Фактор «ноль» (сборник)

Дантек Морис

Чем дальше продвигаемся мы вперед, тем безобиднее, в каком-то смысле, будут преступления и тем ужаснее, напротив, будут наказания.

Мы снова перепрыгнем квантовую орбиту.

Вы действительно готовы следовать за мной и туда?

Мы уже не будем довольствоваться политизированными, спиритуализированными или извращенными социопатами.

Теперь мы хотим того, кто выдвинут этим миром в качестве образца, этим миром, который одновременно производит на свет и «Ольгу», и «Храмы Высшего Создателя».

Внимание: мы по-прежнему соблюдаем незыблемое правило номер три, венчающее и заключающее все остальные правила: логику слияния палача-жертвы, которую мы создаем. Этот гомункулус [85] синтеза – наш, мы усиливаем его возможности до максимального предела и постепенно полностью переиначиваем его.

Поэтому «сошествие в ад» будет похоже на что угодно, но только не на плавное и прямолинейное движение к верной смерти.

Смерть, естественно, всегда верная. И каждый раз разная, каждый раз с применением разных приемов, с использованием новых изобретений.

85

Гомункулус – человекоподобное существо, которое, по средневековым представлениям, можно получить искусственно. Считалось, что крошечный гомункулус заключен в человеческом сперматозоиде и при попадании в организм женщины лишь увеличивается в размерах.

Смерть верная, но наступающая после долгого и захватывающего катания на американских горках, где спуск к инфернальному огню станет похож на вознесение на небо.

С нами ни в чем, кроме конца, нельзя быть уверенным.

Со мной ужас будет одновременно неотвратимым и всегда полным сюрпризов.

Мир – это праздник! Жизнь – это игра!

Теперь как раз настала очередь паяцев, продающих радость в мире, окруженном нами колючей проволокой, под сторожевыми вышками, в промежутках между организованными нами геноцидами, над которыми они уронят крокодилову слезу в чашу для пожертвований. Да, им пора заплатить за потерю покровительства моего Брата, поскольку мы хуже, чем рэкетиры. Когда мы предаем, мы предъявляем счет всем этим андроидам, всем этим еще до начала нашей операции слившимся воедино палачам-жертвам. Они теперь посмотрят себе в лицо. В лицо, которое они так любят, часто до обожания, самые слабые из них – порой до идолопоклонничества.

Теперь они встретят секретный мир Ловушек, спрятанный мир настоящих Машин. Машин Сукиных Детей. Машин, которые являются именно тем, что они есть.

Формами жизни.

То есть формами смерти.

Все эти живые громкоговорители, загромождающие визуальное и аудиопространство своим едва поддающимся опознаванию желудочным урчанием или лицемерными высказываниями, существа еще худшие, чем журналисты, которых я сжег в виде предисловия. Это они блещут на кино- и телеэкранах то одного, то другого континента, это они своими словами заражают мозг тысяч, миллионов, следуя вашему стандартному восприятию слова. Они, быть может, не самые виноватые, но для нас они – жертвы, достойные самого тяжкого, какое мы только можем выдумать, наказания. Более жестокое наказание мой Брат обычно приберегает только для невинных мира сего.

Другими словами, самое худшее вас еще только ждет.

Начнем урок снова. Я – педагог, я не оставлю ваш мозг в покое: нет ничего лучше хорошей порции теории перед тем, как перейти к практике.

Мы с Братом двойственны. Не потому, что нас двое, а потому, что каждый из нас является одновременно и тем и другим. Если бы мы не были чудовищными близнецами, можно было говорить о некоем типе кары.

Но нет, с нами все всегда двойственно.

Во всех возможных формах.

Например, наша дорогая Ольга была доведена до состояния, когда ее свобода, полная и нераздельная, состояла в выборе между тем, чтобы захлебнуться в бензине или сгореть в его пламени. Вы, конечно, помните дошедшие до вас кадры, изображавшие пылающую, окутанную облаком токсичного газа массу, испускавшую неописуемые вопли. Из ее глотки вырывались струи пламени, а ноги горели на докрасна раскаленной, заменявшей пол плите, среди огня, стекавшего со стенок.

Как раз перед тем, как моя камера тоже расплавилась.

Этому существовала альтернатива: конец мог стать другим. Мы могли бы наблюдать, как она задыхается в жидком бензине до тех пор, пока она не распростерлась бы на металлическом дне резервуара, практически исчезнув из поля нашего зрения.

Теперь мы переходим границы в нашем сошествии в ад. Невинные-виновные станут все менее и менее виноватыми по вашим нормам. Во всяком случае, мы вас хорошо обучили. Должен сказать, отныне двойственность доведет парадокс до монолитности, до монограммы.

До монохромности.

Для начала – черный. Это первая машина.

Это то, что вы видите на экране, я – тоже.

Вы не знаете, что же мы не видим, но вы смутно слышите человеческое дыхание.

По моим расчетам через минуту-другую дыхание резко участится. Вы услышите голос, просьбы о помощи, вы, несомненно, узнаете этот голос.

Но сам голос себя не узнает.

Конечно, эта двойственность будет монохромной, но не впадайте в заблуждение, друзья-читатели, она останется двойственной.

Не могу же я себя переделать, в моем-то возрасте, равном возрасту мира.

Теперь вы видите на экране полностью занявшую его вспышку света.

Это обратное лицо кромешной темноты предыдущей картинки. И сейчас вам тоже кажется, что вы слышите человеческое дыхание. Это вторая машина.

Издаваемые ею звуки как будто более прерывисты, чем у первой машины, и даже, как странно, можно подумать, что машин две и каждая из них обладает своим ритмом.

Но свет уничтожает всякую разницу между тем, что существует, и тем, что можно увидеть. Абсолютная чернота прячет вещи, абсолютный свет открывает их все одновременно.

В обоих случаях ничего не видно.

В обоих случаях мы слепы.

Но по-разному.

Ад вымощен не только добрыми намерениями, он залит асфальтом диалектики.

Так и есть, в машине «черный экран» вы, кажется, что-то замечаете. Движение? Пугливую тень в сердце тени?

Или это оптическая иллюзия, вызванная неожиданным учащением дыхания?

Что это?

Где мы?

Вы – нигде. В не-существовании, которое вы не видите, которое само себя не видит и которое, вы скоро в этом убедитесь, не сможет даже услышать себя.