Шрифт:
Annotation
Опубликовано: Век ХХ и мир, № 12, 1991 г.
Виктор Сергеев, Вадим Цымбурский, А. Кокошин
Виктор Сергеев, Вадим Цымбурский, А. Кокошин
Эволюция фразеологии "победы" в советской военной доктрине
1
Понятие "победы" как "достижения поставленной цели в военном конфликте вопреки сопротивлению другой стороны" является одним из основных понятий военно-политического мышления. Семантическая структура этого понятия может быть представлена в виде двух пересекающихся осей: одна ось отражает представление о конечной точке, в которой должна закончиться война, чтобы ее можно было считать "победоносной"; другая ось символизирует
В то же время, "фразеология победы" в своем употреблении всегда прагматически ориентирована: победу предсказывают, обещают, и т. д. Авторы, анализируя эволюцию понятия в советской военно-политической мысли после второй мировой войны, приходят к выводу, что крупнейшие прагматические преобразования в его употреблении могут быть сведены к преобразованиям отношений между двумя глубинными понятиями "превосходства" и "правоты"
2
Так, после второй мировой войны "победа" интерпретировалась в советской военной доктрине в соответствии с опытом этой войны, в основном как полный разгром противника, достигаемый максимальным напряжением собственных сил и средств и заканчивающийся его капитуляцией. Прагматика же этого понятия с середины 40-х по конец 80-х гг. претерпевает кардинальные изменения, приводящие в конечном счете к перемене вкладываемого в него смысла. Рассмотрим последовательные фазы этой эволюции.
Первый этап охватывает примерно 1945-55 гг., когда "фразеология победы" в СССР формируется на основе выдвинутой Сталиным концепции т. н. "постоянно действующих факторов войны". В первое десятилетие конфронтации с обладающими превосходством в атомном оружии США среди этих факторов на первое место выдвигались прочность тыла и моральный дух как детерминированные советским строем, патриотизмом советских граждан и организаторской работой партии, а, в свою очередь, предопределяющие и качество дивизий, и полноценное использование оружия, и организаторское искусство. Вероятность использования США атомного оружия в будущей войне по типу бомбардировки Хиросимы и Нагасаки рассматривалась как вариант стратегии "блицкрига", делающей ставку на кратковременный фактор внезапности. По Сталину, выигрыш, приносимый агрессору этим кратковременным фактором, должен быть в ходе войны ликвидирован действием постоянных факторов, выражающих историческое преимущество социализма и неизбежно приводящих к победе, подобной победе над нацистской Германией.
В это время доминирует фразеология предсказаний неизбежной будущей победы, опирающаяся на глубинную прагматическую схему: "наше материальное превосходство прямо обусловлено нашей исторической правотой".
3
На втором этапе, длившемся примерно с 1955 по 1967 гг., резкое наращивание атомного потенциала обеих сторон и, особенно, достижения СССР в ракетной технике побуждают радикально пересмотреть значение фактора внезапности. Начальный этап войны, на котором действует этот фактор, объявляется основным этапом, определяющим исход борьбы, так что для проявления "постоянно действующих факторов", по существу, не остается возможности. В это время считается по-прежнему, что победа в войне обернется полным уничтожением империализма в мировом масштабе, но обусловливается теперь эта победа не действием непреложных исторических законов самих по себе, а превосходством СССР в новейшем, в основном ракетном оружии. Данный этап эволюции советской "фразеологии победы" иллюстрируют речи и публикации министра обороны СССР Р.Я. Малиновского и "Военная стратегия" под ред. маршала В.Д. Соколовского. В основе этой новой фразеологии лежит глубинная прагматическая формула: "наша историческая правота счастливо сочетается с материальным превосходством". На самом деле такая формула, элиминирующая каузальные связи между "правотой" и "превосходством", представляет первый шаг на пути к их концептуальному разъединению.
Параллельно в публикациях Н.С. Хрущева и Малиновского идет формирование идеологии сдерживания с характерным для нее мышлением сразу в двух планах, когда готовность к тотальной войне мыслится, прежде всего, как способ предотвращения войны вообще.
4
Третий этап в эволюции "фразеологии победы", с конца 60-х по середину 80-х гг. характеризуется в плане прагматики отказом от концепта "материально-технического (и геополитического) превосходства как такового". Открывающее этот этап министерство А.А. Гречко примечательно реставрационистскими тенденциями, возвратом к рассуждениям о присущих социализму качествах, служащих постоянным источником силы для Советской Армии. Однако фразеология этого времени обладает серьезным отличием от идеологических клише конца 40-х и начала 50-х гг.: для нее в основном показательны не "пророчества о неизбежной победе", но моралистические пассажи, представляющие стремление к победе, установку на победу как долг военнослужащего — командира или солдата).
Что же касается высшего, стратегического уровня, то здесь, особенно с середины 70-х по середину 80-х гг. наблюдаются два разных подхода. С одной стороны, в публикациях Е.В. Огаркова, Начальника Генерального штаба ВС СССР, тезис об отсутствии у СССР как военного превосходства, так и стремления к нему соединяется с рассуждениями о преимуществах, вытекающих из природы социализма и потому позволяющих рассчитывать на победу в войне.
Иная прагматика свойственна фразеологии выступлений Д.Ф. Устинова, последовательно провозглашающего отсутствие у СССР не только превосходства, но и расчетов на победу в войне. Зато такие расчеты Устинов, вместе со стремлением к превосходству, приписывает США как потенциальному противнику СССР. Тем самым формируется во многом уникальная для военно-политических текстов прагматическая формула: "наша правота — в нашем отказе от превосходства и победы". Но тогда возникает новое противоречие между "отказом от победы" на высшем, стратегическом уровне и фразеологией "моральной ориентации воина на победу" для уровней оперативного и тактического.
5
Нейтрализации намечающихся серьезных противоречий служат формулы "сокрушительного" или "решительного отпора", которые с середины 70-х гг. приобретают в текстах военных авторов исключительную популярность и в 80-е гг. постепенно вытесняют как общее понятие "победы", так и различные перифрастические клише, интерпретирующие исход боевых действий в целевом плане (типа "решительное поражение", "сокрушительный разгром" и т. д.). "Секрет" успеха формул "отпора", встречавшихся и в более раннее время, заключается в том, что эти формулы трактуют результат военных действий в сугубо техническом ключе, вовсе не указывая ни на безоговорочную капитуляцию побежденного, ни на получение от него конкретных уступок, но предполагая, в разных вариантах, либо то, что противник понесет немалый ущерб (вариант "сокрушительного отпора"), либо то, что "мы" приложим все возможные усилия для сопротивления (вариант "решительного отпора"). К тому же эти формулы несут в себе смысл чисто рефлекторного ответа на примененное противником насилие, вообще исключающий трактовку действий, предпринятых с нашей стороны, в целевом ключе. Всегда можно спросить: "Зачем нам нужна победа?", но даже лингвистически неуклюж и неестествен вопрос: "Зачем нам надо давать отпор?" Формула "отпора" возлагает всю ответственность за выдвижение сознательных целей в войне на другую сторону: "они хотят победы, — мы всего лишь даем отпор".
К середине 80-х гг. фразеология "моральной ориентации военнослужащего на победу" в основном преобразуется во фразеологию "готовности к решительному отпору агрессору". Применительно к условиям боевых действий господствуют чисто технические формулы "отпора", указывающие лишь основную линию поведения военнослужащего, но не цель военных действий, между тем как цели военной политики — "сдерживание агрессора", "недопущение с его стороны превосходства" — формулируются в основном применительно к мирным условиям. Этим создается разъединение между техническим и целевым аспектом понятия победы, так что каждый из этих аспектов соотносится с одним из двух уровней "идеологии сдерживания": собственно сдерживанием и декларируемым актом возмездия — на случай, если сдерживание не сработает.
Итак, прагматическая эволюция "фразеологии победы" — от прямого выведения "превосходства" из "правоты" до провозглашения несовместимости этих понятий — в конечной своей фазе подрывает семантическую структуру самого понятия "победы", ставя под сомнение тот его аспект, который отражает идею "превосходства над противником". Интересно, что хотя этот кризис касается "технической" оси в структуре понятия "победы", однако следствием оказывается пересмотр смысла этого понятия в целевом аспекте: из идеи победы в большой войне обособляется сугубо техническая идея "отпора", заключающая в себе указание на долг военнослужащего как таковой.
Источник: Век ХХ и мир, № 12, 1991 г.