Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита
Шрифт:
Теперь спешить было некуда.
Путь, ожидавший его, — через три мира, мимо цитаделей Генобры, Карглака и Варгала, сквозь пограничную стену и сторожевой лес, по горам и заснеженным равнинам Страны Черепах, навстречу Лету, возможно, все еще буйствующему в Стране Забвения — был так долог, что не имело значения, когда он начнется, сейчас или спустя какое угодно время.
В обратную дорогу он отправлялся совсем другим — свободным, сильным и одиноким. С собой он мог взять только воспоминания — и ничего больше. Даже клинок Стардаха уже покоился на дне какой-то мутной лужи. С мрызлом Артем мог справиться и голыми руками, а сражаться таким огрызком с максарами не имело смысла.
Лишь тени, явившиеся из небытия, сопровождали его — оставшийся без погребения старик, душа которого, отягощенная многими грехами,
Отправляясь совсем в другие миры Артем был уверен, что его вспомнят в этих краях, вспомнят неизвестно откуда взявшегося чужеродца Клайнора — отца Мстителя, отца Губителя Максаров, вспомнят и с ненавистью, и с благодарностью.
«А теперь в путь, — сказал он самому себе. — Что толку, сидя на одном месте, разводить тоску? В Стране Забвения меня никто не ждет, но тем не менее придется кое-кому там о себе напомнить, — особенно человеку по имени Тарвад, новому судье и любителю музицирования. Несомненно, это именно его имел в виду умирающий Адракс, говоря: „… укажет… брат…“ Путь, позволяющий обойти Страну Лета, укажет брат судьи Марвина, наверное, так».
Бастионы Дита
Пространство! Время! Память о былом!
Глухая ночь! Отчаянье! Молчанье!
Прикосновенность к свободе есть и прикосновенность к страданию…
Часть первая
Почему я до сих пор не могу привыкнуть, так это к Звуку. В отличие от удара грома, которому обычно предшествует вспышка молнии, он возникает всегда внезапно и на самой высокой своей но-те – жуткий вопль пространства, вспарываемого хирургическими ножницами времени. Это не грохот, не вой и не скрежет, но одновременно и первое, и второе, и третье, все, что угодно, включая бранный шум величайших сражений (начиная с осады Илиона и кончая грядущим армагеддоном), извержение Кракатау, стенания иудейского народа в день избиения младенцев и завывание самого свирепого тропического урагана. Если когда-нибудь мне доведется услышать пресловутый Трубный Глас, я к этому уже буду морально готов.
Звук не сопровождается какими-либо ощутимыми эффектами вроде сотрясения почвы или ударной волны. Кусок пространства вместе с постройками, деревьями, людьми, животными, земными недрами и атмосферным столбом замещается столь стремительно и точно, что в пяти шагах от границы катаклизма даже вода в стакане не дрогнет.
Длительность Звука никоим образом не связана с объемом вычленяемого пространства. Обрывается он так же внезапно, как и возникает – никаких отголосков или затихающих раскатов. Наступающая тишина облегчения не приносит. Она не менее мучительна для уха, чем свет после абсолютного мрака – для глаз. Должно пройти какое-то время, пока надсаженному слуху становятся доступны привычные шумы, кажущиеся неестественно тихими по контрасту с только что умолкнувшим криком изнасилованного мироздания. Почти всегда это гул быстро разгорающихся пожаров, галдеж перепуганных птичьих стай и невнятный людской гомон, в котором женские голоса почему-то всегда заглушают мужские – то есть обычный аккомпанемент, сопровождающий стихийные бедствия в густонаселенном месте.
Спустя одну-две минуты над городом уже звучит набат, но не колокольный (колокола здесь неизвестны), а производимый огромной механической трещоткой, резонатором для которой служит высокая башня Дома Блюстителей. Для посвященных этот сигнал несет всю необходимую информацию о только что случившемся Сокрушении, но в расширенном смысле обозначает примерно следующее: «Стража Площадей и Улиц жива-здорова, сосредоточена как никогда, вооружена до зубов и готова к любым неожиданностям. Вы же тушите очаги, гасите свет и до поры до времени не высовывайте носа за порог. Дожидайтесь вести о нашем благополучном возвращении. А если таковой когда-нибудь не последует, знайте – доблестные защитники города сложили головы в неравной борьбе с порождениями
Когда-то этот город казался мне овеществленным кошмаром, неизбывным дурным сном, а нынче я не нахожу ничего зловещего или странного ни в его зданиях, напоминающих поставленные на попа многослойные, небрежно сделанные бутерброды, ни в улицах, на которых булыжник перемежается жирным черноземом и вулканическим туфом. Когда кошмар длится изо дня в день на протяжении всей жизни, он перестает быть кошмаром и становится обыденностью.
Обжиться, наверное, можно даже в преисподней: натаскать бута из адских каменоломен и сложить из них жилища: засмолить щели, дабы не тянуло стужей от ледяного Коцита; наладить центральное отопление, благо кипятка и угольков хватает; перегородить Ахеронт рыболовными сетями, а в Стигийском болоте развести уток; учредить торговлю серой и на удобренных пеплом и гноем грядках посадить репу.
Черти, конечно, покоя не дадут, да ведь на то они и черти. Беда невелика. Развалят твой домишко, а ты построй другой, поосновательней, или вообще переселись в катакомбы. Передавят твоих детишек – нарожай втрое больше. Главное, умей терпеть и не ленись каждый раз все начинать сначала.
Издавна у этого города было множество названий. Рожденные под защитой его стен называли его по-своему, а враги и завистники – по-своему. Сейчас его чаще всего именуют Дитом, и в этом странном совпадении я вижу глубокий, тайный смысл.
Дит – столица Дантова ада, чьи чугунные бастионы, омываемые мертвым потоком, озарены багровыми отблесками немеркнущего пламени. Здесь нет ни дня, ни ночи. И под низким слепым небом идет беспрестанная борьба с врагом, непобедимым хотя бы по причине абсолютной неясности своей природы. С тем же успехом можно сражаться с процессами горообразования или с дрейфом материков. Стихия есть стихия, в особенности когда ее порождают силы куда более могущественные, чем циркуляция атмосферы или тектонические сдвиги. Если банальный смерч способен не только раскатать по бревнышку твой дом, но в придачу еще и осыпать золотым дождем из разоренного клада, то какое же разнообразие сюрпризов может принести нарушение пространственно-временных связей даже на весьма ограниченной площади. Я видел, как на мес-те пустырей возникали дворцы, похожие на огромные цветные сталагмиты, а людная улица превращалась в мезозойское болото. Прошлое и будущее врываются в наше настоящее, как песчаные барханы заметают цветующий оазис.
Я не знаю своего реального возраста и все реже вспоминаю имя, данное мне при рождении. Я словно Агасфер обречен на вечные и бессмысленные скитания по чужим постылым дорогам. Я прошел миров больше, чем есть колец на моей титановой кольчуге, которую давно ношу по привычке, как носят амулеты или перстни. В разные времена и в разных странах я был каторжанином и воином, знахарем и верховным владыкой, охотником на опасных зверей и механиком при невообразимых машинах, каменотесом и советником иерархов самого разного калибра. Меня то возвеличивали как бога, то проклинали как демона смерти. Где-то в безумной дали остались основанные мной города, а также руины городов, мной разрушенных. Я способен без вреда для себя идти сквозь огонь, терпеть нестерпимую боль и заживлять на собственном теле тяжелые раны. Немного найдется тварей, с которыми я не мог бы справиться голыми руками. Шрамы делают мою кожу похожей на шкуру вола, издохшего под кнутом погонщика. Я утратил столько друзей, что сейчас боюсь заводить новых. Та, которую я любил сильнее жизни (до сих пор не знаю, кем она была – женщиной, богиней или дьяволом), заплатила за нашу связь слишком дорогую цену. Мой единственный сын стал чудовищем, предназначенным для уничтожения других чудовищ. Даже не упомнить всех темниц, в которых мне пришлось побывать. Я сиживал в земляных ямах и высоких крепостных башнях, таскал каменное ярмо и деревянные колодки, добывал серебро в глубочайших подземельях и собирал в болотах яйца смертельно опасных пресмыкающихся. Десятки раз меня приговаривали к смерти. Я видел предназначенную для меня плаху, слышал рычание голодных зверей, домогавшихся моей плоти, и отпускал грехи своим палачам. Но никогда раньше мне не приходилось попадать в переплет, подобный нынешнему.