Факап
Шрифт:
На этих-то самых книгочеев Институт и делал ставку. И соответствующим образом настраивал забрасываемых в Арканар наблюдателей.
День 96
Пробовал сегодня сделать мороженое с растопленными ирисками. Ириски вышли неважно, потому что я хотел классический баттерскотч из сливочного масла и жжёного сахара. Уж не знаю, что "Поварёнок" туда намешал. Получилось неплохо, но не то. Даже не так: по отдельности очень похоже на оригинал, а вот вместе — разница уже ощутимая. Хотя, может, это у меня со вкусом проблемы: забыл, как оно на самом деле?
Вот, кстати, психологический феномен. Я вроде ещё недавно думал, что меня убили и живу я, так сказать, посмертно. Сейчас у меня столько же оснований так думать. Даже больше, потому что история с комбайном, как ни крути, подозрительная. Но думать так не хочется. Вот раньше хотелось, а теперь нет. Почему? Не знаю. И, честно говоря, и знать не особенно желаю. Ну не хочется мне быть мёртвым, когда у меня такой праздник живота.
Ну да это я опять про своё. А надо бы про Арканар. И про Антона.
Малышев летел на Аврору, набитый по самую маковку знаниями. Он мог отличить северного меднокожего варвара от восточного по узору на сапогах. Он уверенно различал пять основных диалектов арканарского языка и два десятка местных говоров. Он овладел крайне неудобной арканарской системой записи чисел и эсторским галантным стихосложением. Он мог есть чёрный хлеб со жмыхом и мыться с лохани. Однако некоторые вещи оказались для него неожиданными. Причём вещи важные, можно сказать определяющие.
И самое первое, с чем столкнулся Малышев — это со специфическим отношением к работникам умственного труда.
Малышев начинал как писец и учётчик в лавке. Он также брался за составление прошений и писание писем под диктовку для неграмотных, беря за это буквально гроши. Таким образом он рассчитывал войти в доверие к местным жителям и стать для них своим. Эффект был обратным: через какое-то время Антон заметил, что с ним общаются исключительно по нужде. Даже в местном кабаке ему приходилось пить в одиночестве: пьяные компании его избегали. При этом с прямой агрессией он тоже не сталкивался — его старались не задевать, но и водиться не хотели.
Антон решил было, что дело в каких-то мелких ошибках в поведении: что-то он не так говорит или неправильно себя ведёт. Однако другие внедренцы таких проблем не имели. Так что он стал думать, что, может быть, местные за ним чувствуют что-то не то, и занервничал. Что Левин явственно отследил по отчётам того времени.
Ситуация стала яснее, когда он занялся торговлей полотном, для чего ему пришлось переехать в другое место. На этот раз в местное общество он влился без проблем. Даже гильдейское свидетельство обошлось ему, в общем, в символическую сумму.
Но когда он предложил одному разорившемуся лавочнику — человеку грамотному и, в общем, неглупому — место писца и учётчика, тот не только отклонил предложение., но и нешуточно оскорбился.
Малышев понял, что может узнать что-то важное. Поэтому он, вместо того, чтобы выкинуть эпизод из головы, пошёл с лавочником пить. И там, под местное кислое вино, завёл разговор о том, почему же всё-таки тот не идёт в писцы.
Разговор был полезным. Именно от этого лавочника Антон впервые услышал пословицу "один свистун хуже пяти меднокожих варваров". А заодно — узнал, что означает словечко "свистун".
День 97
Вчера не дописал. Живот прихватило так, что еле добежал. Ну что ж делать. Как говорят в лётном — "не слушать задницу себе дороже".
Это, кстати, ни пса не скатологический юмор. Пилот свою задницу должен слушать, потому что она — часть вестибулярного аппарата. В каком-то смысле.
Когда я учился в лётном, был у нас такой случай на первом курсе. Был у нас препод по основам атмосферного пилотирования, милый такой старичок, старая школа, выдерживал три же без гравикомпенсаторов легко. Гонял он нас, конечно, в хвост и в гриву, как выражается Славин в таких случаях. Зато он мог пройти на глайдере коридор "жёлтой" сложности на одних рулях на максимуме, не задев ни одного кольца. На "красном" иногда пару ошибок делал, потом кряхтел и ссылался на возраст. В общем, лихой был дед.
И вот однажды показывал он нам "двойной галс". Ну это такой приём для полёта в световом коридоре. Приём нетривиальный, но не то чтобы смертельно сложный. Та же "змейка", например, сложнее в исполнении. Ну, показал. И уже было видно, что летает он как-то неуверенно. А когда нырнул в коридор — вообще атас, пять колец сразу погасил. То есть результат как у второкурсника. Не очень старательного.
В общем, приземлился наш старичок досрочно. Вылез из глайдера злой, как пёс. И говорит — я сам дурак, не надо было перед занятиями к медикам ходить. Оказалось, он лечился от какой-то хитрой опухоли в кишечнике. Лечение сложное и главное — болезненное. Поэтому ему перед процедурами отключали нервную чувствительность в этих местах. А от этого была побочка: он свой зад переставал чувствовать. Часа на два, на три.
Вроде бы ничего страшного. Но, оказывается, именно попа ощущает наклон пилотского кресла. А это при сложных манёврах в коридоре оказывается, что это важная корректирующая информация. Потому что перед глазами всё мелькает и кружится, руки дрожат, а вот задница поставляет надёжную проверенную информацию — ты идёшь вниз ровно, угол наклона где-то три градуса, а вот сейчас идёшь вправо... Ну а ежели задница ничего не чувствует, начинаешь дёргаться. С понятными последствиями. Так что и такие части тела тоже свой резон имеют, вот так-то.
Ладно, хватит про это, а то вы ещё подумаете, что я на данном предмете как-то сосредоточен, что-ли. Вернёмся к арканарским делам. Там как раз интересное начинается.
Итак. Антон и раньше замечал, что слово "книгочей" в обиходе имеет нехороший оттенок. В самом простом случае оно обозначало человека, не способного к тяжёлой серьёзной работе, не очень здорового, ну или просто лежебоку. "Книгочеями" мог, например, назвать надсмотрщик ленивых рабов, прежде чем раздать им положенные подзатыльники... Но, в общем, это можно было считать нейтральным по сравнению с жаргонным словцом "гангадат", то есть "свистун". Это было оскорблением, причём применяемым чаще всего — хотя не всегда — именно к людям умственного труда.