Еврейский автомобиль
Шрифт:
Затем он подошел ко мне, стремительно переворошил всю пачку телеграмм, положил одну из них наверх, прошипел: "Передайте это немедленно!" Снова вернулся к телефону и доложил, что телеграмма как раз сейчас передается. Я прислушался, мне показалось, что я слышу, как из трубки раздаются грозные слова, лейтенанг пробормотал что-то, и тогда я действительно услышал, как голос в трубке заорал, что это неслыханно, это черт знает что, если телеграмма генерала от инфантерии до сих пор не передана. Кругом стучали все телеграфные аппараты. Белый свет слепил глаза. Голос затих, лейтенант положил трубку. Я начал снова стучать по клавишам, а лейтенант нервно расхаживал из угла в угол. "...От имени всех офицеров и рядовых дивизии поздравляю вас, мой фюрер, со счастливым спасением от покушения клики бесчестных негодяев, связанных с евреями..." - писал я, косясь на подпись, и видел, что и эту телеграмму подписал генерал.
– Я вынужден настоятельно просить вас!
– говорил он тихо, но твердо.
– Сожалею, но я действую по приказу свыше!
– резко прокричал неизвестный мне голос.
Я опять прислушался, дверь вдруг распахнулась, незнакомый подполковник ворвался в грохочущую комнату, да так стремительно, что адъютантские шнуры хлестнули его по груди. За ним, отчаянно жестикулируя, вбежал капитан Клаппрот. Пока лейтенант рапортовал капитану, мы косились на ворвавшегося.
Капитан спросил, кто передает телеграммы в "Волчье логово" *[* "Волчье логово" - кодовое название ставки Гитлера.]. Лейтенант назвал мою фамилию. Капитан Клаппрот и подполковник подошли к моему столу.
Я согласно наставлению продолжал писать телеграмму, к своему собственному удивлению, я был совершенно спокоен и ничуть не смущен.
– Когда была передана телеграмма генерал-лейтенанта фон Россберга? спросил капитан Клаппрот.
Лейтенант посмотрел на меня умоляющими глазами.
– Еще не передана, господин капитан, - сказал я, продолжая отстукивать текст.
– Это неслыханно!
– заорал подполковник.
– Неслыханно!
– Он заглянул мне через плечо.
– Как вы осмелились отложить телеграмму командующего и вместо нее передаете дурацкую телеграмму командира дивизии в чине полковника?
– орал он.
Я продолжал писать.
– Отвечайте немедленно, ефрейтор!
– орал подполковник.
Лейтенант оцепенел. Меня охватила ярость.
Я взглянул на лейтенанта и продолжал писать.
Я действовал, как положено, подполковник не был моим начальником и поэтому не имел права прерывать мою работу.
– Всех предам военному суду!
– проорал подполковник и нерешительно потянулся к пистолету.
– Отвечайте господину подполковнику, - чуть слышно произнес капитан Клаппрот.
Я перестал писать и сказал, что согласно служебному наставлению передаю телеграммы отправителей равного ранга в соответствии с днем и часом их поступления и что вся пачка рассортирована соответственно этому. Мой берлинский партнер по связи, не понимая, почему прервана передача, звонил изо всей силы. Я снова сел и снова стал писать, я слышал крик подполковника, грозившего пристрелить меня на месте, и я знал, что он не станет стрелять, и я вдруг понял, что они все насмерть перепуганы. Но почему они все так боятся? Может, у них у всех совесть нечиста? Может, они все предатели? И война будет проиграна потому, что они все предатели? Я вздрогнул.
Как я осмелился подумать о поражении? Я передавал телеграммы механически, а мысли мои шли сами по себе, но тут я вчитался в текст и сразу же сделал ошибку. В тексте шла речь об опровержении лживой пропаганды врагов, а я дважды вместо слова "опровержение" написал "поражение". Только на третий раз я сумел передать это слово правильно и начал снова писать в прежнем ритме.
Тем временем лейтенант Фидлер и капитан Клаппрот продолжали увещевать подполковника, капитан вертел в дрожащих руках генеральскую телеграмму, чтобы немедленно положить ее на мой аппарат, лейтенант уговаривал подполковника взглянуть на пачку телеграмм, которые все до единой заверяли фюрера в верности и преданности его командиров на Балканах. Но подполковник прошипел, что все это его совершенно не интересует, что задержать телеграмму командующего - это неслыханное безобразие, что он доложит об этом самым высшим инстанциям, чтобы всех нас - особенно этого наглеца обер-ефрейтора - отдали под суд, тогда мы узнаем, что почем.
Аппараты продолжали стучать. Он наложил в штаны от страха, подумал я, и стал передавать текст, который капитан Клаппрот сунул мне на аппарат.
"...неизменно готовый верно и преданно следовать за вами, мой фюрер, и с национал-социалистской решимостью противостоять всем проискам врага..." - писал я и думал,
Подполковник сделал какую-то пометку в своем блокноте, потом повернулся и в сопровождении капитана, тяжело шагая, пошел к выходу. Лейтенант молча подмигнул мне, затем последовал за капитаном. Через несколько минут лейтенант Фидлер вернулся, положил передо мной лист бумаги с машинописным текстом, на котором в верхнем левом углу стояла красная пометка "СО". Он сказал, чтобы я бросил все и прежде всего передал этот рапорт. Это было донесение о подполковнике, который ворвался на наш узел связи, донесение было адресовано нашей вышестоящей инстанции в Вене. Надрываясь, зазвонил телефон. Я передавал донесение и слышал, как лейтенант отвечает:
– Слушаюсь, господин генерал!
– и - Несомненно, уже передано, господин генерал!
– Телефон надрывался всю ночь.
И всю ночь напролет я передавал телеграммы с изъявлением преданности, под утро пришел мой приятель из телеграфно-строительной команды и попросил меня запросить в Бреслау о его семье, он уже несколько месяцев не получает никаких известий, а на почту, ясное дело, надеяться нечего, я сказал, что теперь это невозможно, сейчас передают свои телеграммы важные господа. Приятель повздыхал и ушел, я и в самом деле не мог ничего для него сделать. В семь меня сменили, и я лег спать, в тринадцать ноль-ноль я снова заступил на дежурство. Телеграммы с заверениями в верности были уже переданы, я хотел было приняться за разведсводку, но тут раздались звонки тревоги - это означало, что сейчас поступит телеграмма из ставки фюрера. Она была адресована всем воинским соединениям, частям и подразделениям и предписывала немедленно сообщить имена всех генералов штабов, высших и старших офицеров всех родов войск, которые входили прежде в другие партии, кроме национал-социалистской, или имеют родственников за границей, или вызывают подозрения по каким-либо иным причинам. Затем следовали указания о признаках неблагонадежности, они занимали семь листов. Мы передали эту директиву всем штабам - работы нам с избытком хватило на всю вторую половину дня. В девятнадцать ноль-ноль пришел мой сменщик, я вручил ему позавчерашнюю разведсводку, пожелал ему счастливого дежурства, отправился в финскую палатку, в которой я жил с одиннадцатью товарищами, и забрался под москитную сетку. В палатке было душно. Парни, свободные от дежурства, играли в скат и пили вино,
карты и похабные анекдоты смачно шлепались об стол. Я устал, но не мог уснуть, я вертелся на нарах с боку на бок, пока не вспомнил, что у меня в ранце лежит "Эдда". Я достал книгу и раскрыл ее на "Прорицании провидицы", на прорицании о конце мира, и мне показалось, что я читаю повесть наших дней:
В распре кровавой брат губит брата,
кровные родичи режут друг друга:
множится зло, полон мерзости мир.
Век секир, век мечен, век щитов рассеченных,
вьюжный век, волчий век - пред кончиною мира.
Грозный с востока корабль приближается
мертвых везет, правит Локи рулем.
Солнце черно, земли канули в море.
Звезды срываются вниз с вышины.
Пар всюду пышет, и, жизни Питатель,
лижет все небо жгучий огонь.
Лает пес Гармр у пещер Гнипагэллира,
узы расторгнуты, вырвался Волк!
Много я знаю, вижу я, вещая,
Грозно грядущий жребий богов * [* Перевод С. Свириденко.].
Больше читать я не стал, я захлопнул книгу и потрясенный вышел на воздух. Кружилась мошкара, я стоял, прислонившись к стволу маслины, курил одну сигарету за другой и смотрел, как солнце садится за зелеными агавами. "Что же это происходит?" - подумал я, но я не хотел больше ни о чем думать, я вернулся в палатку, подсел к игрокам в скат, и мне привалило дурацкое счастье: с рук пришел гранд сам-третей, и я объявил портного и масть! Это означало по пять миллионов драхм с человека. Я, со своей стороны, поставил всем по котелку вина.
На другой день я спросил лейтенанта Фидлера, не разрешат ли мне вернуться на занятия высшей школы для солдат - я хотел услышать назначенную на этот день лекцию о "Прорицании провидицы". Но только через пять дней мы с обер-фельдфебелем получили отпуск. Мы приехали в Афины сияющим солнечным утром. На фоне голубого неба Акрополь сверкал, как снег, темные агавы зеленели на каменистом склоне, и высоко в небе огромный коршун, неподвижно распластав крылья, описывал над вечным городом величественный круг. Было раннее утро. Мы перегнали грузовик, одну из тех машин, которые каждый день проезжали по городу, подбирая умерших за ночь голодной смертью, потом их отвозили в Пирей и, связав штабелем, топили в море. Наш автобус загудел, грузовик уступил нам дорогу, и мы промчались мимо и помчались среди холмов и виноградников, где в каждой ягоде уже отражалось солнце.