Евпраксия – святая грешница
Шрифт:
Отец, тот даже рассердился, услышав рассказ дочери.
– Ты, Евпраксия, брось это, – сказал он. – Не морочь голову ни себе, ни другим. Вас багром подцепили и вытащили, на что была воля Божья, а не какая-то еще.
– Разве нет русалок? А водяной как же? А щука-кудесница с золотыми плавниками?
– То не божьи твари, а бесовские отродья, – строго произнес Всеволод Ярославич. – Как увидишь их, крестись и моли Спасителя нашего, Христа, дабы избавил тебя от сих видений адовых. Я, дочь моя, тоже блуждал в потемках и всякую нечисть в мысли допускал, покуда Мария мне глаза не открыла…
Он имел в виду свою первую супругу Марию, дочь византийского императора Константина Мономаха, родившую ему двух детей до того, как преставиться. Своего второго брака Всеволод в глубине души стыдился, ибо наличие жены Анны не королевского, и даже не боярского, рода означало, что он, князь всея Руси, любимый сын Ярослава, внук Владимира, правнук Святослава, зять ромейского императора, отмеченный высоким положением и благословением Всевышнего, был вынужден породниться с ханом Осенем, дабы уберечь свое княжество от набегов, но не только не добился цели, а еще и снискал к себе презрение половцев, которые справедливо усмотрели в таком поступке проявление слабости.
Насколько хороша была Анна на супружеском ложе, настолько же она раздражала Всеволода Ярославича в остальном: и нечистоплотностью своей, и неспособностью овладеть грамотой, и тягой к хмельным напиткам. Детей от второго брака князь не мог полюбить по-настоящему, не считал их ровней ни просвещенному Владимиру, ни набожной Янке. Оттого и держал их врозь, как бы отделяя зерна от плевел. Как отец, Всеволод любил и младших чад своих, и даже соборы в честь их рождения возводил, однако больших надежд на них не возлагал. Чего ждать от дочери, которая уж скоро невестою на выданье станет, а по-прежнему в сказки детские верит?
Евпраксия чутко ощущала переменчивое отношение отца к себе. И навсегда запомнила, как он отчитал ее за рассказ о том, как их с братом спасли русалки. Ей было проще признать, что все это лишь померещилось, чем настаивать на своем. Но сколько бы окружающие ни высмеивали ее веру в невидимый мир духов и волшебных существ, она не распрощалась с ними и по сей день, когда стала совсем взрослой. Десять лет исполнилось Евпраксии, и недавно, призвав ее в свои покои, отец сказал, что подумывает о ее грядущем замужестве.
Мысль об этом была пугающей и заманчивой в одинаковой степени. Кое-какое представление о том, чем занимаются мужья и жены в опочивальнях, Евпраксия имела, собирая свои познания по крупицам: где услышит, где подсмотрит, а где и просто догадается. Завесу тайны приоткрывали также срамные частушки, которые нет-нет да и долетали до нежных девичьих ушей.
Перед сном или просто сидя одна за вышиванием, Евпраксия непременно ловила себя на том, что думает о будущем замужестве. Вот и сейчас, позабыв об иголке в пальцах, Евпраксия застыла, уставившись в стенку. Каким будет он, тот, кто однажды поведет ее под венец, кому будет принадлежать она душой и – страшно подумать – телом? Выдадут ли ее за пригожего молодца вроде Горислава, приставленного оруженосцем к батюшке? Или же муж ее будет заматерелым, могучим и волосатым, как воевода Журба? Нет, должно быть, увезут ее в дальнюю византийскую сторонку, ибо туда обращен взгляд отца. Если так, то предстоит Евпраксии жить в сказочном дворце, среди хрусталя, шелков и золота. Вопрос: с кем? Кто будет лобзать ее уста и ласкать своими сильными руками от головы до пят, раздетую донага?
Передернувшись, Евпраксия взялась руками за щеки. Они пылали, тогда как пальцы были холодными, словно сосульки. Посидев так в неподвижности, она подбежала к двери, открыла ее и крикнула:
– Лушка! Лушка, поди сюда!
Нянька появилась сразу, торопливо и как-то воровато утирая рот. Было непонятно, целовалась она с кем-то тайком или ела варенье без спросу, потому что за ней водились оба эти греха. У нее была большая грудь, распирающая сарафан, и тонкая коса, смахивающая на коровий хвост. От нее всегда хорошо пахло мятой и другими душистыми травами.
– Чего тебе, княжна? – спросила она, сладко улыбнувшись.
И опять непонятно было, поцелуи ли были тому причиной или ворованные сладости.
– Коляды скоро, – сказала Евпраксия. – Готовиться пора.
– Неделя еще, – ответила Лушка. – Али невтерпеж? Ох и попляшем!
Она думала, что девочку влекут пляски ряженых, пряники и подарки, но заблуждалась.
– Помнишь, ты рассказывала мне, как с девками перед зеркалом гадала? Вот и я так хочу.
Нянька вдруг всполошилась и даже икать начала, а затем, приложив растопыренную пятерню к прыгающей груди, сказала:
– Что ты, что ты, Праксюшка! Погубить меня хочешь? Меня и так едва со двора не прогнали за ваши плавания! Так плетьми отходили, что неделю сидеть не могла. За гадание вообще голову снимут. Даже не проси, милая. Нельзя тебе. Мы же теперь вроде христиане.
Лушка собрала пальцы в щепоть и перекрестилась, предварительно задумавшись, в какую сторону класть крестное знамение.
– Голову с тебя и так снять могут, – произнесла Евпраксия, равнодушно глядя в окно. – Вот узнают, что ты варенье из кладовой таскаешь или про то, как с Елисеем по углам тискаешься, тогда что?
– Неправда твоя! – быстро воскликнула Лушка и икнула, не успев прикрыть рот.
Получилось похоже на лягушачье кваканье.
– Что ж, поглядим, – пожала плечами Евпраксия. – Ты иди, няня. Я шить буду.
– Хотя погадать, конечно, можно, – заговорила Лушка другим тоном, как бы размышляя вслух. – Ежели никому не говорить.
– Не будем.
– Ну ладно. Разве ж я могу тебе отказать в чем? Ты мне заместо дочери родной. Уж так люблю тебя, так люблю…
Нянька потянулась губами, чтобы поцеловать Евпраксию, но девочка, вспомнив вечно мокрый нос Елисея, отстранилась от нее. Велела прийти ночью после колядок и отпустила. А потом несколько дней прожила как в лихорадке, изнывая от нетерпения.
Накануне праздника ударил трескучий мороз, а месяц, повисший в небе, был холодным и блестящим, как наточенный серп. Взрослые пировали несколько дней подряд, то призывая детей за праздничный стол, то забывая об их существовании. От обилия гостей во дворе и теремах было не протолкнуться. Светелка Евпраксии была завалена подарками от родни, крестных и бояр, к князю допущенных. Народ гулял в звериных шкурах и масках, неожиданно пускался в пляс и так же неожиданно валился с ног, кто под забором, кто просто в снег. Напившиеся бабы орали песни про «блядки-колядки» и визжали как резаные, когда их растаскивали по темным углам.