Евангелие от Тимофея

Брайдер Юрий Михайлович

Сразу же за воротами Ставки нас разлучили. Однако в одиночестве я пребывал недолго – до сумерек. Меня не забыли покормить обедом, но предупредили, что ужин будет поздно, намного позднее, чем обычно.

Значит, намечается попойка, понял я. Уж такой на Вершени обычай: чем богаче и разнузданнее пир, тем позже он начинается.

Комната, в которую меня привели с повязкой на глазах, могла считаться просторной даже на Земле. Не комната, а целые палаты. Центр был застлан толстыми рогожами, на которых лежали груды фруктов, стопки лепешек, мед в лубяных коробах и печеные личинки термитов. Хватало и браги – от одного ее запаха у меня закружилась голова. Вот только света было маловато.

Всего один факел чадил на стене, и меня посадили как раз под ним. Своих сотрапезников я не мог различить в полумраке, да и располагались они странно – подальше друг от друга, поближе к темным углам. Нет, на Тайную Вечерю это сборище не походило. Не единомышленники здесь собрались, а соперники и недруги, волею неизвестных мне обстоятельств принужденные этой ночью оставить распри.

Ужин начался в гробовом молчании. Какой-то косматый человечишко, ступая неверно, враскорячку, обносил гостей брагой. Одни пили прямо из бадьи, другие пользовались собственными стеклянными бокалами – величайшей ценностью на Вершени, трофеями войны с болотниками. На закуску никто не набрасывался – верно, не жрать сюда собрались.

Прислужник, держа на вытянутых руках бадью, вступил в окружавшее меня освещенное пространство, и я невольно вздрогнул: его ушные раковины были срезаны напрочь, а сморщенные воспаленные веки прикрывали пустые глазницы. Машинально приняв бадью, я только сунул в нее нос, даже губ не омочил. Прислужник, хромая на левую ногу и подтягивая правую, двинулся дальше, а я, подняв взор, убедился, что поступок мой, хоть и не прокомментирован, но не оставлен без внимания. Я чувствовал, что все присутствующие таращатся на меня, как на диковинное животное. Сидевший напротив меня старец (борода его напоминала веник не только размерами и формой, но и степенью замусоренности) так тот вообще буквально ел меня глазами.

Ну и глядите, черт с вами, подумал я, пододвигая к себе деревянный поднос со сладкими корнями. Наемся от пуза, раз уж такая удача выпала. Неизвестно еще, что меня ждет завтра.

Без стеснения выбирая куски поаппетитнее, я случайно наткнулся на странный предмет, с большим тщанием вырезанный из дерева. Формой он несколько напоминал большую трехзубую вилку, но по прямому назначению мог быть использован с таким же успехом, как серп и молот знаменитого монумента. Это был муляж, сделанный по памяти или по описаниям, причем человеком, никогда в жизни настоящей вилкой не пользовавшимся.

Цель, с которой этот уродливый трезубец подсунули мне, была достаточно прозрачной, и я решил подыграть своим визави. Уж если устроены смотрины, то получите все удовольствия сполна. Очередной кусок дыни я поднес ко рту уже при помощи этой самой вилки.

Что-то похожее на глубокий вздох пронеслось по залу. Где-то в углу зашептались. Мне даже показалось, что я различаю голос Ягана. Старик пододвинулся еще ближе ко мне.

В это время было подано главное блюдо – жареные, вернее, слегка подпаленные на огне жабы. Появление запретного кушанья должно было, видимо, означать особо интимный, доверительный характер встречи.

Одну из жаб сразу же пододвинули мне. В зале установилась напряженная тишина, которая бывает только в судах при оглашении приговора да в казино за секунду до остановки рулетки. Какого поступка ждали от меня? Съем – не съем? Да или нет? Чет – нечет? Тимофей я – или наглый самозванец.

Нет, есть это нельзя даже под страхом смерти, подумал я, с отвращением глядя на зеленый обгоревший трупик, из лопнувшего брюха которого торчали бледные, испачканные золой кишки. Отрицательно помотав головой, я снова нацепил на вилку кусок дыни. Впрочем, даже она не лезла мне в горло.

Общество дружно вздохнуло – на этот раз тяжко, сглатывая слюну. Все страстно вожделели жабьей плоти, но не смели прикоснуться к ней без особого сигнала, а его как раз

и не последовало. Руки, уже потянувшиеся к деликатесу, отдернулись, какой-то шустряк, успевший ухватить заднюю ножку, поспешно швырнул ее обратно.

Словно желая загладить неловкость, старик широко улыбнулся и, ткнув корявым пальцем в угощение, старательно выговорил: «Ж-жаба». Сказано это было на Настоящем Языке (народ Вершени привык выражаться куда как более витиевато: «Жирная красавица, поющая о любви на исходе дня»), сказано скорее вопросительно, чем утвердительно. Меня явно приглашали принять участие в некоем подобии лингвистического диспута.

– Жаба, – подтвердил я.

– А это? – Старик тронул трехзубого уродца.

– Вилка.

– Это, это, это? – Он коснулся моего лица.

– Ухо, рот, нос.

Пока речь шла о частях тела и других элементарных понятиях, я отвечал бодро и без запинки. Трудности начались, когда мы взялись за вещи, не имевшие аналогов в покинутом мной мире. Ну как, скажите, назвать сочный, хотя и несколько безвкусный плод, похожий одновременно и на банан, и на баклажан, и на грушу? А каким именем наречь кушанье, приготовленное из диких пчел, цветочных лепестков и змеиной крови?

Еда и питье были забыты. Все присутствующие с напряжением следили за словесным поединком. Только какой-то толстяк, сидевший по левую руку от меня, пьяно икал и клевал носом. Вскоре, однако, словарный запас моего оппонента поисчерпался. Пытаясь поддержать свое реноме, он обратился к предметам, о которых сам не имел ни малейшего понятия. Со стороны все это должно было выглядеть довольно смешно – как будто бы кукушка экзаменует соловья по пению.

– Ну все! – резко оборвал старика кто-то невидимый, скрывавшийся в самом дальнем углу. – Достаточно, братец Вукан. Ты единственный на Вершени, кто еще помнит Тимофея. Что ты можешь сказать об этом человеке? Кто он – сумасшедший, самозванец, лжепророк, шпион или действительно наследник Тимофея? Прежде чем сказать, подумай. Не спеши. Мы знаем, что ты хитер и ловок. Ты пережил многих Друзей. Всю жизнь притворялся дурачком, потому и уцелел. Твой язык проворнее моих мыслей. Ты всегда говорил только то, что следовало говорить. Ты забыл, что такое правда. Сунь тебе сейчас под нос кусок дерьма, и ты объявишь, что это благоуханная смола. Но нынче тебе придется быть искренним до конца. Уж очень велика ставка в игре, которая начинается этой ночью. Так велика, что твоя жизнь в сравнении с ней – ничто. Если ты правильно понял меня, если еще не скучаешь по Прорве, если дороги тебе твои ближние, говори только правду.

– Как тебе угодно, братец Гердан. – На мгновение какое-то сильное чувство – не то страх, не то ненависть – исказило лицо старика, но он тут же овладел собой. – Конечно, здесь не принято называть имен, но кто же не узнает твой могучий гордый голос. Другие при разговоре зажимают нос или катают во рту сливовую косточку, но ты не такой! Действительно, чего бояться тебе, могущественному Другу! Если ты настаиваешь, я скажу правду, какой бы горькой она ни была…

– Не тебе судить о правде и лжи, – снова прервал его человек по имени Гердан. – Говори, не виляй!

– Человек этот не похож на Тимофея. Тот не имел волос на голове, а у этого шевелюра пышностью не уступает твоей. Он намного выше Тимофея, зато куда уже его. Тимофей действительно терпеть не мог жаб, но очень любил брагу, к которой наш гость не притронулся…

– У тебя все? – раздался из темноты властный голос.

– Нет, не все. – Вукан обеими руками разгладил бороду. – Он правильно пользовался вилкой, однако это еще ничего не значит. О назначении этого предмета знает не так уж мало людей. Ему известен Настоящий Язык, но говорит он совсем не так, как Тимофей. Вы спросите: где он мог научиться Настоящему Языку? Но и тут нет ничего загадочного. Не все мятежные друзья погибли тогда…