Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.)

L’Europe de Gutenberg by Frederic BARBIER © Editions Belin, 2006

Данная книга ставит своей целью предложить несколько ключей к пониманию медийной революции 2000-х годов путем изучения первой медийной революции, революции Гутенберга, произошедшей в XV веке. Речь идет скорее об эссе, чем о глубоком исследовании или полной эрудиции работе об изобретении книгопечатания, теме, которой посвящена гигантская библиография: как западные цивилизации перешли от одной системы коммуникации (устная коммуникация и рукописный текст) к другой (печать)? Как развивалось техническое нововведение и каковы были его последствия? Как изменение господствующего средства коммуникации повлияло не только на социальную структуру в комплексе, но также на абстрактные категории и способы мышления? Когда перед нами вырисовывается столь важное, а, возможно, даже более

важное, чем мы думаем, изменение, необходимо разглядеть, каковы были в прошлом процедуры изменения, которыми сопровождались явления того же порядка.

Мне не хотелось перегружать книгу библиографией сверх той, что приводится в примечаниях и включает в себя только те издания, к которым я напрямую и регулярно обращался в своей работе. Читатель при желании может найти дополнительную и гораздо более полную библиографию, касающуюся истории книги, на сайте Центра исследований истории книги [1] , где также предлагается иллюстративный материал, специально подготовленный для этого издания. С другой стороны, в некоторых примечаниях приводятся адреса сайтов в интернете, которые предлагают различные дополнения, в частности, иконографического порядка.

Я благодарю всех коллег и друзей, с которыми я имел возможность обсуждать темы, освещаемые в данной книге. Позволю себе выразить особую благодарность сотрудникам библиотек и архивов, которые я посещал годами, и порой сверх меры, как во Франции, так и в других европейских странах: Хесусу Алтуро (Барселона), Пьеру Акилону (Тур), Микелле Буссотти (Пекин), Максу Энгаммару (Женева), Сабине Журатич (Париж), Жану-Доминику Мелло (Париж), Матиасу Миделлу (Лейпциг), Иштавану Моноку (Будапешт), Филиппу Ньето (Париж), Доменику Варри (Лион) и Жану Везэну (Париж). Я также очень признателен Национальному центру научных исследований и Институту современной истории [2] за то, что предоставили средства, позволившие провести исследования и довести их до завершения. Наконец, я хочу выразить глубокую благодарность слушателям моего выступления «История и цивилизация книги» в Практической школе высших исследований [3] , где был первоначально представлен для обсуждения ряд положений, развиваемых в данной книге.

ЕСЛИ двухтысячные годы, когда телекоммуникации и информация превратились в банальность, – эпоха очевидной «медиареволюции», с точки зрения историка, это не первая подобная революция: другие эпохи тоже были отмечены глубокими изменениями в системах социальной коммуникации. Если говорить о письменной коммуникации, два ключевых периода – это XV век, когда было изобретено книгопечатание (типографии с подвижными литерами), и XIX век, когда Промышленная революция распространилась на печатание книг и периодических изданий и появились книжные магазины для массового читателя [4] . В каждую из этих эпох общая схема коммуникации оказывалась перевернута, а современники чувствовали, что живут в период разрыва, который позволит им подняться на более высокую ступень в развитии цивилизации. Гуманисты шестнадцатого века с презрением отнеслись к традиции средневекового мышления, понятие Средних веков со всеми его негативными коннотациями – это по сути дела их «изобретение». В конце XVIII века Кондорсе в свою очередь представил прогресс и распространение Просвещения через книгопечатание как то, что вводит человека в новый период его истории, век триумфа рациональности, а, следовательно, всеобщего счастья. Утопический дискурс не является исключительной чертой перемен прошлого, и этот феномен повторяется в двухтысячные годы, начиная с Доклада Норы-Минка (1978) и заканчивая теоретиками революции медиа, согласно которым нынешний технический прогресс открывает возможность мощного расширения и усиления циркуляции знания и в то же время нового образа действий, для которого характерны мгновенная передача и обработка информации.

Наш первый тезис состоит в том, что в западной цивилизации существовали и другие медиареволюции: то, что мы будем называть «революцией Гутенберга», в середине XV века потрясло основы функционирования обществ, которые она затронула и некоторые из которых сразу же пережили феномен массовой медиатизации. Второй тезис, который будет рассмотрен, касается самой природы изменений. Ядро изобретения Гутенберга связано с техникой, и термин «революция», имеющий самое широкое хождение, имплицитно делает акцент на новизне и неожиданности. Книгопечатание завершило готическую эпоху и дало начало иному периоду, который будет называться Возрождением и для которого характерны особые отношения одновременно и с классической античностью, и с модерном – сам термин «moderne» появляется во французском языке в XV веке. Изобретение Гутенберга имеет важнейшие последствия для развития западных обществ, но и сам прорыв становится возможным благодаря ряду предшествующих изменений и феноменов. Чтобы инновации могли получить практическое применение и широкое распространение, необходима их жизнеспособность не только в техническом, но и в экономическом плане: наличие соответствующего спроса, условий производства и распространения для его внедрения.

Именно этот переход из одного состояния в другое мы хотим представить в виде трехэтапной схемы: медленное восхождение, которое ускоряется, пока не достигнет кульминации, апогей изобретения, затем постепенное развитие его собственных последствий и последствий его присвоения все большим числом людей. Это развитие дает о себе знать только в среднесрочной перспективе, по прошествии двух или даже трех поколений после Гутенберга, но его последствия намного глубже – намного современнее, – чем принято думать. Иначе говоря, и если воспользоваться игрой слов, существует эпоха изменений, предшествующая Гутенбергу, эпоха «Гутенберга до Гутенберга», но есть также и эпоха резонанса после Гутенберга, когда использованы еще не все возможности изобретения и не все его последствия осмыслены. Само изобретение знаменует разрыв, он будет рассмотрен в более широкой временной перспективе, которая, во-первых, сделала возможным сам этот прорыв и, во-вторых, позволила использовать все его потенциальные возможности – открыть дорогу новым эволюционным изменениям.

Центральный тезис касается структурирующей роли медиа: модерн являет себя в новом статусе текстов и радикального изменения их содержания, которое особенно заметно в области науки, но понять эти феномены можно только через изучение трансформации господствующего медиа. Условия функционирования печатной книги, включая связанные с ней практики, обрамляют и всесторонне направляют построение дискурса и моделей, лежащих в основе самого этого производства.

Если речь идет о письменности и о книгах, истоки изменений, происходивших в Западной Европе, лежат на рубеже первого тысячелетия, когда кривые роста населения и экономики начинают сначала колебаться, а затем резко меняются. До эпохи Каролингов оставалась прямая связь с римской античностью: памятники по большей части сохранились, художники следуют греко-латинским образцам, переписчики воспроизводят дошедшие до них рукописи и сама манера письма больших каролингских скрипториев опирается непосредственно на латинское письмо [5] . Независимо от того, был ли он исторически обусловлен или нет, политический проект Карла Великого и его окружения в Ахене – восстановить Империю Запада в форме христианской Империи под руководством императора и епископа Рима – становится понятен именно в этой перспективе. Его крах знаменует собой переход к другой эпохе, которая не столь непосредственным образом связана с античными образцами, но ориентирована уже на построение совершенно оригинальной цивилизации – цивилизации классического Средневековья. Именно раздробление Каролингской империи открывает дорогу к радикальным изменениям и, парадоксальным образом, к возникновению инноваций.

Проект каролингской реформы предполагал условия, которые не сошлись вместе. Необходимо было понятие «общего дела» («res publica») одновременно с материальными средствами, которые обеспечили бы независимость суверена и интеграцию подчиненных ему территорий. Ибо королевство по-прежнему воспринимается как частное владение, завещаемое монархом своим наследникам, между которыми оно будет разделено после его смерти: Каролингская империя переживает раздробление с IX века, оставляя после себя крупные территориальные единицы, каковыми являются Западно-Франкское королевство, Лотарингия и Восточно-Франкское королевство. На Западе за неимением достаточных инструментов интеграции реальная власть рассредоточивается среди множества местных и региональных правителей, тяготеющих к автономии, в результате чего общее политическое, экономическое и культурное пространство разваливается. Раздробленность еще больше усиливается из-за набегов сарацин, венгров и особенно норманнов: первый такой набег отмечается в 799 году, пираты опустошают Фрисландию, затем берега Ла-Манша, поднимаются вверх по рекам (разграбление Шартра в 857 году, Кёльна – в 881-м, осада Парижа в 885-м…) и обосновываются в Нормандии (911), откуда отправляются завоевывать Англию (1066). Не суверен, далекий и зачастую бессильный, но только местные власти, граф и епископ, в состоянии организовать и эффективно координировать защиту. В конечном итоге начинается подъем феодализма и приоритет начинает отдаваться личным связям, связям сюзерена с его собственными вассалами и вассалами, подчиняющимися его вассалам. Суверен, несмотря на священный характер своего статуса, в действительности является персонажем, восседающим на вершине феодальной пирамиды.