Евангелие от Лукавого
Шрифт:
III
Свалилось - откуда не ждал. Сырбу вздумал не отдавать долга - заикнулся, что риэлтеры, мол, его "кинули", и денег нет, но ложь была настолько сшита белыми нитками, что Лёху даже не разыскивали для уточнений. Тогда Сырбу заплатил, а потом подал иск на расторжение сделки. Приём был известный - в договоре купли-продажи - как обычно делалось указали минимальную, оценочную стоимость квартиры, а с рук на руки Сырбу получил гораздо больше: считал в кабинете - по бумажке мусоля - подбитые в пачки стодолларовые. Ему - буде сделка недействительной - достаточно было возвратить сумму из договора (а в делах, подобных его, судьи весьма охотно верили пострадавшим). Квартира, между тем, была уже продана - и Лёха оказался между двух огней. Строго говоря, "де юре" он был "сторона". Агентство, выкупая квартиру, оформило её на Нюрку - секретаршу. Ей бы и расхлёбывать. Помогать вообще было не в правилах: чаще всего агентов, из-за которых заваривалась каша, потихоньку увольняли до начала "разборок" - и сам Лёха неоднократно поддерживал такую практику. Поэтому разговор - на бегу, короткий, - на который вызвал его Кадничанский, был не особенно-то и нужен. - Что у тебя там? - Не могу с ними переговорить. Это жена его подбила. Я звоню - она трубку у него отнимает, и не слушает: костерит меня почём зря: "ответите, управу найду" - всякая ахинея. Истеричка. Адвокат понадобится. - За адвоката мы платить не будем, Лёх. Ты знал, на что шёл, проценты получил - твоя и боль головная. Впрочем, ты посоветуйся с Прижнюк, у неё есть кто-то из знакомых. Словом, выгребай как сумеешь. Кадничанский был из тех людей, которые легко, без усилий, приспосабливаются к любой окружающей обстановке. В институте - дельный технолог, кандидат наук - он усвоил стиль по-горло занятого исследователя - с долей молодой непосредственности, полагавшейся к его возрасту. Он не был талантлив, но был исполнителен. После объявленной перестройки, увидев перемену во взглядах, он тоже сдвинул их в пользу инициативы: изобрёл с несколькими студентами новую газовую горелку. Лицензии на неё закупили в США, во Франции и в Великобритании. Слава студентов вычерпалась фотографиями на стенде, зато Кадничанского отправили в ФРГ изучать производство (для этого он спешно вступил в партию). Вернулся он ещё более энергичным. На кафедре - мёртвым грузом - висела перспективная разработка. На государственный масштаб она не тянула, а отдельные предприятия с упорством отпихивались от неё. Кадничанский предложил ввести в группу сына одного из членов Политбюро - человека, которому не хватало для должности ректора сущего пустяка - галочки - научного имени. Работа разом получила Госпремию, а Кадничанский - в обход "стариков" - деканат и заказы от иностранных издательств. Он ни за что не предложил бы этого прежде. Однако гласность открыла (вещь обыденную) "подсиживание" и "телефонное право", и раз уж они оказались в общих правилах, грех было не пользоваться ими.
Ирочке Прижнюк было лет двадцать, а на вид - дашь пятнадцать, не больше. Худая, ноги коротковаты, но лицо - с носом с горбинкой - было как солнышко, с сиреневой оттенью в ресницах, в больших, притягивающих глазах. Свешнев поручил ей "подумать над рекламой" - сам, похоже, не верил в свою затею, но надо ж было выкладывать хоть что-то из обещанного на совете. Однако реклама у Прижнюк заспорилась лучше не надо. Лёха с ревностью следил за её успехами. Она пробовала завязать с ним рабочие отношения, но он старательно уклонялся от них - статью за статьёй сдавая ей рекламный бюджет. Кадничанский перевёл её в центральный офис и целиком отнял у Лёхи рекламный отдел ("Разумеется, не навечно, Алексей, не навечно... Покуда не развяжешься со своими молдованами"), и совет поддержал это обеими руками. Лёха жил на постоянном "взводе". Нюрка, кажется, совершенно не понимала ситуации - что судиться ей, что рядиться - и он невольно проникался неприязнью к ней. "Ясно же - прет невезуха. От неё, от Нюрки - и у меня проблемы, - думал он.
– Парапсихопатка." (Нюрка однажды брала его фантом и объявила, что у него, в раннем детстве, был сломан позвоночник. Ему не шутя пришлось объяснять ей анатомию. "Но что-то всё-равно было, возражала она.
– Я так вижу. Может быть, пока ты не чувствуешь, а потом прихватит - почём тебе знать?") Не без затаённой издёвочки - он подначивал её иногда на разговор "о неисследованном" - о поле, закосневшей наукой непаханном. - Вот всем известно, что есть растения, которые отдают энергию, а которые - отбирают, - заносило Нюрку.
– И среди нас, людей, так же! Мой муж был жутким вампиром - чуть в могилу меня не свёл. Мне плохо было - болела почасту. А поделать с ним ничего нельзя - таким его Господь создал. Я отгородилась от него метафизическим экраном. Днём, вроде бы, ничего, а ночью - чувствую (кожей чувствую), что он перекидывает ко мне невидимые шланги - и снова высасывает. Говорю: разводимся, а он понимал, что виноват - не перечил. Вампиров, нечисть дети очень тонко опознают. У моей подруги сынишка капризничал. Ночами кричал. Стуки, шорохи по квартире. Терпели-терпели, вызвали знатца - он за голову схватился: "Что же вы ребёнку-то своему не доверяли! Нечисти у вас - ого-го! Зажгли по всем комнатам свечи, принялись молитвы читать, а из угла - горелой резиной запахло... Но это - нечисть, зло, а духи, например, ни дурными, ни хорошими не бывают. Они, разве что, спиритистам мстят: не любят, когда те их вызывают. Не придти духам нельзя, а вернуться обратно они не могут, не покушав от кого-нибудь энергии. Ищут людей некрещённых, отяжелённых грехами и набрасываются на них. А обитают духи в астральном поле вокруг Земли. Моей подруге (она экстрасенсорикой увлекалась) нравилось ночами - во сне - туда летать. Я ведь предупреждала её, прыгалку, что это плохо кончится. И вот настроилась она, наслаждается, вдруг - появляются перед ней четыре светящихся суслика и начинают её жрать. Муки невыносимые. Она взмолилась всем святым... Наверное, Матерь Божья смилостивилась - вернула её. Не то померла бы или ведьмой стала - чего хуже?.. Ну стоило ли Лёхе ради неё хлопотать? Надо было поговорить с Прижнюк - тут же, не уезжая к себе в офис, а там - побыстрее решать - "или-или"...
– Пойдём в "Три ступеньки" ("Три ступеньки" был ресторанчик в полуподвале). Мне нужно пообедать - терпеть не могу обедать в конторе. - А что - так долго рассказывать? - Долго - не долго... Я же не уговариваю тебя есть. Ты думаешь, Артём (это Кадничанский-то? Быстро же он стал "Артём"!) - он просто так тебе насоветовал? Нетушки, он помирить нас хотел. Наверное, она нарочно подпустила это своё "нетушки"; Лёха не удержался фыркнул. Ирка подцепила его под ручку. - У меня мобильник - смотри, на ладошке умещается. "Сейчас она скажет: давай подружимся", - подумал Лёха. Но Ирка проболтала по пути - со знанием дела - о сотовых телефонах. Когда она торчала у Лёхи в отделе - он не приглядывался к ней невзрачная... мышка серая. Да она и теперь была одета так же безыскусно, a la "сэконд хэнд", но туфли дорогие, и серьги - не стекляшки на проволочке. Себе он ничего не стал заказывать, она тоже почти не ела. - Ну, ты что вообще думаешь?
– спросила она. - То есть? - Надо менять нам работу. - Какую? - У других фирм - новые отделы, услуги. Маклеры не таскаются по БТИ, по очередям - курьеров посылают. А у нас - большая фирма, а все поврозь тянут, инициативы - ноль. Нам же первым это откликается - и тебе тоже. - По-моему, ты немножко тово... Не к месту затронула эту тему. Что там - с адвокатом? и я пойду. - У моей подруги есть своя практика. - Ну и что с того? Адвокатов по Москве миллион, только "бабки" отстёгивай. У неё гонорары меньше? - Если ей будет интересно - она сделает тебе скидку. Процентов пять. А так - с какой стати? Тебе же результат важен. Она серьёзные процессы выигрывала. У неё известность приличная... Ты в курсе, какие взносы в коллегии адвокатов? А для неё это копейки. Она тебя совсем по-другому примет, если я тебя приведу. - И сколько её лет, подруге? - А ты найми какого-нибудь старика - продуешься с ним в пух и прах. Адвокатов не на лошадиной ярмарке выбирают. - Понятно. Что она могла выигрывать - без опыта? "Поцелуй" двух "Жигулей"? Кражу кошелька? Я "залечу" тысяч на сорок, а ты мне втюхиваешь бог-знает-кого. Взносы платить - не доблесть! Не хватало ещё, чтобы она их не платила! - Сорок тысяч - а ты торгуешься из-за трёх! Ты просто выдумал себе принципы - от сих до сих - и не хочешь от них отступить. Создал отдел - и "ша", некуда двигаться. Соорудил что-то такое по рекламе - точка. Сердишься, что я лучше тебя её делаю? Лёха давно приучился сдерживать себя, но тут - вырвалось - с вскипевшей кровью - ударило в виски бешенство. Он побагровел. Ирка не испугалась, а напротив, наблюдала за ним с наивным любопытством. - Ну ты, кошка! ты реши - будем ли мы дальше разговаривать!
– Лёха отшвырнул свой стул.
– Кто ты мне - читать мне нотации!? И он позорно выскочил на улицу - на холод. Боялся ударить её. "Поквитаться ей захотелось. Рано! рано, милая, нос задираешь!"
Оксана - безалаберная баба - оставила Ксюху одну в квартире. Ксюха повисла у Лёхи на шее, выронив на пол ободранного до плешей на боках жёлтого тигра. - Как же ты его искромсала!
– сказал Лёха. - Шерсть обрастёт - ерунда! Мы с тобой посмотрим - скоро ли. - А хвост где? - А я его крутила, а он взял да отвалился. Зато тигры сто лет живут... А я, когда вырасту, буду принцессой. - У нас принцесс нет, у нас олигархи. Ксюха сморщила нос. - Папа, ты аспирин невыносимый... Пап, а дома растут? - Растут, если поливать как следует. Вон, - Лёха показал в окно на панельную "хрущёвку", - под крышей уже щёлочки - галки прячутся. А будет целый этаж. - А мама говорит - не растут. Давай, достанешь мне Кузю со шкафа. Кузя - котяра - был ещё маленький, но с характером хулиганским. Объедал цветы в горшках, царапал когтями паркет, жрал разборчиво только рыбу-минтай, и не боялся на всём свете никого, кроме Ксюхи. Лёха стащил его с пыльной верхотуры, где он чихал - встряхивался палёвым пушистым комком. - Я его в милицию, козла, сдам, - пообещала Ксюха. - А мама где? Ксюха - с нарочитой жеманностью - поджала губы: - "А я - по магазинам, а потом к дяде Коле, а ты не лазай под тахту - там грязно, а придёт папа Лёха - пускай деньги спрячет в серванте, а придёт без денег - прогони его". Вот. Папа, ты деньги не прячь, купи мне лучше ляльку с домиком. - Да ведь поздний вечер уже, - сказал Лёха.
– Мы с тобой купим куклу, а потом ко мне поедем - согласен, малыш? - Я не согласен - я согласная. В магазине - минут за десять до закрытия - убирались поло-мойщики. Топтаться по отделам не пришлось. Ксюха сразу же схватила в охапку буквально влюбилась во что-то пёстрое, умевшее пищать "мама". - Папа, какой страшный, - вдруг прошептала она. У одного из уборщиков - на обеих - культяпых - руках не было пальцев. Лёха не узнал бы его - не верил глазам, а человек довёл "поломойку" до конца зала, развернул и повёл навстречу - смешно отбивая ногой вправо мешавший идти электропровод. - Серёга! Завьялов!
– окликнул его Лёха. Серёга замедлил машину, потянув к себе за обрезиненные рукоятки. - А ты добился-таки своего - разбогател, - не радуясь и не удивляясь сказал он.
– Твоя?
– он кивнул на Ксюху. Ксюха спряталась за Лёху, а за свою спину спрятала коробку с Белашкой. - Ты-то, Серёга, откуда здесь? - Да мы, вроде, земляки. Откуда ж мне быть? Тоже за счастьем подался. Нашё-ёл, - он показал свои изуродованные ладони.
– Если хочешь - можем побазарить чуток в подсобке, пока я воду сменю. А за дочкой твоей присмотрят - я попрошу...
Ведро - железным днищем - глухо отдало по кафельному полу. Серёга задвинул его в угол, сел на корточки, притулившись к фанерному коробу с опилками. Обрубками - вытряхнул из пачки сигарету, затянулся, выдыхая дым в потолок с подслеповатой, на проводе болтавшейся лампочкой. - Ты не думай, Лёх, что я из-за пальцев сильно убиваюсь. Отболело. Помнишь Цухилу, что ему башки не жалко? Мне тоже не жалко - жаль, что понадобилось пальцы отрезать, чтобы здесь, в уме у меня прибавилось. Гонялся, гонялся за ветряными мельницами. Целых три раза женат был. Бабы ж ко мне льнули почему-то - ты же знаешь. А я их на одну и ту же хохму нанизывал: "Встречаются двое глухих: "Ты в баню идёшь?" - "Нет, я в баню иду." "А-а, а я думал, ты в баню идёшь!" Пошло и плоско. Наташке - четвертой моей - я тоже это загнул. Вижу - смеётся, и закадрил её в полчаса. Неделю у нас - тары-бары, а потом сам же я и втюрился. Как-то после танцев, затемно уже, переносил её через лужу - и упал. Ночь глубокая, мы с ней сидим друг против друга - лица не видать - и хохочем до слёз. Я думал сейчас отсмеюсь и на ремешке со стыда повешусь. Проводил её до подъезда, а когда добрёл к себе - аж распирало меня от щенячьего восторга. Уснуть не смог - завернулся в одеяло - и промечтал втихаря до рассвета. А утром я был влюблён до тоски сердечной. Если б надрался в тот день глядишь - всё бы и утряслось, да где там... К ней полетел... Жизнь у нас была - малина, из постели сутками не вылезали. Переносица у меня перебита - тоже из-за неё повздорил - памятка до гробовой доски. Короче, в мановение ока, запустилась моя болезнь до стадии ЗАГСа. А родня её терпеть меня не могла. Сидят на свадьбе, а рожи на бок воротят, друзьяки мои ещё и подмигивали им, пари держали, скоро ли на четвертый развод позову. А до этого - у ЗАГСа - совсем веселуха была. Мне Наташку от дверей до машины нести, а у меня ступор - лужи мерещатся. Наташка меня обняла, на ухо, через смех, сквозь зубы, подбадривает: "Главное, женишок, держи морду по ходу движения". И вот - классно мы отгуляли, и той же ночью почему-то впервые поссорились. Я не сдержался - матюгнулся на неё, она обиделась, но немного погодя слышу - ластится. Надо б было мне сразу поразмыслить - откуда он, тревожный звоночек, да мне никчему. А бытовуха - она и есть самое большое испытание для любви. Добил всё её институт. Она училась - начала мне пенять - чего на вечерний не иду? Пивка после работы дёрнешь - зачем с пьянью водишься? Деньги где? Шубу хочу, мебель нужна. Я терплю-терплю, и опять ругаюсь; она к родителям бежит. Назавтра-послезавтра либо я за ней топаю, либо сама возвращается. Поревёт, поласкаемся - и вроде бы у нас мир. А в сентябре я в ментовку попал - разбил витрину, и тут уж Наташка решила, что совсем во мне разочарована. Вещички - тряпки свои - упаковала, черкнула мне в записке, из какой Сибири я родом, и чтоб-де не искал с нею встреч. И вот, Лёх, задумался я, почему у меня с семейной жизнью обломы. Про тебя вспоминал. Решил, что дело в деньгах, с ними - от тупого нашего быта сразу избавишься. Устроился я в Москве водилой-дальнобойщиком. А начало февраля - от мороза воздух звенел. Перегоняли мы две фуры из Клайпеды, дороги оставалось всего-ничего. Шоссе пустое, глушь. Вдали деревня чернеет - тонет по крыши в снегу. За деревней - тормознули нас "менты" - переодетые бандюки. Водкой накачали, избили до полусмерти. Меня - в шерстяных носках на босу ногу из кабины вышвырнули. Очухались мы темень, идти не можем. Корчимся, гнём одеревенелое тело. Наутро - чудом нас местный мужик - в санях ехал - услыхал. В больнице меня и обкорнали. Домой я пришел - и хода мне нет другого, как подыхать. Шнурков не завяжешь, пуговиц - не застегнуть. Запил, прожился до нитки. Как Наташка обо мне узнала - она до сих пор не рассказывает. Приехала - с чемоданчиком: "Я остаюсь, - говорит, - у тебя. Мне в Москве жить негде." Я ей - "идиотка! Надеешься, что пятерни у меня отрастут? Я теперь - горбыль, брошенный человек". А она щурится, язвит: "Думала я - ты покрепче, а тебя первым же ветром сломало. "Если б она жалела меня, сопли мне вытирала мне бы наверняка каюк. Но ты скажи, Лёх, разве достоин я такой любви? Благословен каждый миг, в который я с нею вместе! Серёга помолчал, поднялся. Тяжело развернул "поломойку". - Скоро охрана вход запирает. Уезжай. Извини, но что с тобой было - мне неинтересно. - А ребята наши? - Жизнь как жизнь, а кого и в живых-то нет. Тебе же мать пишет, звонит? Чего же мне повторяться? "Надо будет найти способ дать ему денег - но чтобы не обидеть", - подумал Лёха, прощаясь. Позже он несколько раз порывался исполнить это, но вновь встречаться с Серёгой с его полусказкой-полубылью, которой он пытался замаскировать и от Лёхи, и, главное, от себя то дно, на которое его опустило - ему не хотелось. И Лёха успокоил себя тем, что Серёга и сам попросит, что будет нужно, а самому - зачем навязываться?
Оксана - разъярённая - примчалась за Ксюхой заполночь. - Как ты
– с порога прошипела она. - А ты не смей оставлять её одну. Дядя Коля у неё завёлся! Свиданка! Я Ксюхе - на счёт буду деньги класть. Вырастет - получит. - Да подавись ты ими. Я про твои сделки по Туристской и Красноказарменной расскажу. Забыл? Забыл, с какой мерзости ты начинал? Чистюля! - Нашла - чем пугать. - Чем - ни чем, а найдётся - чем! И как он мог её любить? Они - студенческой ватагой - гостили у неё на даче. Ночевали в двухэтажном сарае, забитом старыми книгами - на окованных железом сундуках. В шесть утра - бегали через рощу - на зеркалом блестевшее озерцо. Днём девчонки выбирались с дачного чердака на ржавую, почти непокатую крышу и загорали на ней голышом, а они - резались внизу - среди яблонь - в карты и орали песни на всю округу. - Я Ленку поставлю. Кто её выиграет - должен поцеловать, - ёрничал Белов, который жулил немилосердно. - Ты себе опять тузов нараздашь... Сам целуйся. У неё губы мокрые. - С Машкой - ещё хуже. Она ведьма. У ней хвост на заду. Превратит тебя в забор - и будут на тебе всякие гадости расписывать. - Если выиграешь её - проверишь. Оксана досталась Лёхе. - Подфартило. Хозяйка гостиницы - самый лакомый кусок, - авторитетно констатировал Ванька с кличкой Рыжийхаритонов.
– Мы через тебя льготы будем выпрашивать. Добавки к обеду. - Теперь будут не льготы, а комендантский час. Оксана очень иронично относилась к Лёхе. В его глазах она была "голубая кровь" - дочь профессора, директора СП, и он робел перед ней, перед её острым, метким язычком. Он так и не сделал попытки целоваться с ней, хотя Белов намекал беспрестанно - тыкал его кулаком в спину. Уезжали рано - на первой электричке, поэтому не спали совсем. Травили байки - соловея от водки и от жара - от оранжево завивавшегося костра. Оксана провожала их на станцию. Не сговариваясь - пацаны выпихнули Лёху из тамбура на платформу. - Нам расставаться нельзя-а-а!
– кричал Рыжийхаритонов, которого порядком развезло. Поезд тронулся. Побежали - быстрее и быстрее - со шмелиным гулом - вагоны. - Глупо, но оригинально, - сказала Оксана, решив, что Лёха выскочил сам. Теперь тебе часа три куковать. И она пытливо, сосредоточенно посмотрела на него, а потом развернулась и, не торопясь, пошла к лестнице. - Ну что заторчал, истукан? Пойдём обратно!.. Лёха прилёг вздремнуть на часок, но проспал до полудня. Солнце лупило во все щели, в небе - ни облачка, недвижимая знойная тишь. Он поднялся в дом, по скрипевшим деревянным ступеням. Оксана спала на старомодной - с медными шарами - кровати, без одеяла, в шёлковых - треугольным лоскутком трусиках. Заворожённый ею, он присел на край постели. - Ты ещё здесь?
– спросила она.
– Ты взъерошенный, как мой барбос, когда линяет. Учти, что грудь у меня бьёт током 380 вольт, так что трогать ни-ни. Иначе тебя в урне похоронят - что уцелеет. - Так это - если за обе сразу взяться, а по одной - не опасно. Электроцепь незамкнутая. - Ка-арроче, умник - брысь отсюда! Я иду купаться, а ты проваливай - чеши на свою станцию. Озеро - с утлыми рыбачьими мостками - было по пути. Оксана помахала ручкой - окунулась в воду. Лёха отмерил по тропинке 39 шагов - столько было им вместе лет, и продрался сквозь заросли и крапиву к берегу. Разделся, ухнул разом - в скользкую тёмно-зелёную тину, и плыл, плыл под водой эти 39 шагов сколько хватало дыхания. Оксана, с волосами, слипшимися в мокрые русалочьи пряди, казалось поджидала его. Должно быть - чтобы влепить затрещину. Лёха вынырнул перед ней, хлебая ртом воздух; она подалась навстречу ему близко-близко, запьянив ароматом своего тела. Лёха подхватил её за талию Оксана села, скрестив ноги на его бёдрах, и часто - жадно - заскользила губами по его лицу. На секунду Лёха успел удивиться - себе, ей, всему, что происходило с ними... Такой нежности, счастья, как в тот - единственный - день у него с Оксаной никогда больше не было, а с Диной, близость которой он покупал - и подавно. Теперь, при сравнении той Оксаны с нынешней - порастерявшей самолюбие и обаяние бабой - ему становилось не по себе. Слава богу, что Ксюха уродилась на его стать, и в ней мало что было от матери.
Кадничанского убили во дворе его дома - застрелили через опущенное стекло на дверце машины, едва он захлопнул её и завёл мотор. Фирма походила на растревоженный улей. Не понятно было, что делать дальше; впрочем, и без семи пядей во лбу можно было предугадать разворот событий. Филиалы имели предостаточно независимости - и у их руководства появился реальный шанс отделиться. Риск минимальный: добавь к названию букву, слово - и даже раскрученное годами имя останется за тобой. Лишь немногих это не устраивало. Свешнев стал бы директором, и всё, чего достиг Лёха в карьере - насмарку. Ирка Прижнюк и Горелин - превратились бы в рядовых менеджеров, "на бобах" вместо денег. А вице-президент Вадим Райзман - по духу скорее администратор, нежели предприниматель - в случае раздела вряд ли потянул бы оставшийся за ним центральный офис. Он поступил очень умно, незамедлительно собрав совещание и не дав никому времени столковаться. Свешнев метал гром и молнии, поняв, что Прижнюк предала его. Её, с Лёхой на паях, окрестили "дубинками Райзмана". Впрочем, Лёху из совета выперли он давно состоял в нём по инерции, уже не подходя по должности. Райзман соглашался со всем, не уступив в главном - вопрос о дальнейшей структуре агентства перенесли на две недели. - Они сейчас разъедутся и всё равно зашустрят, - сказала Лёхе Прижнюк. Свешнев тебе житья не даст. - Дожмёт - не сегодня-завтра. - Я, Лёшка, опомниться не могу. Ну и заваруха у нас затевается. - По большому счету нам от её исхода - ни тепло, ни холодно. Бились до хрипоты, а хозяином-то будет Вадим. Новая метла - она по-новому заметёт. Не будь Свешнева, я бы вовсе вас не защищал. - Не сомневаюсь. В человеческую благодарность ты мало веришь. - Когда знаешь, где тебя "поимели" - благодарности как-то не испытываешь. Она бывает от неосведомлённости. - Это в бизнесе... Я о другом говорю. - А всё, что связано с нашей фирмой - это тот же бизнес. А насчёт чего-то ещё - Артём тебе мозги пудрил. Это его была задача - отдавать поменьше, а энтузиазма разжигать - выше крыши. - Ага. А ты его раскусил и бросил свои дела на самотёк. - И рекламу в том числе?
– улыбнулся Лёха. - Будто кроме рекламы - ни о чём подумать нельзя... Ну что ты смеёшься? Что ты смеёшься?
Ужина Дина не приготовила. Лёха спустился до магазина - принёс персиков и бутылку красного. Вечер не клеился. Лёха был хмур и рассеян, и Дина - умница - не тормошила его, сразу уловив его настроение. Они хотели пойти в театр - но получилось, что она напрасно битый час подкрашивалась и принаряжалась. - Ты на кого училась?
– ни с того ни с сего спросил её Лёха (хотя знал и сам прекрасно).
– И чего тебе не жилось в твоей Костроме? - Так работы нет - что тебе повторять? Детей ведь учить - полдела. Надо вдобавок журналы вести, анкеты для общешкольных отчетностей, тетрадки грёбаные - проверять. А платят - подачки. - А здесь лучше? И как тебя не мутит - и от меня в том числе? - Ну, тебя сравнивать - ты младенец. Я приезжаю к одному - он мнётся, мнётся - аж лицо в купоросных пятнах. "Что нужно?
– говорю.
– На кой нам твой стыд, если ты удовольствие хочешь получить?" "Копро" хочет. На "копро"... По-дожди, Лёш, и тебя на чего-то особенное потянет. - Я не свихнусь. Такие - не люди, черви из нечистотной ямы. - Почему? Тебе же нравится что-то, а другим нравится другое. У всех по-разному. - Отстойная у тебя философия. Знаешь, чего мне действительно хочется? Я в классе пятом учился - рассказ читал - то ли Хемингуэя, то ли Синклера. Про Америку в начале 20-го века, с конвейерным производством, дроблением труда на операции. Работал на одной фабрике мальчик - завязывал узелком ленточки на упаковках. Насобачился так, что двойные нормы перекрывал. Изо дня в день - автоматом - связывал, связывал, связывал... Зимой - света не видя, потому что начинать надо было затемно, а заканчивать поздним вечером; летом - в духоте. На всю фабрику прославился. На его зарплату - мать надеялась из младшего брата бухгалтера сделать, чтобы семья их окончательно на ноги поднялась. И вот - тянулся он, тянулся в жилу, и вдруг пропал. Вышел на работу, но не дошел, а пошёл на железную дорогу, залез в товарный вагон и поехал - куда повезут. А мимо - несётся бескрайний мир, которого он от роду не видел, потому что глаз не поднимал от своих узелков - нельзя было рисковать лишним центом. И я, хоть и не на фабрике вкалываю, - чувствую, что упускаю что-то, что всё "не то". - Но причём тут моя философия, причём тут я? У тебя, милый, в огороде бузина, а в Киеве дядька. - Вот-вот-вот. У тебя просто не было этого. Мне, Дина, часто хочется уехать - в глухомань, в Тынду в какую-нибудь - пауком забиться, а дальше хоть трава не расти. И почему-то кажется, что так будет очень хорошо, хотя я знаю, что ничего хорошего не будет. - Влюбиться тебе надо по-настоящему. Чересчур много мыслей наплодил у себя. А я - какая твоей наречённой замена?
– она помолчала, выбирая из вазы непомятое яблоко.
– Ну да авось ничего. Допивай вино - и в кроватку, развеешься. У меня изнылось внутри - так тебя хочется. "Вечная её ложь, - с раздражением подумал Лёха.
– Зачем? Не только отдаёт себя - ещё и зазывает, чтобы воспользовались ею?"
IV
У Лёхи это случалось - одолевала слабость духа: томился, маялся, на ум налезала всякая дрянь, и, кажется - выстлана тою же дрянью вся жизнь. В этот раз - Дина не отвлекла его, он и назавтра был не весел. Самому себе Лёха объяснял это "накопившимся балластом". Живя с Оксаной, он забегал с ней в церковь - скинуть его с плеч долой - и выстаивал без мыслей (молитв он не знал) - пока не сгорала в огарок свеча. Сама обстановка нравственно бодрила его - точно так же, как бодрили папироски с травкой или задушевные песни. В бога - Лёха не думал - верит он или нет: заходя в церковь - пожалуй, что и верил, но в основном - смеялся не без издёвки. Во время своей учебы, на втором курсе - замытаренный "вышкой" - встретил он в институтской столовке сокурсника Надира Латыпова - рослого татарина с форсовой, стриженной в клин бородкой ("преподы" бородатых шпыняли). - Привет, - улыбнулся Надир тонкогубым ртом, протискиваясь рядом с Лёхой в очередь.
– Видок у тебя неважный. Сели есть - Надир без предисловий, без Лёхиной подачи - закрутил свою излюбленную шарманку: - Лёх, а ты не думал изменить свою жизнь? Ты не обращал внимания: кого ни спроси "как дела?" - "нормально" - отвечают, "всё ничего". А что "нормально", что - "ничего"? Просто похвастать нечем - обыденно, пресно, однообразно. - Не у всех так, - ответил Лёха, чтобы что-нибудь ответить. - У всех, Лёх, у всех, - обрадовался возражению Надир.
– Они без бога в сердце живут, у них цели нет. Надо непременно побывать там, непременно тут, отдохнуть; там подсуетиться, ещё где-то; здесь поучаствовать. А смысл? А дальше? Без Бога так и не поймёшь, зачем эта беготня. "Если пребудете в Слове Моём - познаете истину, и истина сделает вас свободными" - вот что Он говорил. Богу безразлично, кто ты - христианин, мусульманин, русский, не русский, но ты с Ним - значит ты спасенный человек. Поступай по Его заповедям - и увидишь, как легко тебе заживётся, когда тебя поведёт Бог. Он будет думать о тебе: "Вау! Как круто, что Алексей со мной, как хорошо, что он не хочет попасть в ад, а хочет попасть в рай. Он отличный парень!" Иисуса - ты знаешь - распяли за то, что он любил людей. Я читал о его мучениях - бр-р, мне было страшно. Но к счастью, он не мог умереть - он воскреснул и вот что он сказал в Библии: "Вникай в себя и в учение, занимайся им постоянно, ибо так поступая, и себя спасешь, и слушающих тебя." И ещё: "Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день". И ещё: "Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?" - Впустую ты сеть развешиваешь, - поухмылялся Лёха, собирая тарелки. Над Надиром откровенно потешались; Лёха не был исключением - слишком разнились они с ним. Надир поверил после того, как погиб его приятель. Впервые - задумался о жизни вообще, но кругозор был узок, и он схватился за первую же - под рукой - подпорку для души - за Библию. Мысль, что нужно помогать людям, поразила его. Он бросил учебу, родителей, работал на фирме, принадлежавшей его Церкви, недоедал, недосыпал - поддерживая, чем можно, других, более бедных ребят. Лёха тоже окунался в извечные темы, но честолюбие его незыблемо парило над всем. Попробуй, добейся чего-нибудь, помогая встречным и поперечным! Обдерут донага и порскнут восвояси. Бог был гипотезой не полезной - Лёха и относился к нему, как к безделице.
А издёвочка его родилась, когда он разок допустил слабость и сходил с Надиром на собрание. Зал заштатного кинотеатра - с блюдце; темно, душно, кресла скрипят. Раздали листки с гимном - творение французской аристократки 700-х годов. Герман - глава общины, в зелёном свитере, с клетчатым, повязанным на шее платком - напомнил: - Братья поют те ноты, которые снизу. Сёстры - сверху. Не сбивайтесь! - Давай, Герман! Давай! Давай!
– задробило в ответ по рядам. Затянули - стройно, но тотчас сбились на разные лады: "Душа, воспо-оо-ой! Господь всегда с тобо-оо-ой!" Герман не дал паузы - кое-как допели второй и третий куплеты: "Во всех дела-аа-ах Надейся на Отца-а-а! Он твой защит-и-и-итник Верный до конца-а-а-а!" Последнюю строку Герман заканчивал в одиночестве - своим красивым, хорошо поставленным тенорком. - Помолимся, братья!
– возгласил он.
– Обратимся вместе к Иисусу! Хорошо? Ученики сцепились руками; стало слышно, как барабанит снаружи по крыше и по асфальту проливной дождь. - Я помолюсь за тебя, - шепнул Лёхе Надир. - Господь! Мы обращаемся к тебе!
– с воодушевлением сказал Герман. Спасибо тебе, что мы можем изучать Библию! Спасибо, что мы вместе! спасибо, что ты даровал нам любовь! - Давай, брат! Правда, брат! Аминь!
– доносилось со всех сторон. - ...Ибо сказано Тобой: "По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою". Сделай так, чтобы приходили к нам тысячи! Сделай так, чтобы наши братья успешно проповедовали и в Екатеринбурге, и в Ленинграде, и в Ярославле, и в Омске!.. - Аминь! Давай, Герман! Спасибо, Бог! - "Ибо Слово Божие живо и действенно, и острее меча обоюдоострого. Оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов, судит помышления и намерения сердечные. И нет твари, сокровенной от Него, но всё обнажено и открыто перед очами Его: Ему дадим отчёт". Но знайте, что "никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою. Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы духом святым." Вникай в учение и в слова пастырей! Будь совершенен Божий человек, и к добрым делам приготовлен! Так ли, братья и сёстры? - Та-а-ак! Аминь! Аминь! Аминь! Та-а-ак!
– вторилось и вторилось на протяжении его бессмысленной, с надёрганными из Библии стихами, проповеди. Надир отдал за Лёху взнос (скидывались - кто по скольку мог), познакомил со своей группой и обещал непременно позвонить - в ближайшие день-два пригласить на церковную дискотеку. Лёха ушел с большим облегчением. С Надиром он расстался почти грубо и никогда больше не интересовался религией...