Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита

Брайдер Юрий Михайлович

Мясницкий топор я приметил еще раньше. Лавочник с готовностью помог мне водрузить одну разделочную колоду на другую. Взобравшись на верхнюю, я принялся энергично рубить потолок (действительно оказавшийся деревянным), невольно попадая в такт ударам тарана. В несколько приемов одолев три довольно хлипких доски, я едва успел уклониться от хлынувшего сверху потока песка, перемешанного с опилками. По тому, как изменился звук ударов в стену, стало ясно, что она долго не устоит. Я рубил половицы верхнего помещения – для этого топорище пришлось перехватить за самый конец, – когда в лавку сбоку ворвался узкий луч тусклого света. Началось соревнование на скорость.

Пока таран нанес

четыре удара, я успел сделать шесть. И в то и в другое отверстие теперь мог пролезть человек. Я знаком подозвал мясника, и тот, вскарабкавшись на колоду, подставил мне руки. Едва я успел уцепиться за края проделанной в потолке дыры, как что-то похожее на шарик для пинг-понга, пролетев через всю лавку, тюкнуло моего невольного помощника в щеку. Предмет этот оказался хрупким, как голубиное яйцо, но своей эффективностью превосходил пули дум-дум. Полголовы мясника превратились в кровавую кашу, и он рухнул на пол таким же бездыханным, как и разбросанные повсюду выпотрошенные туши. Следующий загадочный снаряд угодил мне в ляжку за миг до того, как я покинул злосчастную лавку. Боль была такая, словно ногу окунули в горящий напалм. Скрежеща зубами, я доковылял до винтовой лестницы и взобрался на третий этаж. Попадись мне сейчас кто-нибудь из местных вояк, топору нашлась бы работа, вполне отвечающая его первоначальному назначению.

Соединявшая этажи лестница тоже была деревянной, и я без труда вырубил из нее целое звено. Теперь можно было заняться осмотром раны. В левой брючине и во всем, что было надето под ней, зияла огромная дыра, словно прожженная серной кислотой, но моя плоть кое-как устояла, хотя и выглядела как вареное мясо (и это при моей-то дубленой шкуре!).

Сверху я отлично видел льдину, выглядевшую как озеро природного асфальта. Поверхность ее была абсолютно черна и продолжала куриться сизым дымком. Огнеметная машина находилась на прежнем месте и, словно обленившийся дракон, время от времени выпускала прямо перед собой негустую струю пламени. Оцепление также не покидало своих позиций, но от льдины старалось держаться в стороне.

Дальше расстилался город – серый каменный город под серым каменным небом.

Этажом ниже раздались осторожные шаги нескольких человек. Потом кто-то тихо сказал пару фраз на совершенно непонятном мне языке. Заскрипела сухая древесина – мои преследователи пытались приладить лестницу на место. Что ж, на это у них уйдет немало времени.

С площадки, на которой я находился, в глубь здания вел один-единственный полутемный коридор. Прихрамывая, я двинулся по нему, стараясь хотя бы по запаху определить назначение расположенных слева и справа помещений-клетушек. Здесь не пахло ни пищей, как в жилом доме, ни прокисшими испражнениями и немытым телом, как в тюрьме, ни благовониями, как в храме или борделе. Здесь вообще ничем не пахло, кроме пыли и сырости. Можно было подумать, что здание необитаемо, но в какую бы комнатку я ни заглянул (ни одна из низеньких, чисто символических дверей, похожих на те, которые бывают в привокзальных туалетах да еще, кажется, в салунах Дикого Запада, не была заперта), везде имелось некое подобие мебели, посуда, стопки одеял.

Шагов через сто я оказался на другой лестничной площадке. Значит, как я и предполагал, в здание с противоположных сторон вели два входа, один из которых был уничтожен катаклизмом, ввергнувшем меня в этот мир. Из окошка открывался вид уже не на многострадальную льдину, а на брусчатую мостовую, посреди которой как раз в этот момент разворачивалась еще одна огнеметная машина. Людей видно не было, скорее всего они просто находились вне поля моего зрения.

Обложили, подумал я.

Вход, понятное дело, перекрыт. Здание окружено и уже прочесывается, о чем свидетельствуют возбужденные голоса внизу и хлопанье дверей. Что делать медведю, которого охотники поднимают из берлоги? Идти на прорыв? Но охотники только этого и ждут. Затаиться? Отсидеться? Нет, не дадут покоя, гады. Затравят. Тут уж вообще никаких шансов не останется. Следовательно, из двух зол я выбираю меньшее и немедленно приступаю к активным действиям. Встречайте меня, охотнички! Вряд ли вам когда-нибудь приходилось бороться с таким зверем.

Стараясь ступать бесшумно, я спустился этажом ниже. На лестничной площадке никого не было, но из коридора доносился характерный звук большого шмона. Теперь от невидимых пока входных дверей меня отделяло всего двенадцать ступенек. Первые шесть я преодолел буквально на цыпочках, а с седьмой сиганул вниз, не обращая внимания на боль в ноге.

Дверь охраняли двое в униформе цвета засохшей грязи. У обоих в руках были громоздкие ружья, этакий гибрид керогаза с древним граммофоном. Меня они заметили на долю секунды позже, чем я их.

«Не надо, ребята, – еще в прыжке мысленно попросил я их. – Не будем ссориться. Улыбнитесь и отпустите меня на волю. Или не улыбайтесь, а просто сделайте вид, что ничего не заметили. Зачем связываться с тем, кто вам явно не по зубам? Зачем направлять на меня раструбы этих уродливых керогазов? Зря вы так, ребята! Я не хотел. Вы первые начали. Медведь имеет такое же право на жизнь, как и охотник. Да вот только лапа у него потяжелее. Из двух ваших жизней я возьму только одну. Ты вроде похудосочней, а главное – помоложе, вот и лежи себе в сторонке. Скоро оклемаешься. А ты, матерый и лохматый, ни ростом, ни плечами не уступающий мне, еще раз прости за то, что я не позволил убить себя».

Путаясь в каких-то шнурках и ремешках, я с трудом натянул чужую, непривычную одежду, а свои живописные лохмотья напялил на того из вояк, которого заранее приговорил к смерти. Ногой распахнув тяжелую, укрепленную кованым железом дверь, я вытолкнул полубесчувственного врага наружу. А уж там были начеку! Волна смердящего мазутом пламени почти мгновенно накрыла несчастного. Я и сам едва успел отскочить от всепоглощающей струи.

Для того, чтобы выжить в условиях, для жизни мало приспособленных, нужно уметь предельно экономить силы. Но не менее важна и способность вложить всего себя в один-единственный удар или рывок. Именно это и требовалось от меня сейчас.

Перепрыгнув через угольно-черное, извивающееся тело (это была уже не агония, просто нестерпимый жар скручивал сухожилия трупа), я бросился вдогонку за медленно откатывающимся, угасающим пламенем. Расчет мой был настолько же прост, насколько и рискован. До машины метров двадцать. Интервал между выстрелами огнемета не может быть меньше двух-трех секунд. Это вам не автомат Калашникова. Еще секунду-две набросим на запоздалую реакцию стрелка, ведь я как-никак одет в привычную, может быть, даже милую его глазу форму. А за четыре секунды преодолеть двадцать метров – задача вполне выполнимая. Остаются еще смертоносные шарики, но это уж как кому повезет.

Нет, зря я подумал о стрелке плохо. Хорошим он оказался воином, решительным и быстрым. Огнемет сработал, когда до машины оставалось еще шагов пять. Чудом предвосхитив этот момент, я резко вильнул в сторону. Ревущее пламя пронеслось где-то совсем рядом, опалив щеку, плечо, волосы. Я захлебнулся раскаленным воздухом и почти ослеп. Моя одежда и даже борода вспыхнули. Колотили меня в жизни без счета и без жалости, топили как в воде, так и в грязи, даже на кол сажали, но вот живьем жгли, наверное, в первый раз.