Шрифт:
ЭВТАНАЗИЯ
Удивлённая Алёна резво соскочила с постели и направилась в выходу из спальни. У двери женщина с подоткнутым подолом мыла пол в коридоре. Она тотчас остановилась и смотрела на хозяйку с явно таинственным намерением поделиться секретом. Часы на стене пробили половину пятого утра. Алёна остановилась возле уборщицы.
–
– Не знаю, не видела, - растерянно пролепетала она.
– Ты здесь давно?
– В четыре прихожу, чтобы никому не мешать.
Алёна посмотрела вторично на часы, нервно закусила губу. Подошла к окну, посмотрела, вернулась назад.
– А моя сестра Надежда, вы не знаете где она?
Женщина смущенно посмотрела на хозяйку. В поединке взглядов сошлись робость и нетерпение.
– Говори!
– приказала Алёна.
– Сестра ваша Надежда третий день ночует во флигеле. Разве она вам не сказала об этом?
– склонившись над ведром с водой, ответила прислуга.
Алёна быстрой походкой вышла во двор. Подошла к флигелю. Прислушалась. Толкнула дверь, та поддалась не запертая. Рывком открыла её и замерла. Перед нею на тахте расположились предатели-любовники. Её сестра Надежда и муж Виталий Прозоров. Увидев жену, он, округлив глаза, нырнул под простынь, натянул её так, что оголились ноги до самого неприличного места. Беспорядочно проскреб подошвами, простыня вырвалась из рук и снова показалась его голова. Теперь он, не мигая, смотрел на жену. Надежда, не прячась от разгневанной сестры, в упор пепелила её взглядом. Алёна машинально начала собирать разбросанные по полу вещи и бросать их на изменников.
– И давно моя старшая сестричка развлекается с моим мужем?
– Прости, сестра!
– Бог простит, а я не уполномочена на это. Ты сейчас же соберешь свои вещи и уедешь навсегда из моего дома. Понятно? У меня больше нет сестры, есть ловкая пройдоха. А ты, трус, вылезай и собирайся следом за своей красоткой.
Алёна, пылая гневом, выскочила из флигеля. Её светлые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, ладная фигурка согнулась под тяжестью нанесенной обиды.
Как только дверь захлопнулась, Виталий выскочил из постели, лихорадочно отыскал свои вещи и, подпрыгивая на одной ноге, натянул пижамные брюки. Надежда оставалась неподвижной. Она приподнялась на локоть и смотрела на бешеный ритм одевающегося любовника.
– Что я наделал? Как буду с нею объясняться? Ты что лежишь? Не поняла приказа. Я, по-твоему, должен разорваться между вами? Долгом и интрижкой?
– выкрикивал он.
Надежда презрительно оценивающе смотрела на него.
– Хамелеон совдеповских времён. Заместитель председателя облисполкома. По совместительству трус и жалкий негодяй.
– Уходи. Я люблю свою жену, и расставаться с нею из-за случайной связи не намерен, - сосредоточенно глядя на раздетую женщину, бросил он.
– И это всё, что ты можешь сказать мне в данный момент? Не забывай, что она моя единственная сестра.
В доме Прозоровых поселилась ненависть. Молчаливая, но воинственная. Алёна избегала объяснений мужа. Он пытался несколько раз поговорить с
Надежда вернулась в свою скромную квартирку. Она жила в ста километрах от Алёны. Сильно переживала разрыв с сестрой, не находила себе места от любовной лихорадки. Внутри неё всё разрывалось от невыносимого страдания. Казалось, что Виталий случайно вошел в её душу, а выйти забыл, остался там с ногами, топтал её изнутри. Часами сидела у телефона, ожидая звонка. Телефон молчал. Так в ожиданиях прошло время. И тут еще добавилась новость, неожиданная, неприятная. Надежда оказалась беременной. Вначале это испугало её, потом подарило робкую надежду на возможность примирения с Виталием. У них с Алёной детей не было, хотя супруги прожили вместе пять лет.
Прозоров сидел в кабинете, обставленном казенной мебелью. Все здесь говорило о нем, как о чиновнике высокого ранга. Часов в десять утра раздался междугородный звонок. Прозоров взял трубку.
– Это я, Надежда, - проговорили на другом конце провода.
– Что тебе нужно?
– хмуро спросил он.
– У меня будет ребёнок, - пролепетала она, заикаясь.
– Оставь свои проблемы себе. Я не желаю тебя слушать. И больше не звони, - отчеканил он.
Растерянная Надежда разрыдалась. Жестокая телефонная трубка ответила короткими гудками.
В частной клинике профессора Калинина начался врачебный обход. Молодой, слегка небрежно одетый хирург Эдуард Смелов, со стетоскопом на груди ввалился в палату. Именно ввалился, влетел, а не вошёл, как это делают уже сложившиеся степенные врачи со стажем. На кровати лежал больной Николай Звягинцев, человек - скелет. Рука, похожая на клешню, скребла одеяло. Он протяжно со всхлипом стонал, дышал тяжело. Увидев врача, с мольбой уставился на него. Смелов отвел взгляд и смотрел мимо больного.
– Помоги, Слышишь, Эдик! Как сына своего друга прошу! Избавь от ада. Ты же доктор, помоги!
Смелов присел к нему на постель, сосчитал пульс, послушал грудь.
– Ты помоги мне, а не считай пульсы, - стонал больной.
– Ты просишь невозможного. Это противозаконно, противогуманно.
– А издеваться над человеком гуманно? Я, мужик, слёзы лью. Язык расплющил, чтобы криков моих не слышали. Все распинаются о гуманности, а медицина не может избавить человека от дикой боли. Я, раздавленный червяк, должен соглашаться с вашими доводами. Мне наплевать на закон, который насаждает жестокости. Не умеете лечить, избавьте, укол и все. Прошу Христа ради, помоги.
Вслед уходящему Смелову раздался протяжный вой-стон, душераздирающий, молящий о пощаде. Эдуард бежал по коридору, а в ушах стоял жалобный голос Николая Звягинцева, больного самой страшной мучительной болезнью. Он открыл двери кабинета заведующего клиникой и остановился. Профессор Калинин, лысеющий лев, любимец женщин, с манерами посла и голосом киноактера внимательно посмотрел на вошедшего.
– Что-то стряслось, коллега?
– Да, профессор, я в полном разладе с самим собой, во мне столкнулись жалость и долг.