Факир
Шрифт:
Лаборант сделал гримасу. Он не ждал ничего хорошего от такого решения и слишком знал мистера Токсона, чтобы надеяться, что ученый, несмотря ни на какие просьбы, согласится переменить его. Однако счел себя вправе высказать несколько замечаний.
– Вы смело можете рассчитывать на меня, дорогой дядя,- сказал он,- но не боитесь ли вы, что такое длинное путешествие будет утомительно для Деборы?
– Дебора, – с гордостью произнес Токсон, – не неженка. Она американка, в жилах ее течет моя кровь, и она не боится трудов и лишений, поэтому не заботься более
– Одна! Что вы говорите, папа? – вскричала молодая девушка. – Ведь не о смерти же вы говорите? – И с порывистым жестом она бросилась на шею к доктору, как бы желая защитить его от невидимой опасности.
– Да кто же говорит о смерти? – возразил ей Токсон. – Я имею твердое намерение остаться там живым и невредимым.
– В таком случае я останусь с вами!
– Этого нельзя, Дебби, так как там я буду зарыт в землю!
– Зарыт в землю! Живой и зарыт! Что вы говорите, папа? – И молодая девушка закусила губы, чтобы не расплакаться, а Пензоне произнес про себя: на этот раз нечего ошибаться, бедный дядя сошел с ума!
– Вы меня сейчас поймете, – произнес Токсон, – смотрите и слушайте.
Он жестом пригласил их следовать за ними в музей, дверь которого, от нажатия электрической кнопки, широко распахнулась перед ними.
Пензоне и Дебора превосходно знали все уголки музея; они могли, зажмурив глаза, назвать все вещи, помещавшиеся в нем: витрины, реторты, физические инструменты, анатомические препараты, – одним словом, все, находящееся в этом кабинете современного Фауста.
Вполне естественно, а отчасти, даже инстинктивно, что взоры обоих обратились на предмет, стоявший в глубине комнаты и который был им незнаком.
Это был продолговатый ящик в высоту человеческого роста, прислоненный к стене, и напоминавший древний саркофаг. Этот ящик, стоил, очевидно, больших денег, потому что был сделан из лака, как делаются китайские или японские вещицы, и сверху украшен богатыми орнаментами из позолоченной эмали, – верх восточного искусства, – и составлял прекрасную и дорогую вещь для коллекционера.
Мистер Токсон подвел их к ящику. Он не дал им времени рассмотреть его, а протянув руки, нажал скрытую под одним из украшений пружинку, и крышка отскочила.
В то же время Дебора и Пензоне в ужасе подались назад. Да и было от чего.
Внутренность ящика, тщательно обитая разноцветной шелковой тканью, была занята сухой и страшной на вид мумией. Представьте себе длинное костлявое тело, совершенно высохшее, закутанное и спеленатое с головы до ног узкими полотняными полосками, сквозь которые очерчивались конечности. Лицо мумий и ее скрещенные на груди руки оставались не закрытыми полотном, резко выделялись на нем своим темным цветом засохшего мяса, похожего на пергамент и покрытого коричневой краской с желтыми и красными разводами.
На голове мумии было надето нечто в роде эмалевой тары, превосходного рисунка и формы; но ей никто и не думал удивляться, так как все внимание было обращено на странную фигуру, которую она венчала. Сколько жалости возбуждало это мертвое тело с закрытыми глазами, с выдающимися скулами, с провалившимися висками и с чрезвычайно длинной бородой – бородой Святого Петра или какой-нибудь итальянской старой модели, – спускавшейся наподобие волны на грудь, кости которой можно было пересчитать через полотно.
– Представляю вам, – сказал после довольно
продолжительного молчания мистер Тоkcoh, – факира Сукрийяна.
Пензоне и Дебора слышали, как и все, об индийских факирах, личностях загадочных, полумонахах, эксплуатирующих суеверие индусов и ведущих затворнический или бродячий образ жизни, – есть факиры отшельники и факиры бродячие, – полный невероятных лишений и страшного умерщвления плоти.
Если труп, который они видят, труп факира, то его худоба, большая чем аскета, ничего не имеет удивительного. Но интересного что эти странные мощи могли представлять для доктора и для них?
– Сукрийяна, – продолжил Токсон, – ты мертв?
Дебора обменялась взглядом с Пензоне, настолько
вопрос доктора показался им странным. Мертв ли! Без сомнения, мертв и уже долгое время, о чем можно судить по степени сухости тела. Кто же в этом мог сомневаться? Задавая этот вопрос факиру, мистер Токсон нанес ему щелчком несколько сухих ударов, и тело факира зазвучало под ударами с неясной выбрацией, как дощечка из соснового дерева.
– Хорошо, – продолжал ученый, – он не мертв, как я и как вы.
И так как еще более пораженные молодые люди обменялись взглядом, то он невозмутимо продолжал:
– Вам легче всего это понять. В этом теле, похожем на мумию, иссушенном с виду, да и на самом деле, жизнь однако не угасла. Циркуляция крови совершенно не прекратилась. В этом вы сейчас убедитесь…
И взяв руку Пензоне, Токсон провел ею по лицу факира. Оно было холодно, как мрамор. Но внезапно он провел рукой по затылку мумии и сказал:
– Подержи здесь. Ты должен ощущать легкую теплоту.
Чувствовал ли Пензоне на самом деле под прядями волос, запутавшихся в его пальцах, незначительное повышение температуры? Быть может… Но он был так смущен и взволнован, что не мог дать себе точного ответа в своих впечатлениях.
Токсон сказал:
– Я должен рассказать вам историю этого ящика и его заключенного. Вы хорошо знаете, что я поддерживаю научные сношения со всеми частями света, и что почти повсюду у меня есть поверенные, готовые мне предложить, потому что знают, что я хорошо плачу за то, что меня интересует, разные редкости для обогащения моих коллекций.