Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже
Шрифт:
Даже когда Эйфель наслаждался своим первым годом супружеской жизни, он сделал печальное открытие, что муж его сестры Мари, Арман, менеджер в той же фирме, что и Эйфель, был растратчиком. Долгое время Арман был паршивой овцой в семье, его выслали в Америку, оставив Мари, которая занялась плетением кружев, чтобы смягчить свое унижение. Почти сразу после этого семейного позора у младшей сестры Эйфеля, Лоры, диагностировали опухоль горла. Во время одного из своих частых визитов к ее больничной койке Эйфель написал своим пожилым родителям:
«Всего за два или три дня она стала намного хуже… Это ужасно видеть».
11 августа 1864 года Эйфель телеграфировал своему отцу:
«Наша бедная Лора умерла сегодня утром
Эйфель назвал свою вторую дочь Лор в память о сестре.
К 1867 году при финансовой поддержке своей семьи Гюстав Эйфель основал собственную фирму в парижском пригороде и сразу же выиграл важнейший контракт на проектирование и строительство Дворца машин из железа и стекла на Всемирной выставке в Париже в том году. В течение следующего десятилетия он стал специализироваться на железнодорожных мостах и виадуках – только во Франции их было сорок два. Используя свои собственные математические формулы для определения упругости кованого железа, он спроектировал и возвел прочные ветроустойчивые конструкции примечательной элегантности, которые стали его промышленной визитной карточкой. В 1876 году его параболический железнодорожный мост через ущелье реки Дору в Порту, Португалия, был провозглашен эстетическим шедевром инженерной изобретательности.
Итак, к сорока годам Гюстав Эйфель приобрел известность и богатство, в то время как его фирма все активнее работала в отдаленных районах за пределами Франции. Дома он был любящим отцом семейства, его жена и дети счастливо устроились в особняке на улице Прони, всего в нескольких кварталах от прекрасного парка Монсо. Слабое здоровье жены всегда беспокоило его, а в середине 1877 года она серьезно заболела. В отчаянии он написал родителям:
«Маргарита страдает от болезни груди, которая не оставляет надежды».
В начале сентября она проснулась, ее рвало кровью, она упала в обморок и умерла в возрасте тридцати двух лет. С этого времени старшая дочь Эйфеля, четырнадцатилетняя Клэр, взяла на себя ведение домашнего хозяйства. Эйфель больше не женился, и в феврале 1885 года, когда Клэр вышла замуж за Адольфа Саллеса, высокого горного инженера в очках, новая пара поселилась у него. В то время как дочери Эйфеля были милыми девочками, которыми гордился их папа, двое его взрослых сыновей были более проблемными, склонными к неловким, а иногда и дорогостоящим выходкам. И поэтому не сыновья Эйфеля присоединились к нему в его процветающей фирме, а его новый зять, месье Саллес.
Гюстав Эйфель с женой и пятью детьми в саду своего дома в Леваллуа-Перре (Париж). Его жена Маргарита Годле умерла в 1877 году в возрасте 32 лет.
12 июня 1886 года двое мужчин были рады узнать, что выиграли желанный заказ на строительство центральной части ярмарки. Несмотря на кампании противников Эйфеля, комиссар Локрой (ни для кого не удивительно) выбрал «тур Эйфеля по трем сотням метров», посчитав другие проекты либо неосуществимыми, либо – в случае гигантской копии гильотины – просто неполитичными. Эйфелеву башню хвалили за то, что она имеет «особый характер… (будучи) оригинальным шедевром работы в металле». В конечном счете Эйфель построит мощный символ современной промышленной мощи Франции, возвышающееся здание, которое возвысит науку и технологии, утвердит превосходство Франции над ее конкурентами (особенно Америкой) и привлечет миллионы людей посетить Париж на ярмарку, чтобы подняться на беспрецедентные высоты башни. В конце концов, американские и британские инженеры также мечтали построить удивительно высокую башню, но они не смогли придумать, как это сделать. Эйфель, француз, за годы возведения гигантских и красивых арочных железнодорожных мостов разгадал эту тайну и, будучи полностью галльцем, намеревался строить с элегантностью и мастерством.
В это время нападок и споров английский репортер, разыскавший Эйфеля, был несколько удивлен, обнаружив, что его офис расположен в скромном на вид городском доме на тихой улице, на входной двери которого была только маленькая латунная табличка с выгравированным именем Эйфеля. Однако, оказавшись внутри, репортер обнаружил больше того, что ожидал:
«Интерьер был богато обставлен… Прихожая была устлана толстым ковром и пестрела цветами и пальмами. Приемная представляла собой настоящий салон, роскошно обставленный, на стенах висели планы и чертежи гигантских предприятий, завершенных или находящихся на рассмотрении. При этом присутствовали лакеи в ливреях. Соседняя комната была личным кабинетом Эйфеля. Она была скромно, но богато обставлена и точно так же украшена картинами его триумфов над железом и сталью. Стол Эйфеля стоял в дальнем конце этой комнаты, простой рабочий стол. Его зять сидел напротив него. Между ними на стене висели всевозможные электрические устройства для уничтожения времени и пространства».
В то время как Гюстав Эйфель всегда убедительно говорил о дизайне башни, ее безопасности и красоте, он был заметно чувствителен к вопросу о ее практическом назначении. Он неоднократно настаивал на том, что Эйфелева башня послужит множеству важных нужд – изучению метеорологии, аэродинамики, телеграфии и даже военной стратегии.
«Нашими учеными уже составлена программа, которая включала бы изучение падения тел в воздухе, сопротивления воздуха различным скоростям, определенных законов упругости, изучение сжатия газов или паров под давлением… наконец, серию физиологических экспериментов, представляющих глубочайший интерес… Здесь не найдется ученых, которые не хотели бы провести с помощью башни какой-нибудь эксперимент».
Испытав радость от победы, Эйфель вступил в еще одну болезненную фазу, когда оценил стоимость возведения башни в пять миллионов франков, или 1 миллион долларов. Правительство, которое первоначально говорило об андеррайтинге всей этой суммы, теперь пошло на попятную, предложив не совсем треть, или 1,5 миллиона франков, предоставив Эйфелю лично собрать оставшиеся миллионы, необходимые для строительства башни. Чтобы привлечь инвесторов, ему разрешили поддерживать башню в течение двадцати лет и гарантировали всю прибыль от вступительных взносов и ресторанных концессий за весь этот период. Но после того, как это соглашение было достигнуто, прошли недели, а затем месяцы без каких-либо действий и без контракта. Эйфель начал беспокоиться о том, чтобы когда-нибудь начать работу над проектом, не говоря уже о том, чтобы закончить его.
Затем начались дальнейшие споры о том, где лучше всего разместить Эйфелеву башню. «Было ли разумно строить башню на дне долины Сены? Не лучше ли было бы разместить ее на возвышении, которое было бы для нее чем-то вроде пьедестала и выделяло бы ее больше? Разве гигантская металлическая башня не затмит дворцы Марсова поля? Должен ли такой постоянный памятник быть построен на месте, где, несомненно, будут организованы будущие выставки?» В чем был смысл башни, если она не служила маяком для настоящих ярмарочных площадей? А сколько бы заплатили, чтобы посетить памятник, расположенный на каком-нибудь отдаленном холме? В конце концов, Эйфель снова одержал верх: его башня будет стоять на Марсовом поле вместе с остальной частью ярмарки.
Однако когда военные обнаружили, что площадка, занятая их тренировочным полигоном на Марсовом поле, будет передана Эйфелевой башне не только на время проведения ярмарки, но и на двадцать лет, они стали агитировать перенести башню гораздо ближе к реке и добились успеха. В сентябре Эйфель работал в своем офисе, когда узнал, что теперь ему предстоит построить свою башню значительно ближе к Сене.
Лето сменилось осенью, и Эйфель все больше и больше расстраивался из-за задержки. Наконец, 22 октября правительственный комитет собрался для обсуждения его контракта. Влиятельные политики Пьер Тирар и лидер радикалов Жорж Клемансо в уже знакомой манере выступили против Эйфелевой башни, а Тирар осудил ее как
Конец ознакомительного фрагмента.