Евгения, или Тайны французского двора. Том 1
Шрифт:
Появление императорских пажей в тронном зале возвестило о выходе царского семейства. Между тем как присутствующих охватило легкое волнение, Грамон отвел военного министра Лебефа в сторону.
— На всякий случай готовы ли мы через несколько недель двинуться на Рейн? — спросил он тихо генерала.
— Наши арсеналы полны, оружие непобедимо, настроение войска прекрасное, — отвечал министр.
— Сколько бы вам потребовалось времени, дабы перевести полумиллионную армию на военное положение?
— Несколько недель, герцог, ибо вы знаете, что уже давно делались приготовления и что недостает только денег и повода, чтобы привести в исполнение давно
— Благодарю вас, я уверен, нас ожидает славное будущее.
— Я горю нетерпением дать армии работу!
— Ее можно найти раньше, чем думает Европа, — пробормотал хвастливый герцог Грамон.
Этот разговор с Лебефом был прерван громом труб, который раздался в галерее зала при входе императорской четы. Двери тронного зала, погруженного в море света, отворились, и всюду, куда не взглянул бы глаз — на стены, на многочисленных присутствующих, которые при появлении императорской фамилии с удивлением и преданностью смотрели на нее, с лестью, которая так лицемерно была расточаема царствующему семейству, — всюду встретил бы блестящее великолепие.
Император Наполеон, как почти всегда, в партикулярном фраке, украшенном блестящими орденами, рядом со своей прекрасной, гордой супругой прошествовал в зал; возле него шел принц, красивый мальчик четырнадцати лет. Подле императора следовали принц Наполеон, несколько генералов и адъютантов, а подле императрицы — принцессы Матильда и Клотильда. Это была большая свита, отбрасывающая блестящий свет на могущество и великолепие императорского двора. Блеск, обманчивое сияние которого выказывалось так полно, во всей своей пустоте обнаружил себя спустя два месяца после описываемого придворного праздника.
Князья и герцоги унижались, принцессы ждали благосклонного взгляда, маршалы заискивали ради похвального отзыва. Все они были отуманены пышностью и величием двора и тем великолепием, которое их окружало.
Императрица Евгения, блещущее солнце Тюильри, около которой все сосредоточивалось, мало-помалу захватывала в свои руки бразды правления. С некоторого времени, когда болезненные припадки императора усилились, могла считаться настоящей правительницей, потому что ее тонкое влияние на Наполеона и хитро сплетенные интриги имели все больше и больше веса. Императрица теперь явилась в небесно-голубом бархатном платье, затканном колосьями, так похожими на натуральные, что, казалось, они были рассыпаны по нему. С плеч высокой прекрасной женщины ниспадала на тяжелый бархат роскошными складками прозрачная накидка. В волосах ее блистала бриллиантовая диадема, шею, сохранившую еще мраморную белизну, осенял крест, прикрепленный к великолепному ожерелью, каменья которого распространяли волшебное сияние.
В прекрасных чертах императрицы светилась та тонкая благосклонная улыбка, которая делала ее столь очаровательной; в то время как Наполеон с принцем обращались к министрам, она раскланивалась с дамами, которые окружили ее. Кто видел ее улыбку в эту минуту, тот не поверил бы, что эта женщина с прекрасными, почти кроткими чертами может когда-нибудь хмурить свой лоб, что эти голубые, глубоко оттененные глаза сверкают неудовольствием и гневом, что эти благородно очерченные тонкие пурпуровые губы способны промолвить слова, которые поколеблют мир на земле и напоят ее кровью. Во всяком положении, в каждом движении видна была императрица, и немудрено было объяснить себе, за что Наполеон на свой престол возвел Евгению Монтихо!
С возвышения раздались зачаровывающие звуки музыки, наполнявшие обширные, роскошные освещенные
Наполеон, после того как с простодушной миной поклонился прусскому и баварскому посланникам и поболтал с князем Меттернихом и доном Олоцаго, обратил взор на присутствующих и подошел к министру Оливье. В это время Евгения говорила с папским нунцием, который по причине болезненности хотел рано оставить зал.
Луи Наполеон, казалось, вел с Оливье очень важный и интимный разговор. Как бы желая, чтобы его никто не слышал, он ходил с Оливье по тронному залу. Этот министр, который никогда не преследовал никаких других целей, кроме удовлетворения своего честолюбия и своих интересов, этот Оливье, некогда ожесточенный враг Наполеона и теперешний раб его, этот товарищ Грамона в деле раздувания воинственного огня, был очень похож на Луи Филиппа (его можно было также сравнить с грушей), только господин Оливье для дальнозоркости носил очки. Он обратил свою проницательность, казалось, только на то, чтобы в качестве министра приобрести за счет народа богатство и заслужить проклятие человечества!
— Получены ли ответы из Мадрида? — спросил император тихим голосом, после того как они переговорили уже о неблагоприятных результатах народного голосования, которое было явным указанием на то, что необходимо предпринять меры для удовлетворения нужд народа и войска,
— Известия от барона Мерсье получены, ваше величество, час тому назад пришли депеши.
— Что же в них сказано? — торопливо спросил Наполеон.
— Маршал Прим намеревается предложить кандидатом на испанский престол принца Гогенцолернского. Это самое чувствительное оскорбление для французской нации.
— Значит, он это предпринимает, ну, тогда, господин министр, не будем медлить после объявления этого известия, а воспользуемся настроением минуты! Ведь подобного случая никогда больше не повторится!
— Я намерен в эту же ночь переслать инструкции для господина Бенедетти в Берлин, ваше величество.
— Повремените с этим. Будет гораздо лучше, если наше посольство в Берлине воспользуется этими обстоятельствами, когда они уже будут обнародованы. Граф Бисмарк не должен быть слишком поражен, получив от нас это известие. И вы думаете, как мы, что общественное мнение усердно нападет на это известие.
— Преданные нам журналы будут в этом случае очень полезны, и я имею основание надеяться, что все другие органы печати единогласно провозгласят: «Да здравствует война!»
— Ну хорошо, господин министр, тут много работы не будет, прежде всего мы должны стараться, чтобы южные государства по крайней мере остались нейтральными.
— Нет причин в этом сомневаться, ваше величество, — с задумчивой улыбкой сказал Оливье.
Наполеон заметил:
— Не будьте слишком уверены, мой любезный, мы должны постараться это устроить. Приходите в мой кабинет с депешами, — прошептал император, когда принц Рейс и Мак-Магон, разговаривая, приблизились к ним. Затем он обратился с несколькими менее секретными распоряжениями к генерал-адъютанту Рейлю. На его лице было заметно выражение затаенной насмешки, когда он увидел прусского посланника возле Мак-Магона, герцога Манжентского; но этот легкий оттенок иронии в следующее же мгновение исчез с его желтоватого лица, на котором теперь еще резче обозначились морщины, между тем как глаза его постоянно с неприятным блеском скользили по присутствующим.