Фабрика мертвецов

Кащеев Кирилл

– Нет… Спасибо… - прохрипел он, хватаясь за шпалеры, чтоб устоять на ногах – каждое слово с трудом проползало сквозь горло, точно обдирая там, внутри, свежую, кровоточащую рану.

– Быть может, воды? – обеспокоилась Ада.

– Благодарю… Я… отлучусь… ненадолго… простите… - перхая кашлем, выдавил Митя – впервые в жизни он ненавидел светские условности! И чуть не бегом кинулся по дорожке к дому, слыша как Алексей цедит ему вслед:

– Это манера такая теперь в Петербурге, барышень слюной обрызгивать?

– Алексей, как вам не стыдно! – горячо вмешалась Ада. – Ему же плохо!

– Демонстрировать свои недомогания обществу – вот что плохо. – удовлетворенно возразил Алексей.

Ничего…

Он все щеголю припомнит… Потом…

Митя сомкнул руки на шее в замок – сама голова держаться ровно отказывалась, все время клонясь к плечу. Сдается, мертвяк из рощи что-то ему все же повредил… а судя по ощущениям – все! И челюсть сломал, и кадык раздавил, и позвонки расплющил! Ковыляя как древний старик, Митя вскарабкался на подъездное крыльцо, ввалился в переднюю дома. Вокруг было пусто, из челяди – никого, не иначе на кухне барский обед доедают. Поскуливая от боли, Митя навалился на подзеркальный столик ростового зеркала, сплюнул заливающую рот слюну в вазу с цветами, и выдернув булавку с навершием-серпом, рванул шейный платок.

В полумраке собственное отражение казалось темным силуэтом –пришлось придвинуться к стеклу близко-близко. Митя с трудом приподнял голову – на миг в глазах потемнело, так что пришлось вцепиться в раму, чтоб не упасть, и он наконец увидел. Темную, почти черную набухшую полосу поперек шеи и кровавые ссадины там, где впивались когти мертвяка.

– Вернулось…

На попытку заговорить горло откликнулась новой волной боли. Митя согнулся, тяжело, с всхлипом, дыша.

Теперь отец уж не скажет, что нападения не было! Пошатываясь, Митя побрел к курительной, куда обычно после обеда перебираются мужчины – благо, комнату он приметил во время краткого тура по усадьбе. Тканный шерстяной ковер на полу глушил шаги. Голоса он услышал еще на подходе. Из распахнутой двери потянуло сладковатым трубочным дымком и голос Шабельского сказал:

– Однако же сынок ваш видел мертвяка в роще. Вроде бы тот даже на него напал. Вот и выходит, что убийство тех двоих не умышленное, а вовсе случайное! Попались нежити: что ж тут поделаешь, горе, конечно же, однако все под Богом ходим.

– Случайное убийство, дорогой мой Родион Игнатьевич – это когда скокарь с блатыкайной на хазе хабар не поделят, вот он и даст ей с пересердья «хомкой» по башке, а она брык – да и с копыт. – проговорил отец тоном ученого-энтомолога, читающего лекцию в столичном университете.

– Простите? – послышался удивленный голос Штольца.

– Скокарь – грабитель, блатыкайна – скупщица краденного, вот когда они цену за награбленное не поделят, убийственные казусы и впрямь… случаются. – пояснил отец.
– Я бы тоже предпочел, чтоб никакого убийства не было. Ограничился бы суровой выволочкой уездным полицейским, а сам занялся имением. Но, увы! Мертвяка, с которым встретился мой сын, просто не был… - отец осекся. Помолчал мгновение и продолжил. – Пережитое нами на станции нападение, возможно, слишком сильно повлияло на юное воображение… и встретив в роще какую-то мелкую нечисть, Митька принял ее за умруна. Иначе куда бы мертвяк делся? Мертвяки, в отличии от домовых или леших, к бесследным исчезновениям на глазах публики не приспособлены. И не стремятся – будь там и впрямь умрун, он кинулся бы на нас. Да и что у вас тут, мертвецы толпами бродят? Они б уже полуезда выели – тогда местные власти под суд отдавать надо!

Кто-то в кабинете нервно вздохнул – не иначе, господин уездный исправник.

 - Упаси Бог, Аркадий Валерьянович, у нас тихо! – уже знакомо откликнулся Шабельский.

– У страха-то глаза велики. – с легким смешком подтвердил Лаппо-Данилевский. – Петербургскому жителю даже лесного нечистика встретить – изрядное

потрясение, вот юноше с испугу и померещилось.

– Да еще этот доклад жертвы о состоянии железной дороги… - после недолгого молчания пробормотал отец.

– Что за доклад? – немедленно и шумно заинтересовался Шабельский.

На слова о Митиной трусости отец возражать не стал. Митя стиснул кулаки так, что ногти, отросшие с последнего ухода в салоне Генриха Делькроа, впились в ладони. Он не сомневался, сынок Лаппо-Данилевского скоро узнает, как столичный гость принял простого нечистика за беспокойного мертвеца. И немедленно воспользуется этим для Митиного уничтожения! А ведь он только начал сам уничтожать местного щеголя! Отец всегда… все беды от него! Не заботясь, слышат его шаги или нет, Митя ринулся прочь. Дубовые ступеньки скрипели под ногами – будто вскрикивали. Он пронесся вверх по лестнице, ворвался в отведенную им с отцом комнату и тяжело привалился к двери. Что же ему делать?

Глотать невыносимо больно, оттого желание сглотнуть становилось просто нестерпимым. Все же показать отцу? Нет! Он не желает ничего доказывать человеку, который вот так легко, парой слов отдал его на посмешище врагу. Мысль о том, что отец просто не мог знать о вражде с Алексеем, мелькнула и исчезла. Отец не должен сына позорить! И увозить силой в глухую деревню, только потому, что ему, видите ли, не нравятся образцы, на которые Митя равняется в деле светского обхождения. Еще бы нравились, ведь отец сам – провинциальный дикарь! Полицейский, крапивное семя! Ненавижу! Из горла Мити вырвался то ли хрип, то ли стон… и его снова согнуло от боли.

А если показать след на шее всем? Позвонить, прибежит сердобольная Одарка, начнет квохтать, вся усадьба взбаламутится… Только вот вопрос: почему после встречи с мертвяком в роще на шее ни следа – и вдруг эдакая полоса? Откуда взялась да куда девалась? А если отец решит, что… Митя душил себя сам? Нарочно, чтоб свои слова доказать? А не отец, так… у Алексея достанет окаянства сказать такое. У самого бы Мити достало.

Митя обвел комнату безумным взором. Саквояж! Митя кинулся к отцовскому саквояжу и завозился с замком. Все равно, что подумает отец, сейчас главное избавиться от боли и вернуть себе дар речи. Замок звонко щелкнул, и саквояж раскрылся, как рот голодного птенца. Приметно-белый кожаный несессер нашелся сразу – под откинутой крышкой рядком лежали разноцветные флакончики с плотно пригнанными пробками. Исходящий сквозь стекло мягкий свет заиграл на лице Мити, уже сам по себе неся облегчение. Отец никогда не жалел денег на заряженную Живичами-целителями воду, а связи семейства Белозерских позволяли ему обращаться к лучшим. Только вот что пить от… последствий попытки удушения? «Для сращивания костей» ему без надобности, была бы перебита гортань он бы эдак не бегал… Митя невольно содрогнулся, представив, что с ним и впрямь мог сделать мертвяк. Вытащил флакон с надписью «При побоях и ушибах», с мягким чвяканьем откупорил пробку и торопливо проглотил. И еще вот этот, красненький, бабушка из такого же наливала, когда он горлом в детстве маялся – а сейчас горло болело неимоверно.

Внутри разлилось тепло: словно кто-то из Живичей водил руками над изувеченным горлом, лаская его исходящим от ладоней светом. Боль стремительно убывала. Еще мгновение, другое… Митя аккуратно сглотнул и поднялся, рассматривая шею в висящее над умывальным тазом зеркало. Набрякшая полоса на горле, похожая на черно-синюю змею, медленно бледнела, словно растворяясь и наконец осталась лишь блеклым сине-желтым кольцом, похожим на старый синяк. Теперь и вовсе не докажешь, что не сам себя придушил – без вреда для здоровья, исключительно для подтверждения выдумки о напавшее на него твари.