Еврейская птица
Шрифт:
— Нет, это невозможно, — сказал он.
Коэн был раздражен.
— В чем дело, косоглазый, или твоя новая жизнь слишком хороша для тебя? Или ты уже забыл, каково быть беженцем?
Щварц не ответил. Что скажешь невеже?
В сентябре, когда начались школьные занятия, а Коэн в очередной раз окончательно решил избавиться от Шварца, Эди удалось уговорить его подождать, пока Мори втянется в учебу.
— Если птица исчезнет сейчас, это может плохо сказаться на его школьных делах. Вспомни, как мы переволновались в прошлом году.
— Ладно.
Шварц же, хотя никто его об этом не просил, взялся помогать Мори. Днем большую часть времени он проводил, наблюдая за тем, как Мори готовит уроки. Мори был ужасно невнимателен и нетерпелив, но Шварцу легко удавалось снова и снова возвращать его к тетрадям и книгам. Он с ангельским терпением выслушивал его кошмарные упражнения на визгливой скрипке, время от времени ненадолго скрываясь в ванной, чтобы дать отдых ушам. А еще они играли в домино. Мальчик был равнодушен к шашкам, а шахматы были ему просто не по силам.
Когда Мори болел, Шварц читал ему комиксы, хотя сам терпеть их не мог. И вот мало-помалу дела у Мори пошли лучше, и даже учитель музыки стал отмечать, что мальчик играет лучше. Эди приписывала добрые перемены участию Шварца, хотя тот плевать на это хотел. Он просто гордился, что из дневника Мори исчезли «двойки» и по настоянию Эди отметил это капелькой шнапса.
— Если так пойдет дальше, — рассуждал Коэн, — я точно отдам его в колледж Айви Лииг.
— Ой, дай-то Б-г, — вздохнула Эди.
Шварц же отрицательно покачал головой:
— Мори славный мальчик, и вам не надо за него тревожиться. Он никогда не станет, упаси Б-же, пьяницей или бабником, но и учиться он не будет никогда, если вы понимаете, что я имею в виду. Хотя, к примеру, он может стать хорошим механиком. По нашим временам и это совсем не плохо.
— На твоем месте, — процедил, свирепея, Коэн, — я держал бы свой длинный нос подальше от чужих дел.
— Гарри, пожалуйстаNo
— Будь я проклят, мое терпение кончается. Этот косоглазый всюду суется.
Хотя Шварц уж точно не был желанным гостем в доме Коэна, он все же прибавил в весе пару унций, но вид его при этом не изменился. Он выглядел все таким же замызганным, как и раньше, со спутанными перьями, как будто только что попал в снежную бурю. Он и сам говорил, что мало занимается своей внешностью.
— Надо обдумать столько всего, даже если на первый взгляд все абсолютно ясно, — говаривал он Эди.
Учитывая преимущества своего нынешнего положения, Шварц старался по возможности не попадаться Коэну на глаза, но вот однажды вечером, когда Эди была в кино, а Мори стоял в ванной под горячим душем, продавец замороженных продуктов затеял перебранку.
— Ради Христа, почему бы тебе хотя бы иногда не мыться? Почему от тебя всегда разит дохлой рыбой?
— Извините, мистер Коэн, но если кто-то ест чеснок, то он и пахнет чесноком. Я же трижды в день ем селедку. Кормите меня цветами, и я буду благоухать, как клумба.
— А кто вообще обязан кормить тебя хоть чем-нибудь?
— Простите, но это не я жалуюсь, — сказала птица, — это вы жалуетесь.
— Дальше, — сказал Коэн. — Ты храпишь, как свинья. Будишь меня ночью. А все твои хвори, черт подери, от того только, что ты паразит и бабник. И следующее, что тебе понадобится, — так это спать в моей постели с моей женой.
— Мистер Коэн, — сказал Шварц, — вот тут вы можете не беспокоиться. Птица есть птица.
— Это ты так говоришь, а я-то почему должен знать, что ты птица, а не какой-нибудь долбанный дьявол?
— Будь я дьяволом, уж вы бы это сразу почувствовали. Не думаю, учитывая успехи вашего сына.
— Заткнись, ублюдок!
— Невежа! — проворчал Шварц, поднимая лапу с длинными острыми когтями и расправляя длинные крылья.
Коэн готов был уже схватить птицу за тонкую шею, но тут Мори вышел из ванной, и остаток вечера до того самого момента, когда Шварц должен был убраться на балкон, прошел внешне спокойно. Ссора, однако, страшно расстроила Шварца, он стал плохо спать. Его будил собственный храп, а проснувшись, он снова и снова думал о том, что же будет дальше.
Однажды Эди, чувствуя, как несчастлив Шварц, тихо сказала ему:
— Может, если бы вы сделали то, что хочет от вас мой муж, вы бы лучше ладили?
— Например?
— Ну, например, вымылись бы.
— Я слишком стар для этого, — ответил Шварц. — С меня и без ванн облетают перья.
— Он говорит, вы плохо пахнете.
— Все пахнут. И мысли имеют запах. Люди пахнут тем, о чем думают, или тем, что они делают. Мой запах — от пищи, которую я ем. А чем пахнет он?
— Знаете, уж лучше я не стану его спрашивать, а то он совершенно разъярится.
Был уже конец ноября, и Шварц мерз на балконе в холоде и тумане. Особенно тяжелы были дождливые дни, когда он просыпался с застывшими неподвижными суставами и едва мог пошевелить крыльями. Его мучили приступы ревматизма. А тем временем Коэн, который прочитывал все статьи о миграциях птиц, как-то вечером, после работы, когда Эди на кухне готовила жаркое в горшочке, вышел на балкон и, заглянув в клетку, приказал Шварцу поскорее отправиться в путь, если тот не хочет себе беды.
— Мистер Коэн, за что вы так ненавидите меня? — спросила птица. — Что я вам сделал?
— Ты возмутитель спокойствия номер один, вот за что. Дальше. Кто слышал о еврейских птицах? А теперь — прочь отсюда, или — война в открытую!
Но Шварц упрямо отказывался покинуть дом, несмотря на то, что Коэн всерьез решил извести птицу, хотя и скрывал свои намерения от Эди и Мори. Он сомневался: Мори не выносил никакого насилия. И как скажется исчезновение птицы на его школьных успехах? И все же он решил попробовать. Во-первых, потому, что парень, похоже, всерьез втянулся в учебу — благодаря черному ублюдку, а во-вторых, потому что Шварц окончательно достал его своим присутствием; он преследовал его даже во сне.