Евангелие от Робеспьера
Шрифт:
И вот прошло больше года с тех нор, как были повержены жирондисты. Все случилось не так, как он предполагал, произошло много неожиданного, досадного, возникли непредвиденные трудности – что ж, тем больше чести Робеспьеру, который не дрогнул, и, несмотря ни на что, исполнил свой долг до конца.
Теперь он может смело смотреть в глаза потомкам. Он сделал все, что завещал его учитель, великий Руссо. Более того, ему пришлось выдержать такое напряжение борьбы, которое немыслимо для человека. А он выстоял.
И он счастлив, как должен быть счастлив человек, совершивший главное.
Все,
Тогда почему он, Робеспьер, по-прежнему окружен врагами? Почему даже его бывшие соратники и друзья затаили против него злобу? Почему одно лишь упоминание его имени вызывает у стольких людей одно чувство – чувство ненависти?
Та зима была особенно холодной – его бил озноб, когда они шли по городу, – дома стояли выбеленные изморозью, но мостовая была черной – и потом, когда они шли по белому лесу и по белой траве, он согрелся: путь длинный и трудно угнаться за длинноногим Камиллом. К пруду они вышли неожиданно, он открылся как-то сразу, и все вокруг было белым, и белой была узкая высокая плотина – круглые бревна, поставленные одно к одному, делили пруд на две неравные части, – а лед был черным и прозрачным, и у самого берега застыла зеленая бутылка, казалось, она вот-вот покатится по льду.
Он остановился около плотны. Концы бревен были ровно отпилены, и он подумал, что можно по ним пройти, но тут же отогнал эту мысль – слишком узко и слишком высоко. Потеряешь равновесие и грохнешься на лед, а лед тонкий.
Раздался звон. Странный звон. Сначала реже, потом чаще. Он звонил, угасая.
Робеспьер вздрогнул, повернулся к Камиллу.
– Что это? – Камилл рассмеялся.
– Я же обещал, что ты услышишь много удивительного, Макс. Ведь ты, кроме книг, ничего не знаешь. Ты книжный человек. Посмотри, вон на той стороне!
На той стороне были белые деревья, а звон опять повторился. Камилл стоял, засунув руки в карманы.
– Открыть тебе тайну? Под страшным секретом. Никому ни слова? Возьми камешек. Вот. Бросай.
Камешек запрыгал по льду, и лед зазвенел, а когда камешек на излете заскользил, звон пошел непрерывно, но тише, словно смычком провели по тонкой струне.
Они долго кидали камешки и слушали необычную музыку льда.
Спускались сумерки, деревья приобретали фиолетовый оттенок, синим стал снег, а пруд так и остался темным.
Камилл вдруг крикнул и легко побежал по плотине, а Робеспьер замер и с ужасом смотрел ему вслед. Синий частокол бревен казался еще уже, и Камилл вот-вот должен был сорваться. Но нет, Камилл благополучно добежал до другого берега, махнул рукой и пошел обратно, неторопливо и насвистывая.
– Теперь ты, – сказал он. – Знаешь, как здорово! Ну, не бойся!
Можно было бы под любым предлогом отказаться и не идти. И если бы он еще пару секунд помедлил, он бы не пошел. Но раз Демулен смог (а вечером в колледже Камилл обязательно похвастается), то Робеспьер был обязан.
Он осторожно ступил на гладкие кругляки и пошел, и дошел до середины, а потом остановился, посмотрел вниз, на далекий черный лед, повернулся и, стараясь сдерживать шаг, не делать резких движений, вернулся к товарищу. И странно, он не успел почувствовать страх. Страшно было потом, ночью, когда он проснулся и вспомнил, как стоял на бревнах, и ночью плотина казалась еще уже, а лед еще ниже и темнее. И потом еще не раз ему снилась эта плотина, ноги соскальзывали и он падал и просыпался, не успев долететь до льда. Он больше не повторял этой прогулки. Но тогда он пошел, потому что Камилл долго дразнил его «книжным человеком» и долго уговаривал.
Камилл был сильным и отчаянным мальчиком.
Страшная рука Провидения! Людские судьбы – игрушки. А, может, ему надо было тогда упасть на лед и провалиться? И все было бы кончено, и не случилось бы того, что произошло через двадцать лет. Но разве мог предполагать Камилл, что его тихий малоразговорчивый товарищ, «книжный мальчик», превратится в издерганного человека с сухим желчным лицом, человека, от которого матери спешат увести своих детей, человека, который по злой иронии судьбы должен будет послать на смерть своего веселого друга?
Когда-то Робеспьер мечтал, что вот победит революция, и он бок о бок с верными друзьями будет строить государство будущего.
Где же теперь его друзья?
Когда в Учредительном собрании над речами Робеспьера смеялись дворяне, это было понятно. Враги и должны были так поступать.
Когда в 91-м году на Робеспьера ополчились сторонники монархии и авантюристы, агенты богачей, которые стремились втянуть Францию на путь войны и авантюр, – все было ясно. Робеспьер был человеком, который мешал осуществлению их планов.
Когда жирондисты пытались устроить суд над Робеспьером, это все тоже было объяснимо. Впоследствии революция разоблачила их и вынесла суровый приговор.
Удары своих врагов он воспринимал как должное. Было бы странно, если бы враги молчали, если бы они не пытались убить Робеспьера в глазах общественного мнения.
Но когда враги уничтожены, когда даже отъявленные скептики убедились, что в самые сложные моменты, накануне решительных поворотов, Робеспьер всегда оказывался прав; когда народ поверил, что Робеспьер во всей своей деятельности был и остается его верным защитником (и народ воздал ему должное: Робеспьер получает тысячи писем, в домах у патриотов висят портреты Робеспьера, его именем называют детей); когда все признали, что из всех деятелей 89-го года один лишь Робеспьер является несменяемым вождем революции; когда казалось, что он завоевал абсолютный авторитет, любовь и уважение, – он вдруг неожиданно становится объектом бешеных злобных обвинений.
Ему говорят, что он хочет установить диктатуру. Ему говорят, что он хочет гильотинировать Конвент. Ему говорят, что он мечтает осуществить какие-то свои, таинственные честолюбивые замыслы.
Его даже посмели публично оскорбить, сказав, что он, Робеспьер, – контрреволюционер.
Кто же так яростно нападает на него: роялисты, аристократы, жирондисты, сторонники разгромленных заговоров? Нет, его друзья, его верные соратники, вожди Горы, члены Комитета общественного спасения.
Разве это справедливо? Это просто чудовищно.