Европа без России
Шрифт:
Если вынести за скобки всех перечисленных, то можно прийти к выводу: должен существовать некий сильный аргумент, который заставляет значительное число наших сограждан, не относящихся ни к одной из перечисленных групп, без колебания соглашаться с утратой государственного суверенитета и добровольной передачей значительной части полномочий национального государства отдаленному наднациональному центру, возможности контроля за действиями которого с их стороны ограничены. К такому решению их должна подталкивать некая позитивная идея. Попробуем ее найти и проверить, действительно ли она является позитивной – в смысле полезной.
Достаточно экономической аргументации?
Одним из возможных подходов в этом поиске представляется подход экономический, однако вынужден сразу заметить, что экономическая аргументация в данном случае часто интерпретируется ненадлежащим образом. Экономическая теория, например,
Серьезнее выглядят заявления отдельных политиков, указывающих на то, что существуют некие значительные public goods на европейском уровне, предполагающие необходимость управления деятельностью общества именно на этом, наднациональном уровне. Отсюда делается вывод о неизбежности политической централизации европейского континента, утверждается, что для отношений между составляющими его странами договорная основа недостаточна.
Все эти (и другие подобные) аргументы экономического характера могут быть в лучшем случае оправданием экономической же интеграции, основанной на открытости рынков, либерализации, устранении барьеров на пути перемещения людей, товаров и денежных средств – при установлении минимальных необходимых «правил игры». Но эти аргументы не могут служить основанием для широкомасштабной политической, социальной и законодательной унификации Европы. В конце концов, изначальная концепция Европейского союза (тогда еще – Европейского сообщества) была основана именно на идее общего рынка и руководствовалась исключительно экономическими доводами. Несмотря на значительную роль таких доводов в мышлении сегодняшних европейцев, не думаю, что именно они дали решающий импульс переходу от европейской интеграции к унификации. Не стоит забывать о том, что крах коммунизма убедил в свое время многих мечтателей, любивших проповедовать выгоды экономического централизма и дирижизма, в том, что этот путь – тупиковый.
Тем не менее крушение коммунистической системы отрезвило далеко не всех. Коллапс коммунистических экономик отнюдь не означал поражения демократического социализма (или, точнее, модели социальной рыночной экономики), приверженцы которого тоже не испытывают большой любви к свободному рынку. Разница состоит лишь в том, что антирыночные позиции сегодня не обосновываются с помощью лозунгов о государственной собственности и централизованном планировании, как это было раньше, а аргументируются тезисами об усилении регулирования, о ликвидации «несправедливых привилегий», об объединении экономических стандартов (то есть условий хозяйствования в разных странах), о «коррекции» конкурентной среды путем вмешательства чиновников из разного рода антимонопольных структур и т. д. Эти тезисы являются составной частью сегодняшнего «европеизма».
Более чем полвека назад Роналд Коуз задался вопросом (и за ответ на него получил в начале 90-х годов Нобелевскую премию по экономике): почему возникает фирма и почему она достигает того или иного размера? Ответ Коуз нашел в так называемых трансакционных издержках и пришел к выводу, что в определенных ситуациях выгоднее непосредственно использовать систему цен и механизмы рыночного обмена между отдельными индивидами, в то время как в иных условиях целесообразнее объединить усилия этих индивидов в рамках единой фирмы, внутри которой рыночные механизмы не действуют. В коллективном труде «Экономические теории и интеграция наций»[1] его авторы вспоминают вопрос, заданный Коузом, и формулируют его иначе: почему возникают государства? Почему весь мир не объединен в рамках одного государства? Отвечая на него, они рассматривают проблемы эффективности функционирования государств и наднациональных систем, находящихся на разных стадиях интеграции, и приходят к выводу, кажущемуся мне само собой разумеющимся, – о том, что «обратной стороной расширения масштабов политической интеграции является усиливающаяся неэффективность управления».
Аргументация правового характера
Ключевой фактор перехода Европы от экономической интеграции к политической унификации я вижу в области права. Хотя бы потому, что современные политики в большей степени подвержены влиянию юристов-прагматиков, нежели экономистов-теоретиков. Основой процесса, о котором идет речь, послужило радикальное изменение образа политического мышления, которое привело в последние десятилетия к возникновению нового международного правового порядка (кстати, никакого нового международного экономического порядка – если не считать стихийных и реально ничем не ограниченных процессов глобализации – при этом не возникло). Этот порядок основан на отрицании так называемой вестфальской правовой системы, предусматривающей суверенитет национальных государств.[2] Иными словами, можно сказать, что в мире, и прежде всего в Европе, после Второй мировой войны произошло заметное смещение политического сознания в сторону интернационализма и универсализма.
Фундаментом этого универсализма стала идея основополагающих прав человека. (Еще раз подчеркну: прав человека, а не гражданских прав, идея которых лежала в основе предшествующего правового порядка.) Само по себе выражение «права человека» указывает на всеобщий, универсальный характер данного понятия, в то время как гражданские права есть права, связанные с гражданством, то есть действующие в рамках данного государства. Как верно указывает американский правовед, йельский профессор Джеб Рубенфельд, права человека в современном мире нередко находятся «вне зоны досягаемости нормальных политических процессов».[3] Это нечто, возникающее вне политического пространства национального государства, нечто, приходящее извне. Если же это «нечто» не является продуктом демократической плюралистической политики, следовательно, оно – продукт «чистого разума», а точнее – некой правды, хранителем которой являются немногие избранные (но не избираемые). Значит, это «нечто» является, по сути дела, угрозой демократии. Может быть, кому-то такое утверждение покажется преувеличением. Но многие, и я в том числе, видят ситуацию именно так.
Не секрет, что отправной точкой на пути к универсалистскому мышлению послужила специфическая интерпретация Второй мировой войны, которая лежит в основе не только универсализма, но и современного «европеизма». Эта интерпретация основана на утверждении, что трагедия той войны с ее десятками миллионов погибших была вызвана национализмом, связанным с национальным суверенитетом, вытекающим из вестфальского правового порядка. По мнению универсалистов, этот порядок сделал возможным развитие патологических социальных процессов в ряде стран, результатом чего и стала война. (Полвека спустя подобным образом трактовалась война в бывшей Югославии.) Исходя из этой концепции, универсалисты строят свой порядок, цель которого – предотвратить войны, поставив международное право над правом национальных государств.
Должен в определенной степени согласиться с утверждением В.Белоградского,[4] который считает, что «европейские тоталитарные режимы были продуктом не ослепленных ненавистью националистов, как лгут нам идеологи европейского федеративного супергосударства, а надменности и экспансионизма крупных европейских наций». Впрочем, можно назвать и другие причины войн и тоталитаризма, но не об этом сейчас речь. Интерпретация Второй мировой исключительно как следствия национализма не только неточна, но и не может использоваться в качестве основания для строительства будущего европейского порядка. Победа демократии и антивоенных убеждений в абсолютном большинстве европейских стран – результат не «европеизма», а естественного внутреннего развития самих этих стран. Это итог демократических процессов. В Европе победила демократия, потому что ее страны сами выбрали для себя эту политическую систему. Она не была занесена к ним извне. (Более того, нынешние события в Ираке и Афганистане показывают, что законы и демократию нельзя «импортировать»).
Вопреки этому сегодняшний Европейский союз (особенно в том случае, если будет одобрена его Конституция, подготовленная Европейским конвентом) стремится подчинить правовые системы отдельных государств своим собственным законам, что является отражением идеологии интернационализма и универсализма. Другой стороной той же медали является априорное недоверие «европеистов» к политическим процессам внутри демократических национальных государств, поскольку логика демократии такова, что предвидеть и контролировать ее развитие крайне проблематично. Отсюда – лишь один шаг до легитимизации рационалистической, бюрократически нейтральной, «экспертной» позиции никем не избранных универсалистов, до признания ее всеобщего характера и обязательности. Уже цитировавшийся мною Джеб Рубенфельд называет это «интернациональным конституционализмом», основанным на «всеобщих принципах, источники которых находятся за рамками стандартного политического процесса и таким образом ограничивают государство». Он полагает, что в Европе такой подход уже победил, в то время как в США пока еще «вес конституционных прав определяется не некими универсальными идеями, а демократическим строем».