Эверест, юго-западная стена
Шрифт:
Рюкзак распоролся по всем швам от первого же удара о камни. Ближе всего, метрах в ста пятидесяти, зацепилась верёвка, которая находилась на самом дне рюкзака, остальное — крючья, карабины, кислород, продукты, два фотоаппарата — навечно затерялось в снегах кулуара Боннингтона. На лице осталась кислородная маска с рваной дырой в том месте, где к ней подходила трубка от баллона.
Мы ещё раз посчитали наше снаряжение и кислород. Получалось, что завтра мы ещё сможем работать, а дальше остаётся только надеяться на заброску верёвок и кислорода группой Иванова.
Я взялся за примус. Опять легли очень поздно
2 мая. Утром Эдик “раскачивался” часа четыре, и вышли
Мы взяли шесть верёвок и двинулись по моим вчерашним перилам. Не успели повесить две верёвки, как пошёл снег, и работать на скалах стало крайне трудно. А я как раз вышел на сложнейшую стенку участка 4—5. Хорошо, что порода в этом месте оказалась довольно прочной,— пришлось почаще бить крючья и переходить с лесенки на лесенку. Вдруг мы услышали голос и увидели Серёжу Бершова. Я не мог понять, как он здесь оказался. Группа Иванова делала запланированную ходку из лагеря-3 в лагерь-4, ребята отдыхали в нашей палатке, а Серёжа решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где мы работали. Для великолепного скалолаза, отлично акклиматизированного, с кислородом и небольшим грузом, в девять килограммов, лишние шесть-семь верёвок не представляли большого труда. Серёжа всегда весел и разговорчив, у него бесконечный запас острых шуток и поговорок, и его присутствие на время смягчило нашу чересчур деловую обстановку. Он заметил, что с кислородом я мог бы обрабатывать быстрее. Это верно, но мы и так не выбиваемся из графика, а мне всё-таки хочется дойти без кислорода до самой вершины. Ребята принесли и запасную маску, так что теперь в любой момент и я мог бы дышать этим чудесным газом, если бы почувствовал себя неважно и стал бы тормозить Эдика.
Через пару верёвок мы наконец ушли с этих коварных снежных гребешков и стали подниматься по крутому узкому кулуару с тонким слоем снега на льду. Очень не хотелось снимать рукавицы, чтобы надеть кошки, руки и без того сильно мёрзли, но без кошек было просто не пройти. Начались сложности с закреплением верёвок: выбор крючьев становился всё беднее, а карабины давно кончились — 20 штук улетело с рюкзаком Эдика. Сначала мы поснимали с себя всё те, без которых как-то могли обойтись, а потом приходилось просовывать верёвку прямо в ухо крюка и завязывать узел.
Приближаясь к гребню, где намечалось поставить лагерь-5, мы вышли на простой скальный маршрут. Здесь Эдик, организуя мне страховку, попытался забросить верёвку за выступ. К несчастью, на выступе оказался невидимый снизу камень, который тут же свалился мне на голову. Я не надевал каску, так как в последние дни мы работали на гребневом маршруте, где не бывает внезапных подарков в виде камней на голову. Несколько минут я стоял, приходя в себя от сильной боли. На затылке образовалась гематома в пол-ладони, но боль постепенно спала, и я пошёл вверх, больше озабоченный технической работой, чем наблюдениями за собственным самочувствием.
К шестичасовой связи развесили свои шесть верёвок и стояли на пологом снежно-скальном гребне, самой верхней части нашего контрфорса, который ещё через сто пятьдесят метров упирался в основной, западный гребень массива Эвереста. В этот момент я окончательно поверил в реальность варианта, предложенного Анатолием Георгиевичем Овчинниковым: мы не только обработали участок 4—5, но и можем попробовать сходить на самый-самый верх.
Окончательное решение о месте будущего лагеря 8500 оставили назавтра и быстро “посыпались” вниз. В палатку лагеря-4 прибыли опять в темноте.
По альпинистским понятиям, жить вдвоём в хорошо поставленной высотной палатке очень удобно и просторно. Однако в полном высотном обмундировании и на фоне общей усталости о ловкости и точной координации наших движений не могло быть и речи. Эдик, забравшись в спальный мешок в пуховке, занимал половину палатки. Видимо, он страдал от боли в обмороженных пальцах, постоянно ворочался и своими неловкими движениями непрерывно опрокидывал примус, горелку, кастрюлю и прочее. Мне, сидя на корточках перед всей этой кухней, стоило большого труда успевать контролировать её равновесие (один раз я пролил кипяток себе под спальник), готовить пищу и высовываться из палатки за новой порцией снега.
3 мая. Этот день был начисто лишён какого-либо творческого начала — просто работа по перетаскиванию груза. По расчётам, каждому доставалось нести по семнадцать килограммов. В рюкзачок Эдика мы положили баллон и палатку для лагеря-5. Ещё один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз — три баллона, принесённые вчера Бершовым, — он возьмёт после половины пути.
Мой груз в рюкзак не поместился — кинокамеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным “ножам”, это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось её снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой. Оставлять её не хотелось: пробовал снимать в районе лагеря-4 — камера работала безотказно, несмотря на сильный мороз. Все понимали, что кинокадры с вершины — венец будущего фильма об экспедиции, и поэтому жертвовали кислородом, снаряжением, продуктами, но упорно поднимали “Красногорск-2” из лагеря в лагерь.
К концу одиннадцатой верёвки мы подошли как раз во время вечерней связи в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошёл немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.
Давно стемнело. Я в своём углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.
— Что такое?
— Кислородный баллон,— ответил Эдик.
Оказывается, он положил один из баллонов у входа и случайно задел его, лёжа в спальнике. Баллон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск. И как мы будем себя чувствовать — неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.
Примус никак не разгорался в полную силу, хотя ещё вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось напиться вдоволь.
Водный баланс очень важен на высоте, так как из-за большой сухости воздуха кровь густеет и возникает опасность закупорки кровеносных сосудов. Если это происходит в ноге, то она перестаёт двигаться, а если такая пробочка появится в сосудах, питающих сердце, то оно может отказаться работать.
Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.
Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но всё-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой.