Фактор Z
Шрифт:
А теперь вообразите себе конструктор. Да, обычный детский конструктор со множеством совершенно одинаковых крошечных деталей. Детали можно гнуть так, как вам только заблагорассудится. Верно, они же ничего не чувствуют. Потому что они неживые. Да, мертвые. Но при этом все видят, слышат и всему подчиняются. При этом каждый миг вечности ощущают свою крайнюю полезность общему делу.
Я же говорю — идеальный материал.
Я работаю с ним уже не одно столетие.
Мне повезло — я был из первых, и моей специализацией был монтаж космических сооружений. Я начинал строить
Конца-края не видно.
— Хорошо задержка нет быть продолжительно времени длина, — раздалось за ухом. «Таракашка» висел у меня над головой на причальной стойке платформы. Раздраженным он не выглядел — ну разве что чуть более возбужденным, чем обычно у них бывает.
Клетчи аккуратно ощупывали сяжками тех мертвецов, до которых могли дотянуться. Мертвые смотрели на них с недоумением. Инстинкт самосохранения у них редуцирован до предела, но все равно — от вида супернасекомых размером с приличную собаку им явно не по себе.
Хаос начался сам собой, внезапно — уж во всяком случае, без нашего в его создании участия.
Дремавшая до той поры сороконожка внезапно полыхнула глазищами и разом запалила все огни на двигательных пилонах. Скользнула — змея! ну чисто змея! — вокруг понтона, разом оказавшись у меня за спиной. Я не успевал развернуться, отчаянно — так, что клетчи снесло с его насеста и влепило в борт кольца — стреляя движками ориентации.
За моей спиной меж тем происходило нечто странное. Едва развернувшись, я получил изрядный шлепок по шлему, от которого визор осыпался крошевом сосулек из металогласса. И пусть даже наши скафандры были только данью уважения традиции — ну, униформа и униформа — но я в тот миг испытал совершенно непроизвольное, рефлекторное желание задержать дыхание.
Славик верхом на своей льдине шпарил струями кипятка извивающуюся в попытках уклониться сороконожку — а та сжимала в передних парах зазубренных ног человеческое тело.
Женщину. Стройную. Немного не тех пропорций, что остальная партия груза. Женщина активно отбивалась. Сороконожка тащила ее к распахнутым глазам-люкам. Клетчи глазели — только жвалы не пораспахнули от напряжения.
— Эй! Эй! — заорал я в горлофон. — А ну-ка положь труп на место!.
Ноль эффекта.
— Эй, ты, — было совершенно непонятно, к кому обращаться во всей этой суете, и я выбрал ближайшего из клетчи. — Останови свою колымагу, иначе плохо будет!
Славик удачно попал сороконожке по рылу, Та забилась, словно в агонии. Ну, двум смертям не бывать!
Я бросился на перехват и огрел тварь рабочим манипулятором. Сороконожка выронила женщину, и я подхватил ее прежде, чем она ударилась о понтон.
Сороконожка ошеломленно трясла головным концом. Клетчи прыгали в ее чрево. А я только и мог, что смотреть неотрывно в глаза спасенной.
И мысль была только одна.
«Голубые. Как у нее. Не может быть».
Женщина робко улыбнулась мне, и я аккуратно, чтобы не напугать еще больше, опустил ее в массу робко жмущихся к темной массе кольца тел.
Они поглотили ее.
— В чем дело-то? — спросил я вслед клетчи.
— Запах пахнет не так, — долетело до меня, и сороконожка рванула в открытый космос.
Так вот и проявляются всякие… странности.
Но мне тут же стало не до всяких там странностей.
Разворачиваясь над платформой, сороконожка хлестнула хвостом и рассекла Славика надвое. Потом скрылась среди звезд.
Чертыхнувшись, я бросился туда, где безвольно раскинувшись, плыл над Землей драный, в прорехах и заплатах, оранжевый монтажный скафандр.
Шлем удалось выловить только после долгого траления всего сектора ловушками.
Из-за разбитого стекла мне улыбались голубые некогда глаза.
— Привет, пап, — сказал Славик. — Я и не сомневался, что ты меня найдешь.
— Работы же полно, — ответил я. — Как я без тебя?
Работы никогда не было мало. Даже в ту пору, когда я был еще жив. Я даже не очень четко помню, как и почему я умер. Увлекся работой и не заметил, как кончился воздух в баллонах? Ну не смешите же меня. Не до такой степени я трудоголик…
Или до такой?
Ну да не об этом речь.
С тех пор, когда я был жив, любим, семеен и детеен, прошло немало времени. Многое изменилось.
Экваториальные катапульты работают день и ночь, поднимая тела на орбиту. День и ночь работают фабрики смерти, где тела усыпляют и соответствующим образом готовят к вознесению. Дни и ночи работают стимуляционные центры в субтропиках, где с использованием дарованных свыше методик за месяцы вместо лет подрастают до кондиционных пропорций маленькие человечки. Человечки же день и ночь выходят из родозаводов умеренных широт, куда их доставляют способные к частой многоплодной беременности челоматки из приполярных дворцов удовольствий, где генетически модифицированными трутнями куется звездное будущее человечества.
Десятки тысяч тел ежедневно. Бригады монтажников, подобные нашей со Славиком, только-только успевают справляться. Темп все нарастает. Рабочих рук не хватает. Поэтому приходится работать с материалом в поисках подходящих на роль монтажников кандидатур. Клетчи не против.
Они просто наблюдают. Высказывая, впрочем, порой свое неудовольствие — в присущей им одним своеобразной саркастической манере.
Тараканы, одно слово. Плюнуть и растереть. Да нельзя.
Их можно понять. Для них подобные мегастройки не являются чем-то сверхъестественным и экстраординарным. Они привыкли к подобным масштабам за миллионы лет, проведенных в свите своих хозяев.
Мы — иное дело.
Вдумайтесь только: лишь для того, чтобы замкнуть кольцо на геостационарной орбите, понадобилось двести миллионов тел, связанных меж собой в одну нитку.
Двести.
Миллионов.
Хорошо, замкнули.
Теперь надо возводить вокруг получившейся ниточки из человеческих тел стены и палубы, посадочные площадки и грузовые терминалы, все то, что может пригодиться нашим новым хозяевам, которые вот-вот прибудут.
А к их прибытию все должно быть готово.