разумом, взвешивая степень риска той игры, в которую вступали. Как это обычно бывает, страсть одержала верх, и они, обнявшись, пошли в супружескую спальню Риада Халаби. Я шла за ними до самых дверей, но они меня не заметили, — похоже, в тот вечер мне действительно удалось стать невидимой.