Фабула
Шрифт:
О, Бернар, я помню, как мы с тобой познакомились. Это был май. Ты, наверное, единственный, кто познакомился со мной не в кабаке. На тот момент у меня было много поклонников, и даже образовалась небольшая кучка завсегдатаев, приходившая компанией в мою смену. Они садились в самом дальнем углу, за большим столом напротив меня и слушали, споря друг с другом о том, как переводится то или иное слово на французский. Они веселили меня, заказывали мне напитки, флиртовали, а тебя среди них не было. Ты, вообще, не знал, что я пою, может тем ты мне и запомнился. Хотя как ты мог мне не запомниться, кто ещё так глупо умеет начинать диалог: (дразня) «Девушка вы так ослепительны, что я подумал, что сегодня солнечный день!». «Tromper», — только и могла я ответить. Ты тогда обиделся, что я прозвала тебя глупцом, но всё равно не отстал. Шёл за мной от самой Триумфальной арки до моего отеля. Путь был долгим, но зато за это время столько смог мне рассказать, что я не могла не согласится сходить с тобой вечером в ресторан. Ты мне рассказывал зачем-то о русских классиках и восхищался ими, думая, что произведёшь на меня таким образом впечатление. О Толстом, Достоевском, Бунине,
Выходит на авансцену и чувственно декламирует:
Anne je vous suppliee, ^a baiser aprennez, A baiser aprennez, Anne, je vous supplie, Car parmi les plaisirs qu'en amour on publie, Les baisers sont divins quand ils sont bien donnez.Я помню, как мы впервые поцеловались. Для меня это было ребячеством, несерьёзным. Ты был отличным другом, но и влюбиться в тебя мне никто не запрещал, потому я без раздумий кинулась наслаждаться звёздами, рекой, великолепными сооружениями, окружающими нас. Это же Париж, а там нельзя быть невлюблённым. Но о том, что я нашла настоящую любовь, мне совсем не приходило осознание, а ты ждал, пока я решусь сказать тебе, что люблю, а я так боялась тебя расстроить и потому ждала, пока настоящее чувство действительно придёт, и оно пришло, когда я сидела в вагоне поезда, уже подъезжая к Москве, и плакала, потому что поняла, что потеряла тебя, потеряла всё, и возможно, никогда больше так не влюблюсь, что и действительно произошло. Ну, что с меня тогда было взять. Девчонка, девятнадцать лет, которая мечтала стать великой певицей. Могла ли я тогда подумать, что упустила самого лучшего в мире человека? Мы стояли с тобой на Petit Pont, и ты сказал: «Здесь так красиво, самое время поцелуев», — и я прильнула к тебе, растворилась, ноги мои уже не могли касаться земли, я не поверила, что можно так парить, а потом вдруг испугалась и вспомнила, что ты просто хороший друг, и не хотела верить, что по-настоящему полюбила. Но губы горели ещё несколько дней, так, что я не могла почти неделю с тобой видится и сказала, что сильно заболела. Чего я тогда боялась? Этого мне уже и не вспомнить. Наверное, я боялась, что, выбрав тебя, я могу ошибиться.
Молча бродит по сцене, видит на серванте глиняную свистульку в форме птички, разглядывает её, свистит и мечтательно продолжает говорить
Затем мы начали играть в пару. Ты знал, что ни наш поцелуй, ни наши свидания для меня не являлись чем-то серьёзным и понимал это, поддерживал. Для тебя было важно, чтобы мы просто были вместе, а я радовалась, что ты не торопил и не настаивал на объяснениях — это было самым счастливым временем в моей жизни. Мы бегали по Парижу, целовались, падали на газон и пытались разобрать целые истории, увиденные в силуэтах деревьев, домов, облаков — мы были окрылённые, и те, кто нас видел каждый день, без умолку болтающих о чём-то несущественном, спрашивали: «Vous ne domez donc jamais?», На что я им по-русски отвечала: «Нет, если мы уснём, мы будем такими же угрюмыми свиными харями, живущими только для того, чтобы бессмысленно прожигать свою жизнь на добывание денег», — они кивали, будто понимали, что я говорю, а ты Бернар смеялся во весь голос, потому что, благодаря мне, смог приблизиться к своей мечте: в совершенстве овладеть русским языком. Ты, конечно, не в совершенстве овладел им тогда, но я старалась помочь.
Вздыхает, кладёт на место глиняную птичку, музыка замолкает.
Когда я только приехала в Москву, то озиралась по сторонам в надежде встретить тебя, потому что ты говорил, что, когда выучишь язык, навсегда уедешь в Советский союз.
Подходит к окну и пытается в нём что-то увидеть.
Иногда, и сейчас, спустя уже много лет, я брожу по улицам и пристально всматриваюсь в лица людей, надеясь встретить тебя…
Отходит от окна.
Но что бы ты делал в этой глуши? Своё счастье я уже давно потеряла.
Замолкает и несколько секунд в безмолвии бродит по комнате, и, опомнившись от воспоминаний, говорит.
Так, скоро должен прийти Дмитрий, а я обещала ему самоучители по-французскому. Будет очень неловко, если я ничего не приготовлю к его приходу.
Идёт к серванту и копается в книгах, берёт одну из них и начинает вертеть
Верлен… да, хороший автор. Но каким нужно быть странным человеком, чтобы читать вслух «Проклятых», пытаясь понравиться девушки. Наверное, таким же, кто заводит знакомства с помощью библии.
Усмехается, листает книгу
Но признаться здесь всё-таки есть то, что не может не привлекать:
Обет
Подруги юности и молодых желаний! Лазурь лучистых глаз и золото волос! Объятий аромат, благоуханье кос ИБерёт со столика ещё одну сигарету, но не закуривает, оставляет её в зубах, идёт к книжной полке. Верлена ставит на место и продолжает искать книги. Находит несколько самоучителей и возвращается к столику, кладёт их и педантично выравнивает по корешку.
Этого я думаю вполне достаточно. Мне кажется, что за сегодня мы и четверть одной книги не пройдём. Хотя, может быть, он очень даже способный ученик, этого я ещё не знаю. Как и ничего о нём, в принципе. Конечно, Дмитрий рассказал о себе, но что-то мне подсказывает, что он недоговаривает. Интересно, он видел меня ранее? Хотя его фраза: «Я вас именно такой и представлял!» — категорично даёт понять, что нет…
Подходит к зеркалу, смотрится в него.
Но его взгляд… он такой, будто бы узнал меня и не осмелился сказать об этом. Но где он мог меня видеть.
Отвлекается от своего отражения.
Нет… точно, не пять дней назад, потому что я больше недели не выходила из дома, да и взгляд говорил, будто бы узнал не меня теперешнюю, а… (пауза, затем озарение) господи… он же стремится к высокому! Приехав в этот город, я сразу же устроилась работать в театр, и фотография меня молодой висит теперь в фойе. И он говорил, что многое обо мне слышал, но так ли много мог он услышать от Тамары Сергеевны, если я с ней толком-то не общалась, и она ничего про меня не знает, в отличие от моих бывших коллег? Наверняка, Дима не упустил возможность первым делом сходить в самое культурное место в этом никчёмном городишке и увидел фотографию. Наверняка, поинтересовался, кто я такая, а обо мне знает каждая собака, и работники театра точно слышали, как я пою… а потом у тётки случайно узнал, что я живу по соседству, и не нашёл ничего удачнее, как с библией притащится ко мне. Это же всё объясняет! (Задумчиво и скептически) Хотя всё ли это объясняет? Версия одна к тысячи, более удачная, конечно, но всё-таки мне по-прежнему неясно, зачем он тогда, как увидел фото, пришёл ко мне? Может быть, я ему понравилась на фотографии? Он говорил, что всегда знал, что его жена будет певицей. Он так неуклюже, но всё-таки много отвешивал комплементов, хотя я стояла перед ним такая вот старая, непричёсанная, в халате, но он всё равно таращился на меня, будто бы я ему нравлюсь… (пауза) да, пускай даже, то, что я сейчас наговорила — полная выдумка, но его поведение, взгляд, жесты, говорили о том, что он, скрывает какие-то яркие чувства и внутренние переживания, когда меня видит. Зачем он попросил остаться? Он мог увидеть меня, потом отвернуться и уйти, но он держал двери, чтобы побыть здесь хоть толику времени со мной. Он даже опоздал на собеседование. Может быть, правда, он день ото дня слышал музыку, наслушался от Тамары Сергеевны обо мне и решил посмотреть, как я выгляжу, а потом понял, что я такая, какой себе представлял, и сердце его на мгновение дрогнуло?
Подходит к зеркалу и долго разглядывает свои морщинки на лице, с сочувствием к себе продолжает говорить.
Старая, что ты несёшь, что ты несёшь… совсем уже одичала здесь… (в зал) Бернар… смотри, в кого я теперь превратилась и что выдумываю и, наверное, такой я бы и не понравилась тебе вовсе, но тогда… тогда всё было абсолютно иначе.
Окунается в воспоминания, мечтательно, снова звучит аккордеон.
Ты смотрел на меня пожирающим взглядом хищника, кем, по сути, и не являлся. Ты был молод, мил, но не из тех, кто от первого прикосновения разбивает сердца. Ты старше меня на пару лет, но выглядел тогда мальчишкой, одевающимся как стиляга. Твой пафосный сиреневый пиджак, стоящий целое состояние, смотрелся на тебе нелепо, потому что невооружённым глазом было видно, что ты из тех, для кого потерять сантим считается трагедией века. Начинающий и не очень успешный адвокат, который отдавался литературе больше, чем своей профессии. Когда мы встречали твоих знакомых, они в шутку называли тебя Флобер, на что ты слегка обижался, потом вдруг даже гордился, но сражу же, краснел, когда понимал, что твоя искренняя гордость выглядит неуместно (посмеивается). Ты хотел стать писателем, постоянно жужжал об этом, но к тому времени ты ничего ещё и не написал. Ты говорил, что мысль зреет, и первая книга должна быть обязательно обо мне. И я почему-то верила, что такая книга обязательно появится, как и сейчас верю, что она существует. Иногда, проходя мимо книжного магазина, я захожу туда и на стеллажах пытаюсь отыскать автора: Бернар Ривьер, но, когда не нахожу такого, беру первого попавшего малоизвестного французского автора, в надежде прочесть «себя», ведь как знать, может ты стал издаваться под каким-нибудь глупым псевдонимом. (Пауза) Мне тогда казалось, что нет того, чего бы ты не знал в литературе. Мы нередко сидели в каких-нибудь летних ресторанчиках, я учила тебя русской грамматике, а ты на ломанном русском пытался мне объяснить значение тех или иных литературных терминов, постоянно удивляясь, что я их не знаю. Самый запоминающийся был для меня «фабула». Ты говорил: