Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

Поначалу ему стали давать самые разные поручения в столице; с этими делами он справлялся лучше многих: ему очень пригодилось, что он знал город как свои пять пальцев; он писал лозунги на стенах, печатал и распространял листовки, расклеивал революционные плакаты, организовывал подпольное производство одеял для партизан, доставал и переправлял оружие, воровал медикаменты, убеждал и вербовал сочувствующих, подыскивал безопасные места, где можно было переждать очередную облаву, а в перерывах не забывал посещать все тайно проводившиеся занятия по военной подготовке. Вместе с товарищами по оружию он научился обращаться с пластиковой взрывчаткой, делать бомбы из подручных материалов, перерезать кабели высокого напряжения, взрывать рельсы и дороги, чтобы у власти и у народа сложилось преувеличенное впечатление о численности и организованности повстанцев; это помогало привлечь на свою сторону нерешительных, повышало моральный дух самих партизан и сеяло в лагере противника сомнения и страх. Поначалу в прессе подробно освещали эти криминальные происшествия, как их называли власти. Затем было отдано негласное распоряжение не публиковать информацию о террористических актах и других действиях вооруженной оппозиции; в стране узнавали о них только по слухам, из напечатанных кустарным способом, а то и на домашних пишущих машинках листовок и по сообщениям подпольных радиостанций. Молодые революционеры, как могли, пытались расшевелить и поднять на борьбу широкие массы народа, но весь их революционный запал разбивался о стену равнодушия, а то и презрения к их борьбе и идеалам. Иллюзия вечного процветания за счет добычи нефти словно окутала всю страну густой пеленой безразличия. Терпение Уберто Наранхо было на исходе. В какой-то момент на подпольных собраниях стали слышны речи о том, что лучшие люди, готовые к борьбе и самопожертвованию, живут в провинции, в глухих, затерянных в горах и джунглях деревнях. Крестьянин — вот истинный борец, подлинная движущая сила и материал революции. Да здравствует народ, да здравствует деревня, смерть империализму! — кричали, говорили и шептали участники этих собраний; слова, слова,

тысячи, миллионы слов, хороших и плохих; в распоряжении повстанцев было куда больше слов, чем патронов. Наранхо не был выдающимся оратором, он не проходил долгой школы владения ярким, хлещущим как плеть революционным слогом, но это не помешало ему четко определиться в своих политических пристрастиях: пусть он не мог убеждать других теоретическими выкладками, но ему удавалось повести людей за собой личным примером — собственным бесстрашием и силой воли. О его храбрости ходили такие же легенды, как и о силе его кулаков; в итоге он сумел добиться, что его отправили на новый фронт, на самую передовую — фактически на разведку боем.

Он исчез из города внезапно, ни с кем не попрощавшись; не получили никаких объяснений даже его друзья из Чумы, от которых он стал отдаляться с тех самых пор, как посвятил себя революционной работе. Единственным человеком, поддерживавшим с ним связь и знавшим, как его разыскать, был Негро, но он не выдал бы друга даже под страхом смерти. Буквально после первых же дней, проведенных в горах, Уберто Наранхо понял, что все его былые представления о революционной борьбе и вооруженном противостоянии режиму были если не ложными, то по крайней мере поверхностными и примитивными до глупости, а все пройденные испытания лишь детскими шалостями по сравнению с тем, что предстоит пережить ему здесь. Доказывать силу характера и собственную состоятельность в горах нужно было всерьез. Он был не на шутку встревожен, когда понял, насколько там, в городе, они преувеличивали силы повстанческого движения в провинции. Партизаны вовсе не представляли собой ни грозной, затаившейся в лесах армии, ни просто сколько-нибудь серьезной силы. Группы по пятнадцать-двадцать человек, прячущиеся по удаленным от населенных пунктов труднодоступным ущельям, были не в состоянии оказывать сколь-либо значительное воздействие на жизнь страны. Их сил едва хватало, чтобы поддерживать надежду на будущую победу в собственных сердцах. Ну и дела, во что я, оказывается, ввязался, да они же просто безумцы, разве можно одержать победу с горсткой разрозненных, разбросанных по стране, не имеющих никакого влияния студентов, подумал было Наранхо, но тотчас же отогнал эти мысли прочь. Его личная цель была простой и ясной: он должен был победить — победить в любой схватке, в которой предстояло ему участвовать. Малочисленность соратников предполагала приносить в жертву общему делу все: все свое время, все свои силы, всего себя. Пришлось привыкать к огромным нагрузкам и к боли. Марш-бросок с тридцатью килограммами снаряжения в рюкзаке за спиной и с оружием в руках; оружие — оно священно, нельзя дать ему испачкаться или намокнуть, нельзя оставить на нем ни малейшей зазубринки, а главное, нельзя выпускать его из рук ни на миг. Идти вперед, сгибаясь под тяжестью груза в рюкзаке, подниматься и спускаться по горным склонам цепочкой, след в след; ни еды, ни воды — лишь молчание; и вот уже все тело превращается в сгусток стона и боли: кожа на руках вздувается, словно изнутри ее рвет поток какой-то жгучей, огнедышащей жидкости; глаза под искусанными москитами веками превращаются в узкие щелки; ноги в тяжелых горных ботинках гниют и кровоточат. Выше, выше, дальше и дальше, боль, боль, еще больше боли. Познав эту новую боль и свыкнувшись с ней, он стал постигать тишину. Здесь, в темно-зеленых непроходимых джунглях, он обрел чувство тишины, научился двигаться легко, как порыв ветерка, проникающего сквозь самые густые заросли; здесь даже шуршание лямки рюкзака или ремня автомата, даже вдох полной грудью звучали как удар колокола и стоили очень дорого — ценой им зачастую оказывалась жизнь. Враг всегда был где-то рядом, буквально в двух шагах. Пришлось познать и подлинное терпение, и выдержку, застывать в неподвижности — порой на долгие часы. Тихо, не вздумай показать, что тебе страшно; если заметят, что ты боишься, испугаются и другие, держись, не обращай внимания на голод, подумаешь — все хотят есть; терпи, когда хочется пить, жажда — она такая, она всех мучит одинаково; жить здесь означает жить в боли, без каких бы то ни было удобств. Днем — дикая жара, ночью — холод, от которого стучат зубы. Ночевка в болоте — привычное дело; комары, клопы, вши, сколопендры — твои верные спутники. Раны гноятся; кашляя, ты выплевываешь комки гноя; у тебя все время спазмы и судороги по всему телу. Поначалу он боялся потеряться в бескрайних джунглях, он не понимал, куда идет, куда продирается через эти непролазные заросли, прорубая себе дорогу мачете. Впереди и внизу — трава, ветки, лианы, шипы и колючки, наверху — кроны деревьев, такие плотные, что через них не проникает солнечный свет. Со временем он научился ориентироваться в этом зеленом аду, а его зрение стало острым, как у ягуара. Он перестал улыбаться, мышцы рта словно атрофировались, лицо окаменело, кожа приобрела землистый оттенок, взгляд стал сухим и колючим. Страшнее голода было лишь одиночество. Уберто терзался желанием прикоснуться к кому-то, приласкать, нежно погладить другого человека, оказаться наедине с женщиной, но кругом были одни лишь мужчины, и прикасались друг к другу они только тогда, когда требовалось протянуть товарищу по оружию руку помощи. В остальном каждый жил в своем тесном, закрытом от других мирке, каждый был замкнут сам в себе, каждый помнил о своем прошлом, каждый прятал в глубине души свои страхи, и каждый подпитывал себя собственными надеждами и иллюзиями. Иногда в отряде на время появлялась женщина — товарищ по борьбе, и каждый готов был отдать все, что угодно, лишь бы склонить голову ей на грудь, но и это было только несбыточной мечтой.

Уберто Наранхо превратился в дикого зверя; казалось, он с рождения жил в этих джунглях: его поведение определяли инстинкты, рефлексы, импульсы, мир он воспринимал обнаженными нервами, его тело было готово в любую секунду вступить в бой, мышцы налились новой силой, кожу словно выдубили на солнце, брови всегда были мрачно нахмурены, губы поджаты, мышцы живота напряжены и способны выдержать любой удар. Мачете и винтовка словно приросли к его рукам, став неотъемлемой частью тела. Обострившиеся до предела слух и зрение не знали усталости: он видел и слышал все, что происходило вокруг, в любую минуту, даже когда, казалось, крепко спал с закрытыми глазами. Всегда, с самого детства упрямый, здесь он еще больше развил в себе эту черту характера. Его упорству и убежденности мог позавидовать любой из товарищей по оружию. Сражаться, сражаться до конца, до победы или смерти, выбора нет; мечтать и сражаться за то, чтобы мечта сбылась, мечтать или погибнуть, вперед, вперед. Он забыл о самом себе, забыл о том, каким был раньше. Снаружи он словно окаменел, но через несколько месяцев жизни в горах и джунглях почувствовал, как где-то в глубине его души рождается нечто новое — мягкое и способное чувствовать. Он впервые с изумлением заметил, что, оказывается, способен сострадать; это чувство было ему незнакомо: никто и никогда не жалел его самого, никто не сочувствовал, не защищал его, не утешал, когда ему было больно или грустно. Самому ему тоже не приходило в голову жалеть или утешать кого бы то ни было. Но теперь под коркой жесткости, суровости и вечного молчания в нем вдруг стало расти что-то робкое, нежное и способное глубоко чувствовать. Он ощутил в себе нечто вроде любви к ближнему, нет, не к одному, а ко всем ближним, ко всем, кто окружал его в этом мире; это чувство удивило его, пожалуй, больше, чем все другие изменения, происшедшие с ним с тех пор, как он покинул столицу и оказался тут, в непроходимых джунглях. Не переставая удивляться себе, он вдруг осознал, что любит своих товарищей по оружию всем сердцем, хочет уберечь их от всех опасностей, сохранить им жизнь и сделать эту жизнь лучше. Ему хотелось обнять каждого из них и сказать всем по очереди: я люблю тебя, брат. Постепенно это чувство распространилось на весь народ, казавшийся ему прежде безликой массой безымянных людей. Он осознал, что жизнь, посвященная революционной борьбе, преобразила его: гнев и ярость сменились в его сердце любовью и состраданием.

Рольф Карле познакомился с ним как раз в то время; молодому журналисту хватило буквально нескольких минут, чтобы понять, что перед ним человек не только сильный, но и неординарный, во многом исключительный. У Рольфа возникло предчувствие, что его судьба будет тесно переплетена с судьбой этого, сейчас почти незнакомого человека, что в жизни им предстоит встретиться еще не раз. Впрочем, он постарался усилием воли избавиться от всякого рода предчувствий и предзнаменований — он всегда стремился избегать коварных ловушек, которые интуиция расставляла ему на его жизненном пути.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Через два года после бегства Камаля состояние Зулемы более или менее стабилизировалось, надрывное отчаяние сменилось в ее душе мрачной меланхолией; к ней вернулись аппетит и сон, но, похоже, уже ничто не могло пробудить в ней интерес к жизни; день за днем она неподвижно сидела в плетеном кресле, созерцая фонтанчик, бивший в нашем внутреннем дворике, и окружавшие его кусты, деревья и папоротники. О чем она при этом думала и думала ли вообще — никто не знал. Ее глаза чуть оживлялись, лишь когда по радио передавали очередную часть сериала или когда я рассказывала ей сказки; впрочем, я далеко не уверена, что она понимала услышанное, потому что владение испанским языком к ней, похоже, так и не вернулось, словно пережитое потрясение начисто стерло чужой язык из ее памяти. Риад Халаби купил жене телевизор, но та словно и не заметила столь редкого и дорогого по тем временам подарка; качество изображения в те годы оставляло желать лучшего — телевизионный сигнал был очень слабым, а сам приемник еще весьма несовершенным. По экрану двигались какие-то тени, лишь отдаленно напоминавшие людей. Порой передачи выглядели так, словно трансляция шла откуда-то с другой планеты. В итоге, убедившись в том, что от этого ящика жене ни тепло ни холодно, Риад Халаби переставил телевизор в помещение магазина, чтобы порадовать хотя бы клиентов. Хозяйка больше не вспоминала и, по крайней мере вслух, не оплакивала несостоявшуюся любовь; ею овладело уже привычное состояние неизбывной лени. Наверное, ей было

легче всего существовать в плену неподвижности, однообразия и скуки и не предпринимать никаких усилий, чтобы вернуться к нормальной жизни. Примерно в это время ее начали посещать мысли о смерти — об этом высшем, с ее точки зрения, проявлении лени и покоя. После смерти не придется тратить силы ни на что, даже на то, чтобы сердце гнало кровь по сосудам, а легкие наполнялись воздухом и перерабатывали полученный кислород. Полный покой, полное блаженство — ни о чем не думать, ничего не чувствовать, никем не быть. Почуяв неладное, муж посадил ее в фургончик и повез в больницу — в ближайший к Аква-Санте крупный город, добираться до которого нужно было часа три. Там ее осмотрели, сделали анализы, прописали какие-то таблетки-антидепрессанты и сказали, что в столице есть врачи, которые, скорее всего, вылечили бы впавшую в прострацию женщину новым методом — достаточно сильными и ощутимыми электрическими разрядами; применение таких достижений науки к собственной жене Риад Халаби счел недопустимым.

— Вы вылечитесь в тот день, когда снова начнете смотреть на себя в зеркало, — говорила я и усаживала хозяйку перед большим зеркалом, надеясь, что к той вдруг вновь вернется желание кокетничать и выглядеть красивой. — Зулема, помните, какой белой была раньше ваша кожа? Хотите, я накрашу вам глаза?

Но покрытое амальгамой стекло отражало лишь бесформенный, расплывшийся силуэт морской медузы.

Постепенно мы как-то свыклись с тем, что Зулема — это что-то вроде большого изнеженного растения; жизнь в доме вернулась в привычное русло, «Жемчужина Востока» работала как раньше, а у меня вновь появилось время, чтобы ходить на занятия к учительнице Инес. Поначалу я едва могла прочитать без запинки пару слогов, а мой почерк до ужаса напоминал каракули, какими пытаются изложить свои мысли дети дошкольного возраста. Тем не менее мое невежество не было чем-то необычным в этих краях: по правде говоря, большая часть жителей Аква-Санты вообще не умела ни читать, ни писать. Учись, девочка, обязательно учись, только грамотная женщина сможет сама зарабатывать себе на жизнь и быть независимой от мужа; независимость — это главное в жизни, говорил мне Риад Халаби и добавлял: кто платит, тот и музыку заказывает. Особо уговаривать меня не приходилось; мне нравилось учиться — история, родной язык, география: от всего этого я была просто в восторге. Сама сеньорита Инес прожила всю жизнь в Аква-Санте, но все стены в ее доме были увешаны географическими картами, и, когда мы обсуждали с ней новости, услышанные по радио, она показывала мне, где именно, в каких неведомых краях происходили те или иные события. Вооруженная энциклопедией, картами и знаниями своей учительницы, я мысленно путешествовала по всему миру. А вот с математикой дела у меня не заладились. Как же я оставлю на тебя магазин, если ты не можешь освоить таблицу умножения? — отчаянно заламывая руки, вопрошал турок. Я не обращала особого внимания на эти его слова и отдавала все свои силы овладению словом. Я читала словари, как самые захватывающие романы, могла часами подыскивать нужную рифму, сверять списки антонимов и синонимов или разгадывать кроссворды. К семнадцати годам мое тело обрело те формы, по которым меня можно узнать и сегодня. Черты моего лица также окончательно оформились, и я стала почти такой, какой остаюсь и сейчас. Я наконец перестала вертеться перед зеркалом, сравнивая себя с идеальными женщинами из кино и журналов; для самой себя я постановила, что могу считаться красивой хотя бы по той простой причине, что хочу этого. С тех пор я перестала переживать по поводу своей внешности и принимала себя такой, какой создала меня природа. Волосы у меня были длинные, и я лишь перехватывала их резинкой, чтобы они не мешали мне в работе. Носила я в основном хлопчатобумажные платья, которые сшила себе сама, а главной моей обувью были самые простые парусиновые туфли или шлепанцы. Время от времени кто-нибудь из местных парней или шоферов, останавливавшихся у нашего магазина, чтобы выпить пива, говорил мне что-то вроде комплиментов и даже делал кое-какие намеки, но Риад Халаби мгновенно отгонял от меня непрошеных ухажеров — ни дать ни взять ревнивый отец, берегущий единственную дочь.

— Да ты только посмотри на них, девочка моя, это же деревенщина, мужланы неотесанные. Нет, мы Подыщем тебе другого мужа, обеспеченного, а главное, такого, который будет тебя уважать.

— Зулема без меня пропадет. Да и не хочу я замуж, зачем мне это надо?

— Женщина должна быть замужем, без мужа она словно и не живет по-настоящему; рано или поздно незамужняя женщина высыхает изнутри, у нее портится кровь, и она начинает болеть. Но ты не бойся, не забывай, что ты еще совсем молодая, и с замужеством можно пока подождать. Ты хорошенько продумай, чего хочешь добиться, как собираешься жить в будущем. Почему бы Тебе не выучиться на секретаршу? Нет, пока я жив, работать тебе не придется, уж как-нибудь я смогу тебя прокормить. Но кто его знает, в жизни всякое может случиться, и лучше иметь какую-то профессию — даже для собственного спокойствия. Вот придет время подыскивать тебе жениха, и мы с тобой купим красивое платье и отправим тебя в парикмахерскую, чтобы тебе сделали модную прическу — ну, какие сейчас носят.

Я буквально пожирала все книги, какие только попадали мне в руки, помогала хозяину в магазине, помогала по хозяйству в доме и ухаживала за Зулемой. Свободного времени у меня оставалось совсем немного, и я не была склонна тратить его на размышления о собственной судьбе и о том, что происходит внутри меня; когда в моих историях все чаще стали встречаться какая-то тревога, беспокойство и еще не оформленное в словах желание что-либо изменить, я не связала это с тем, что происходило у меня в душе. Учительница Инес предложила мне записывать сказки в специальный блокнот. Неожиданно эта затея увлекла меня с головой: я просиживала за столом долгие часы, порой за полночь, и по утрам вставала невыспавшаяся, с красными глазами. И все же это были лучшие часы моих суток, таких одинаковых, похожих друг на друга. Я стала подозревать, что окружающая меня реальность на самом деле не существует, что реальность — это какая-то вязкая, бесформенная, ускользающая субстанция, которую мои органы чувств способны воспринимать лишь частично. Я не видела доказательств того, что все мы воспринимаем ее одинаково. Как знать, может быть, Зулема, Риад Халаби и все остальные воспринимают окружающий мир совсем по-другому, видят его в других красках и слышат другие звуки — не такие, что доносятся до моего слуха. Если это так, то получается, что каждый человек живет в полном одиночестве. Эта мысль внушала мне ужас. Утешение я находила лишь в том, что у меня был дар брать эту бесформенную массу, это желе и лепить из него то, что мне хочется: не пародию на окружающий мир вроде мушкетеров и сфинксов моей бывшей хозяйки-югославки, а настоящий мир, настоящую реальность, населенную живыми людьми, действующими по законам и правилам, которые я сама устанавливала для них и меняла по своему желанию. От меня, лишь от меня одной зависело существование того, что рождалось, умирало или происходило в неподвижном слежавшемся песке, в котором рождались мои сказки. Я могла наполнять свои истории всем, чем мне хотелось; чтобы вдохнуть жизнь в каждого из сотворенных моей фантазией персонажей, достаточно было одного моего слова. Порой мне казалось, что эта вселенная, сотканная из иллюзорной ткани фантазий и воображения, обретает более четкие и устойчивые черты, чем странный и непостижимый окружающий мир, населенный живущими без всякой цели и смысла существами из плоти и крови.

Риад Халаби продолжал жить точно так же, как и раньше, — помогая, советуя, что-то для кого-то организовывая, оказывая услуги — в общем, занимаясь не столько собой, сколько проблемами как ближних, так и не самых близких ему людей. Его выбрали председателем местного спортивного клуба, да и вообще мало что в жизни нашего городка происходило без его непосредственного участия. Два раза в неделю по вечерам он куда-то исчезал, ничего мне не объясняя. Возвращался он обычно очень поздно, практически уже под утро. Услышав, как он осторожно открывает дверь в патио, я, чтобы не смущать его, поспешно гасила свет и делала вид, что давно сплю. Если не считать этих его ночных эскапад, мы жили практически так же, как и раньше, — как отец с дочерью. Мы вместе ходили в церковь на воскресную мессу: я согласилась на это, чтобы не сердить Риада Халаби; он как-то пожаловался, что не всем в городке нравится мое более чем сдержанное отношение к религии, по крайней мере так ему не раз говорила учительница Инес; при этом для себя лично он решил, что ввиду отсутствия в этих краях мечетей Аллах не будет против, если Риад станет молиться ему в христианском храме; дополнительным смягчающим обстоятельством было то, что ему, как мужчине, не приходилось участвовать в ритуалах мессы, потому что большую часть времени он вместе с другими мужчинами стоял позади скамеек. Здесь, в задних рядах, никто особо не торопился падать на колени, когда священник читал соответствующие фрагменты Священного Писания. Риад Халаби был вполне согласен с мужской половиной населения, считавшей, что этот ритуал и принимаемая при его исполнении поза не слишком способствуют поддержанию высокого авторитета мужчины в глазах женщин. Таким образом, он спокойно бурчал себе под нос мусульманские молитвы, не привлекая к своей персоне особого внимания. Наградой за часы, проведенные в церкви, для нас обоих было кино. Мы не пропускали ни одного фильма, показываемого в новом кинотеатре Аква-Санты. Если в программе было что-нибудь романтическое или музыкальное, мы брали с собой Зулему, которую приходилось вести с обеих сторон под руки, как инвалида.

Когда закончился очередной сезон дождей и строители наконец починили дорогу, размытую вышедшей из берегов рекой, Риад Халаби снова засобирался в столицу, поскольку на складе «Жемчужины Востока» почти не осталось никаких товаров. По правде говоря, оставаться наедине с Зулемой мне было совсем не по душе. Ты пойми, девочка, словно извинялся хозяин, это моя работа, я должен съездить в город и привезти все для магазина; если бы не наш магазинчик, мы давно бы разорились; ты не скучай и не волнуйся, я скоро вернусь и привезу тебе много подарков. Я кивала и не осмеливалась признаться, что до сих пор, хотя прошло уже много времени, боюсь оставаться одна в полупустом доме, где сами стены, казалось, насквозь пропитались запахом греха, свершенного Камалем. Иногда этот молодой человек даже снился мне, а в сумерках или ночной темноте я чувствовала его запах, исходящий от него жар и, как наяву, видела его обнаженное тело и обращенный в мою сторону напряженный член. В таких случаях я начинала звать маму и просила ее выгнать привидение. Иногда, к моему удивлению, она отказывалась выполнить мою слезную просьбу. По правде говоря, отсутствие Камаля в доме было настолько заметно, что я даже начинала удивляться, как мы смогли выдержать его присутствие. По ночам пустота, оставшаяся после его исчезновения, занимала, как мне казалось, все свободные комнаты, обволакивала вещи и заполняла собою время.

Поделиться:
Популярные книги

Отверженный VIII: Шапка Мономаха

Опсокополос Алексис
8. Отверженный
Фантастика:
городское фэнтези
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Отверженный VIII: Шапка Мономаха

Семья. Измена. Развод

Высоцкая Мария Николаевна
2. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Семья. Измена. Развод

Главная роль

Смолин Павел
1. Главная роль
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
4.50
рейтинг книги
Главная роль

(не)Бальмануг.Дочь

Лашина Полина
7. Мир Десяти
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
(не)Бальмануг.Дочь

Огненный князь

Машуков Тимур
1. Багряный восход
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Огненный князь

Бастард Императора. Том 5

Орлов Андрей Юрьевич
5. Бастард Императора
Фантастика:
попаданцы
аниме
фэнтези
5.00
рейтинг книги
Бастард Императора. Том 5

Сам себе властелин 3

Горбов Александр Михайлович
3. Сам себе властелин
Фантастика:
фэнтези
юмористическая фантастика
5.73
рейтинг книги
Сам себе властелин 3

Гром над Академией. Часть 1

Машуков Тимур
2. Гром над миром
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
5.25
рейтинг книги
Гром над Академией. Часть 1

Мимик нового Мира 15

Северный Лис
14. Мимик!
Фантастика:
боевая фантастика
юмористическая фантастика
постапокалипсис
рпг
фэнтези
5.00
рейтинг книги
Мимик нового Мира 15

Не верь мне

Рам Янка
7. Самбисты
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Не верь мне

Огненный князь 4

Машуков Тимур
4. Багряный восход
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Огненный князь 4

Дыхание Ивента

Мантикор Артемис
7. Покоривший СТЕНУ
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Дыхание Ивента

Законы Рода. Том 3

Flow Ascold
3. Граф Берестьев
Фантастика:
фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Законы Рода. Том 3

Господин следователь

Шалашов Евгений Васильевич
1. Господин следователь
Детективы:
исторические детективы
5.00
рейтинг книги
Господин следователь