Эволюция

Бакстер Стивен М.

Целый день.

И как можно было сравнивать это умение рыться в земле даже с самой простой охотой, установкой силков на кролика? Неужели у этих людей не было ни ума, ни духа? Но, возможно, это было частью того волшебства, которым пользовались шаманы, чтобы творить эти кучи еды, это изобилие, которое позволяло им собираться огромным кишащим роем и усеивать землю детьми. И, кроме того, напомнила она себе, здесь она была чужой, и она должна была изучить, как живёт Гвереи, и ничего больше.

Поэтому она согнулась и занялась скучной, монотонной работой. Но прежде, чем солнце поднялось ещё выше, она уже стремилась уйти от этой скуки, хотела бегать по высокой равнине. А после

того, как она целый день принуждала своё тело — машину, прекрасно приспособленную для ходьбы, бега и бросков — выдерживать эту монотонную и трудную работу, боль стала настолько всепоглощающей, что единственное, чего ей хотелось — чтобы она прекратилась.

На следующий день её взяли на другое поле и поставили заниматься той же самой унылой обработкой почвы. И в следующий за ним день было то же самое.

И в следующий за ним день.

Это было земледелие: пусть примитивное, но земледелие. Этот новый образ жизни никогда не планировался заранее. Он просто возник — шаг за шагом.

Ещё во времена жизни Камешка, даже до того, как появился человек современного типа, люди собирали дикие растения, которые они ценили, и уничтожали другие, которые конкурировали с ними за ресурсы. Одомашнивание животных также началось случайно. Собаки учились охотиться вместе с людьми, и получали за это награду. Козы учились следовать за группами людей, привлечённые отбросами, которые они оставляли за собой — а люди, в свою очередь, учились использовать коз для получения не только мяса, но и молока. На протяжении сотен тысяч лет происходил бессознательный отбор тех видов растений и животных, которые были самыми полезными для людей. Теперь отбор стал сознательным.

Всё началось в долине недалеко отсюда. В течение многих веков люди, жившие там, наслаждались устойчивым потеплением климата и богатым рационом, состоявшим из плодов, орехов, дикого зерна и дичи. Но затем внезапно наступил более сухой и холодный период. Леса отступили. Природные источники пищи начали исчезать.

Поэтому люди сосредоточили своё внимание на зерновых растениях, которые были более привлекательными для них — с крупными семенами, которые было легко очистить от покровов, и с неломкими стеблями, которые удерживали все семена вместе — и попробовали обеспечить их рост за счёт менее желательных растений вокруг них.

Разные виды гороха были другим ранним успешным шагом. Стручки дикого гороха вскрывались, разбрасывая горошины по земле, чтобы они могли прорасти. Люди предпочитали случайных мутантов, стручки которых не могли лопаться, потому что их было значительно легче собирать. В дикой природе такой горох был бы не в состоянии прорасти, но он процветал, пользуясь человеческим вниманием. Также среди фаворитов были такие же не разбрасывающие семена разновидности чечевицы, льна и мака.

И таким путём, распространяя семена предпочитаемых ими растений, и устраняя те растения, которые не пользовались их благосклонностью, люди начали селекцию. Растения начали очень быстро приспосабливаться. Всего лишь за столетие начали появляться хлебные злаки с более крупным зерном — такие, как рожь. Некоторые растения предпочитали за семена большего размера, как, например, подсолнечник, а другие — за небольшой размер их семян, как банан, у которого плод стал целиком съедобным, вообще без семян. Некоторые гены, которые когда-то были даже летальными, теперь оказывались благоприятными, вроде гена невскрывающихся плодов у гороха.

Первые сеятели ржи не стали оседлыми немедленно. Какое-то время они по-прежнему собирали в природе свою основную пищу наряду с получением скудных урожаев. Новые поля служили надёжными кладовыми, ставившими заслон голоду в трудные времена: как и все прочие новшества, земледелие выросло из методов, которые предшествовали ему.

Но новое культивирование оказалось настолько успешным, что вскоре они

посвятили ему всю свою жизнь. Очень многое из того, что росло в дикой природе, было несъедобным; девять десятых из того, что мог вырастить фермер, можно было съесть. Именно так эти люди смогли позволить себе иметь много детей; именно это кормило огромный муравейник, в который превратился город.

Это была самая основательная революция в жизни гоминид с тех пор, как Homo erectus покинул лес и перешёл к жизни в саванне. По сравнению с этим фазовым сдвигом весь прогресс будущего, вплоть до генной инженерии, был лишь деталями. Вплоть до момента исчезновения самих людей с лица Земли не случилось второго столь же существенного изменения.

Но сельскохозяйственная революция не сделала Землю раем.

Сельское хозяйство подразумевало труд: бесконечный, тяжёлый труд до ломоты в костях каждый день. Когда земля была очищена от всего, кроме того, что хотели вырастить люди, они должны были делать всю работу, которую когда-то делала за них природа: рыхление почвы, борьбу с вредителями, удобрение, прополку. Земледелие означало принесение в жертву всей твоей жизни — твоих умений, радости бега, свободы выбора занятий — во имя тяжкого труда на полях.

И даже та пища, которую они с таким трудом получали от земли, не была полноценной. Когда охотники-собиратели прошлого наслаждались разнообразным рационом с достаточным содержанием минеральных веществ, белков и витаминов, фермеры получали свой хлеб насущный большей частью из богатых крахмалом пищевых растений: они словно обменяли дорогую высококачественную пищу на более обильную, но худшего качества. В результате — и ещё из-за постоянной тяжёлой работы — здоровье у них стало гораздо хуже, чем у их предков. У них были хуже зубы, они страдали от анемии. Локти женщин разрушались из-за постоянной работы по размолу пищи. Люди страдали, значительно увеличилось социальное напряжение, выливавшееся в частые драки и убийства.

По сравнению со своими высокими здоровыми предками, люди фактически усыхали.

А потом начались смерти.

Правдой было то, что здесь матери не должны были жертвовать своими младенцами. Действительно, среди женщин поощрялось заводить детей как можно быстрее, потому что дети удовлетворяли бесконечный спрос на многочисленных работников на полях: к тридцати годам многие из женщин были вымотаны бесконечной тратой сил на выкармливание младенцев и заботу об отнятых от груди детях.

Но там, где много рождается, умирает ещё больше. Юне не потребовалось много времени, чтобы заметить это. Болезни были редким событием среди народа Юны, но вовсе не были редкостью здесь, в этом грязном месте с толпами народа. Их распространение можно было практически увидеть невооружённым глазом, когда люди чихали и кашляли, расчёсывали мокнущие раны, когда их понос отравлял источники воды для их соседей. И бесчисленные несчастья преследовали самых слабых, самых старых и самых молодых. Многие и многие дети умирали — значительно больше, чем среди народа Юны.

И едва набралась бы горстка людей в возрасте её бабушки. Юна спрашивала себя: что же случалось со всей мудростью, когда старики умирали так легко и так рано?

Дни шли один за другим, одинаковые и бессмысленные. Работа была обычным делом. Но ведь всё здесь было рутинным и одинаковым, день за днём.

Большую часть ночей Кахл продолжал использовать её. Однако, ему, похоже, не хватало энергии. Иногда с силой входил в неё, опрокидывая её на спину и раздирая её рубаху, или клал её лицом вниз, чтобы взять сзади. Казалось, что ему приходилось прикладывать усилия, чтобы возбудиться. Но, если бы он выпил слишком много пива, его член вообще бы не встал.