Эволюция религиозных верований. Курс лекций (1927–1928)
Шрифт:
Я сказал, что естественной смерти для обезьян и вообще травоядных нет. Для первобытного человека она есть, только он не хочет с ней мириться даже в состоянии более позднего анимизма. Активная природа человека не допускает пустоты, не допускает естественного перехода в небытие. По представлению первобытного человека, смерть – это есть смерть насильственная – убийство, совершенное врагом зримым или незримым. И многие народы всякую смерть приписывают магическим действиям колдунов, и когда человек умирает, ищут среди его врагов колдуна. Например, целый ряд американских племен ведут непрерывные войны, потому что в каждой смерти обвиняют чужого колдуна и мстят за умершего. Таким образом, на основании непризнания естественной смерти они ведут между собой непрерывные войны. Такими же виновниками смерти являются духи-убийцы, которые равносильны
Последним является Смерть с большой буквы: скелет с косой, телесный образ, с телесным естеством и оружием в руках.
Из дальнейшего анализа фольклора вы увидите, что представление смерти есть представление позднее, а не раннее. Фольклор первобытных народов изобилует рассказами о том, как смерть явилась в человечество и стала убивать, и о том, как сильный человек осилил смерть: взял ее в плен, завязал в мешок, повесил коптиться над огнем или уговорил ее сунуть руку в расщеп дубового пня, вышиб клин, и смерть завязла в расщепе. После того люди перестали умирать, и их стало слишком много, как будто комаров. В конце концов смерть освобождается. Чаще всего ее освобождает сам колдун, устрашившись многолюдства.
Такие рассказы мы встречаем у чукоч, у эскимосов и папуасов.
В русском варианте место колдуна занимает солдат. Смерть пришла убить его, а он хитростью заманивает смерть в мешок, накрепко завязывает его и вешает коптиться над огнем. Смерть просится наружу и зарекается трогать православных, но солдат ей не верит. В конце концов смерть все же выходит на свободу.
В другом русском варианте (по-видимому, более древнем) мы находим следующее: «Солдат, посадив смерть в торбу, взвалил ее на плечи и пошел в леса брянские, дремучие. Пришел и повесил эту торбу на горькой осине, на самой вершине, а сам воротился домой. С той поры не стал народ помирать: рожаться – рожается, а не помирает! Вот прошло много лет, солдат все торбы не снимает. И случилось ему идти по городу. Идет, а навстречу ему эдакая древняя старушка: в которую сторону подует ветер, в ту сторону и валится. “Вишь, какая старуха! – сказал солдат. – Чай, давно уж помирать пора!” – “Да, батюшка! – отвечает старушка. – Мне давно помереть пора – еще в тое время, как посадил ты Смерть в торбу, оставалось всего житья моего на белом свете один только час. Я бы и рада на покой, да без Смерти земля не примает…” – и тогда солдат выпустил смерть».
В третьем варианте солдат Иван послал смерть вместо старых людей ходить по лесам и три года точить самые старые дубы, вместо молодых людей три года точить молодые дубы и вместо малых детей три года глодать самые малые дубки. Таким образом солдат спасает от смерти своих родителей, своих братьев и своих племянников.
По этим рассказам смерть является представлением поздним, но и явлением, непобедимым шаманскими силами. Активность первобытного человека отталкивала смерть. У него был только инстинктивный страх перед невидимым, такой же самый страх перед убийством, какой существует у многих крупных животных (например, лошадей, быков и так далее).
Сейчас мы перейдем к довольно любопытному наблюдению. Вам, вероятно, известен следующий силлогизм: «Все люди смертны, Иван – человек, следовательно, Иван смертен». Это считается образцом силлогизма. Наше сознание из этого закона смерти не знает исключений. Тем не менее оказывается, что это утверждение, столь нам знакомое, первобытному сознанию почти совершенно недоступно. Об этом свидетельствует знаменитый этнограф Карл фон Штейн, занимавшийся этнографией Южной Америки и составлявший с помощью своего переводчика простейшие вокабулы на языке бакаири – народа Бразилии. Он стал переводить фразы из немецкой грамматики и дошел до этого силлогизма: «Все люди смертны и т. д.» и к крайнему своему изумлению увидел, что этот силлогизм непонятен даже бывалому индейцу-переводчику. Переводчик говорил, что смерть – сила внешняя, влияние злого, враждебного духа, а если не будет духов, никто не будет народ трогать, то люди никогда не умрут. А поэтому надо написать так: «Все люди бессмертны, то же самое и Иван, он тоже никогда не умрет и будет жить неопределенно долгое время». В конце концов, когда все-таки этнограф хотел перевести, перевели они так, взяв вместо подхода философского – фактический: «Я умираю, мы умираем, часто бывает, что люди умирают».
Вы видите, какое здесь глубокое непризнание смерти не только волевое, но и фактическое.
Надо сказать, что мы все такое волевое непризнание смерти имеем. Как я уже говорил в прошлый раз, мы не только не хотим умирать, но фактически признаем себя бессмертными, и каждое наше действие есть действие как будто бы мы бессмертны. Я возьму пример личный. Вот я с утра до вечера занимаюсь с вами, в то время как я мог бы отойти от этого и отдыхать. Не думайте, что здесь есть какое-то самопожертвование. Я делаю это потому, что во мне жив еще принцип жизни, а жизненный принцип по существу бессмертен, он строится без конца. Таким образом, я работаю не для славы науки и человечества, а просто потому, что таков уж принцип жизни.
У нас этот элемент является волевым, мы не хотим умирать и поэтому не признаем смерти. А там элемент смерти вовсе не существует, они даже не признают фактического бытия смерти. «Люди часто умирают», – вот все, что мог сказать первобытный индеец. Таким образом, естественной смерти первобытный человек не признает. Но как только начинает допускать ее, он превращает ее в фантастическую силу и посылает колдуна бороться с нею и унять ее.
Однако постепенно человек убеждается из опыта в том, что смерть существует и никого не щадит, умереть – это общая участь людей. И вот ставятся два вопроса: откуда взялась смерть, почему она явилась. Между прочим, среди первобытных народов есть чрезвычайно распространенная легенда, нам даже отчасти непонятная. Я ее процитирую. Эта легенда сопоставима с той, что входит в еврейско-христианское Святое писание. Смерть явилась на свет благодаря вине какого-то зверя: зайца, лисицы, собаки, а чаще всего по вине змея.
Появление смерти связано с ущербом месяца, ибо смерть месяца рассматривается как ежемесячная смерть. Месяц привлекает внимание первобытных людей гораздо раньше, чем солнце. Так, по рассказам готтентотов, месяц пожелал послать человечеству весть о бессмертии. Заяц вызвался идти вестником. Месяц велел ему сказать людям: «Как я умираю и опять воскресаю, так и вы умрете и снова воскреснете». Заяц, однако, передал людям как раз противоположное: «Как я умираю и больше не воскресну, так и вы умрете и больше не воскреснете». Узнав об этом, месяц рассердился и ударил зайца палкой так, что рассек ему губу. Оттого у зайца губа рассечена. Заяц расцарапал когтями месяцу лицо, что можно видеть и теперь на месяце, а потом бросился бежать и бежит до сих пор. Готтентоты прибавляют: «Мы так злы на зайца за эту коварную штуку, что не можем есть его мясо». Действительно, для мужчины готтентота на заячьем мясе лежит суровое табу. Кто поел бы заячьего мяса, того изгнали бы из деревни.
Такой рассказ об искаженном оповещении, благодаря которому люди по вине зверя потеряли бессмертие, встречается всюду. Это сказка всемирная, она есть у гогентотов, есть также и у чукоч. У чукоч вместо зайца посылается собака.
Очевидно, та же самая легенда, только другой вариант.
Очень часто таким коварным вестником оказывается змея, и целый ряд легенд говорит о том, что какой-то создатель, верховный бог послал змея возвестить людям бессмертие, а змей вместо этого захватил бессмертие себе. Его проклял бог, и прокляли люди, и началась вражда между людьми и зверем. Очевидно, люди ввели в легенду змея, потому что считали его сверхъестественным существом. Мы знаем, что змей весьма долговечен и, кроме того, ежегодно линяет, вылезает из старого футляра, – молодеет и обновляется.
Теперь я подхожу к той легенде, к которой шел, – к легенде еврейско-христианской.
Мы знаем, что в сотворении мира бог, человек и змей как-то запутаны в идее бессмертия. Бог поставил в раю табу – древо познания добра и зла – и даровал человеку бессмертие с тем, чтобы он не нарушал этого табу. Но змей заставил нарушить табу и тем самым лишиться бессмертия. Но еврейская легенда искажена. В вавилонской религии существует легенда более подробная. Там бог послал змея, который исказил значение божьего приказа. (Цитирует книгу Тураева [32] .)
32
Скорее всего, имеется в виду хрестоматия, в которой приводится перевод этого сказания: Древний мир. Изборник источников по культурной истории Востока, Греции и Рима / под ред. Б. А. Тураева, И. Н. Бороздина. Ч. I: Восток. М., 1915 (примеч. сост.).