Европейская новелла Возрождения
Шрифт:
— Анси визминере?
Услышав такие слова, молодой пилигрим остолбенел от удивления, ибо, как ему казалось, подобного рода предложение никак не вязалось с наружностью названной женщины, и он прямо не знал, что ему делать. Он стоял в нерешительности, растерянный, ошеломленный, и почитал за чудо, что такая женщина сделала ему подобное предложение. Не зная ни слова на нашем языке, он пожирал ее горящим взором, полагая, будто видит перед собой существо божественное, а не земное, и не произносил ни звука, сраженный ее красотой.
Женщина, видя, что он молчит, еще раз предложила ему то же самое. Услышав, что его приглашают во второй раз, юноша пришел к твердому убеждению, что имеет дело с дамой, которой вздумалось позабавиться и сыграть с ним какую-то шутку; однако это не помешало тому, что в его груди вспыхнуло жаркое пламя. Терзаемый любовью, юноша начал строить всяческие домыслы и в конце концов дерзнул подумать, что женщина эта блудница и что именно об этом свидетельствуют как ее дерзкое предложение, так и ее соблазнительный наряд. Тем не менее он продолжал молча пожирать ее молящим взглядом. Поэтому немного погодя, движимая милосердием и желанием подать ему милостыню, женщина в третий раз обратилась к нему с тем же самым предложением. Тогда юный пилигрим, отбросив всяческую робость и благочестие, не помышляя более ни о святом Петре, ни о святом Павле, всею душой устремился к красотке, долгое лицезрение коей напомнило ему о воскрешении плоти. Молча он потянул за шнурок, препоясывавший его штаны, и развязал его. Штаны свалились. После чего он вбежал на галерею, схватил в охапку молодую женщину, отнес на руках и уложил на стоявший тут же сундук со стеклом (бакалейщик часто ставил его сюда, дабы он не загромождал лавку, расположенную как раз напротив его дома). Страстными, горячими поцелуями пытался пилигрим вынудить женщину удовлетворить его желания и, шаря одной рукой, силился приладить к месту свой большой кожаный посох. Молодая женщина, увидав, как обернулось дело, и не зная, что надо делать в подобных обстоятельствах, не придумала ничего умнее, как поднять крик и начать звать на помощь:
— Антонио! Антонио!
Услышав ее вопли, бедный пилигрим, который уже задрал ей подол, был вынужден убрать свой длинный, толстенный посох.
Хоть он и не знал нашего языка, но все же понял, что женщина вопит от страха и что все ее поведение никак не вяжется с ее словами. Не зная местных обычаев, он испугался, что попадет тут в какую-нибудь беду, и с превеликим сожалением исчез, словно призрак, прежде чем кто-либо успел его задержать.
Антонио, который сидел в лавке против своего дома, услышал крики и, узнав голос жены, помчался домой, опасаясь, что кто-нибудь сыграл с ней какую-то непристойную шутку. Задыхаясь от ярости, ворвался он на галерею, но уже не застал там пилигрима, тот сбежал. Зато он обнаружил там свою супругу, распростертую на сундуке в той самой позе, в какой ее бросил фламандец — с юбкой, задранной до пупа, всю растрепанную, еле живую от страха и онемевшую скорее всего от злости. Увидев ее, Антонио так и обмер, решив, что честь его безвозвратно потеряна. Трепеща, он спросил у жены, что произошло. На что та, распалившись не только от пережитого страха, сердито ответила:
— Разрази вас господь!
Антонио, не понимая, что она хочет этим сказать, повторил свой вопрос, но в ответ услышал:
— У, холера вам в бок! Дух не могу перевести — так перепугалась.
Муж, которому не терпелось немедля все выяснить, стал настаивать:
— Да отвечай же скорее, не тяни.
А жена оправила на голове косынку, одернула юбку и заявила:
— В жизни мне еще не приходилось так туго; но клянусь крестом господа нашего, жаль, не случилось того, чего вы заслуживаете.
— Так скажешь же ты наконец, что произошло? — сгорая от нетерпения спросил муж.
А она ему в ответ:
— Не вы ли меня этому выучили? Или, скажете, — не вы? Посмотрите-ка на него — уверял, что все это — совсем прилично, а сам обучил меня разным пакостям. Нет. Бог свидетель, не надо бы мне поднимать крик.
Антонио, все еще не понимая, куда она клонит, умолял ее рассказать, что же все-таки произошло:
— Да говори же наконец, — просил он ее, — не тяни ты мне Душу!
Тогда она рассказала ему всю историю с пилигримом. Антонио, пока он слушал ее рассказ, бросало то в жар, то в холод, и он понял, что сам оказался виновником приключившегося скандала.
— Никогда больше, — сказал он жене, — не говори этих слов никому, кроме меня, ибо они значат: «Хочешь сделать со мною то, что я хочу сделать с тобой?»
Тогда она нахмурилась и вымолвила сердито:
— И как только вам не стыдно было учить меня подобным мерзостям? — И, вконец разозлившись, она наговорила мужу таких ругательных слов, какие только способна наговорить женщина, браня мужчину.
Антонио, сознавая свою вину, молчал; и только под конец, когда все уже было сказано, заметил:
— Впредь будь умнее и благодари бога, что на сей раз все обошлось благополучно.
С этими словами он повернулся и направился к лавке. Однако, пока он уходил, жена успела крикнуть ему вслед:
— Сами скажите богу спасибо. Больше не услышите от меня ни слова, прежде чем я не узнаю, что оно значит. И пожалуйста, без чужеземных словечек. Когда вам захочется попросить меня о чем-либо, изъясняйтесь по-нашему.
Антонио, сильно раздосадованный, бросил на ходу:
— Ладно, поступай как знаешь.
И ушел, оставив жену в большом гневе.
Та кинула шитье и ушла в дом, унося с собой свою досаду. Так в одно и то же время остались раздосадованными, распаленными и разъяренными все трое: бакалейщик Антонио, его прелестная супруга и фламандский пилигрим.
Из «Экатоммити»
Джамбаттиста Джиральди Чинтио [142]
Вторая декада
Новелла II
142
Джамбаттиста Джиральди Чинтио (1504–1573) родился в Ферраре; получив образование, преподавал философию и риторику в разных городах Северной Италии. Написал «Диалоги о гражданской жизни», но интересы его были преимущественно литературные: ему принадлежит эстетический трактат в духе Аристотеля, «Рассуждения о сочинении романов, комедий и трагедий», опубликованный в 1554 году, стихи, поэмы, комедии; но прославили его девять трагедий, которые много ставились на сцене при жизни и после смерти автора, и сборник новелл «Экатоммити»;одна из новелл сборника «О венецианском мавре» послужила Шекспиру основой для «Отелло». Обрамление новелл столь же мрачно, как их содержание: в Риме после разграбления его испанцами и ландскнехтами вспыхивает эпидемия, несколько человек, спасаясь бегством на корабле в Марсель, во время плавания рассказывают истории.
Публикуемая новелла переводится на русский язык впервые специально для данного издания по книге: «Novelle del Cinquecento». A cura di Giambattista Salinari, v. 2. Unione tipografico-editrice torinese, 1955.
Г. Муравьева
Оронт, воспитанный в низком звании, любит Орбекку, дочь царя Персидского, Он берет ее в жены, и оба бегут в Армению. Царь, притворившись, будто он примирился с ними, призывает их обратно вместе с детьми, а когда они возвращаются, он убивает Оронта и детей и показывает их трупы Орбекке. В великом горе она убивает отца и себя
Сульмон, царь Персидский, могущественнейший из царей, был, как приходилось мне слышать, человеком, коего жестокость равнялась доблести. Было у него много детей мужеского и женского пола от жены Селины, женщины благороднейшей крови, но самого что ни на есть злодейского нрава. Сульмон убил ее и своего старшего сына за то, что застал их вместе в бесчестии. Осталась у него из всех детей одна дочь по имени Орбекка; по возрасту ей уже пора было замуж, а красотою она превосходила всех других, за что многие ее любили. Отцу была она милее жизни, и казалось, что на нее возлагал он все свои упования. Не было такой вещи, угодной девушке, в коей он бы ей отказал, а через это нередко случалось, что смягчалась его жестокость, и кто трепетал в страхе, обретал безопасность, а кто страдал от обиды, получал благо сторицей.
Однажды ко двору этого царя явился юноша из Армении по имени Оронт, который, хотя и происходил из царского рода, был брошен своей матерью, тайно его зачавшей, в волны моря в деревянном сундуке, а затем случайно попал к царю Армении и был им выращен в низком звании. Сей юноша настолько был хорош собою, настолько выделялся прекрасными манерами и доблестями, что всякий почитал его, несмотря на жалкое его положение, достойным сойти за царского сына. Итак, прибыв ко двору Сульмона и зная язык этой страны, как родной, он понравился многим при дворе и показался царю столь совершенным рыцарем, что тот решил взять его к себе на службу; на этой службе он настолько преуспел, что меньше чем за три года приобрел больший вес и силу, чем кто-либо другой из приближенных царя. А это весьма не нравилось и претило придворным из самых старинных и благородных фамилий, и многие из них жаловались Орбекке и просили ее поговорить с отцом и убедить его, что, по сравнению с их собственными давнишними заслугами, этот чужеземец и к тому же человек, по-видимому, самого низкого звания не достоин того предпочтения, какое царь ему оказывает. Дочь однажды передала отцу эти жалобы придворных, на что он сказал: