Фактор Z
Шрифт:
Насчет «вот-вот» я, конечно, погорячился. Несколько столетий у нас еще явно в запасе. Флот супримов клетчи ползет где-то между нами и Центавром. Ползет обстоятельно, неспешно, тщательно просеивая пространство в поисках крупиц ресурсов, потребных тысяче странствующих миров в их долгом пути.
Наша система — желанный приз, призывный маяк в конце этапа их путешествия. Галакты не задержатся здесь надолго. Наши новые благодетели пробудут здесь ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы вычерпать систему досуха и напиться энергии Солнца. Потом они продолжат свой путь к центру Галактики — и возьмут
Кольцо, сложенное из миллиардов накрепко и навеки вцепившихся друг в другу в запястья и лодыжки тел, послужит насестом для мегаульев супримов и интегрирует их в единую цепь, позволив сотням мудрых, как сама Вселенная, разумов слиться воедино.
Когда они решат непостижимые простым мертвым вопросы, и путь будет продолжен, кольцо станет станиной межгалактического двигателя, который сорвет Землю с ее орбиты и увлечет в миллионолетнее странствие в кавалькаде планет-скитальцев.
Человечество перешагнет одним махом все положенные стадии космического развития и вступит в свою Галактическую эру. Благо и выбора-то у него, человечества, особого нет. Да и ладно, пусть все за нас опять решили. Не надорвались ведь от бремени непосильного, от ига тяжкого. Нет никакого ига. Всего-то и надо, оказалось — выбраться из колыбели, увидеть звезды…
И умереть.
Такие дела.
По крайней мере, в проекте, предоставленном нам клетчи, свято чтущих волю своих со-сюзеренов, все это выглядит именно так. С нашим ли участием, без ли него — мультираса космопроходцев все равно пройдется по нашей маленькой солнечной системе гигантской драгой, дробя планеты в атомарную пыль. Когда чужие уйдут, здесь останется только газопылевое облако, как много миллиардов лет тому назад.
Все вернется на круги своя.
Только нас здесь уже не будет.
Вместе с флотом мертвецов — старшими расами и сонмищем их приспешников помоложе — человечество двинется в путь длиной в миллионы лет. Эон за эоном будет течь время, и кто знает, что будет с Землей и теми, кто останется на ней за это время. Возможно, когда в удалении от Солнца замерзнет и выпадет снегом атмосфера, всем на Земле тоже придется умереть.
В этом нет ничего страшного.
Поверьте мне.
Славик вернулся от дока через час — я как раз разобрался с монтажом. Такой же подвижный, как и раньше — по крайней мере, на первый взгляд. Голова вот только сидит на плечах немного кривовато.
Я поманил его к себе и, когда он подлетел, поймал пальцами ворот его скафандра и оттянул. Стежки лежали абы как.
— Да ладно тебе, — Славик извернулся, оттолкнулся обеими ногами от моей груди и погасил ускорение импульсом заплечника метрах в десяти. — Не жениться ведь, верно?
— Нет, сынок, — ответил я. — Тут ты прав.
Грусти не было. Ну вот ни капельки.
Зачем грустить, если ты все равно не в силах повлиять на исход событий, которые находятся в воле существ, неизмеримо более древних и мудрых, чем ты когда-нибудь сможешь даже представить? Если ты занят любимым делом, а впереди у тебя — самое прекрасное будущее, которое ты только мог вообразить? Весь мир, все звезды, вся Вселенная — все лежит перед тобой.
Вот оно. Дотянись и возьми.
И если разделить эту радость с тобой могут самые дорогие твоему остановившемуся сердцу существа — это ли не счастье?
Счастье длинною в вечность.
— Пойдем-ка со мной, сын, — сказал я, паркуя понтон к будущему борту нашей секции кольца. Десятки рук вцепились в его причальные скобы и сжались в мертвой хватке. Из плотного сплетения тел на меня, не мигая, смотрели тысячи глаз, иссушенных вакуумом. — Сегодня мы будем учиться ставить ловушки.
— Ловушки, папа? — спросил Славик.
— Ага, — откликнулся я. — Ловушки.
И отсалютовал стене о тысяче тысяч глаз, протянувшейся из бесконечности в бесконечность над маленькой голубой планетой, укрытой белоснежными одеялами облаков.
Я чувствовал молчаливое одобрение своих мертвецов.
Когда мы с сыном начали восхождение к недостроенным внешним палубам, я почувствовал короткое пожатие на правом запястье. Из массы тел на меня смотрело лицо, которое я не забуду никогда в смерти. Лицо, которое будет со мной даже тогда, когда планеты рассыплются в прах. Лицо, ради которого я буду здесь всегда.
Я посмотрел в ее некогда голубые глаза и улыбнулся ей из-за расколотого визора шлема.
Она улыбнулась мне в ответ.
Ад там, где сердце.
Навеки.
— Пап, ты скоро? — кричал откуда-то из-за крутого бока орбитального тора Славик, и я поспешил к нему, шагая по трупам.
Нас ждали звезды.
Берта
БОЙСЯ, МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
или женская история о разных ужасах
— Ты толстая… — буркнул мужчина, который едва обратил на неё внимание на вечеринке. — Очень толстая, я с такими никогда не встречаюсь…
— Прям уж и очень? — жалостливо сморщившись, залепетала она, уже чувствуя очередной провал своих надежд. А потом, неубедительно подмигивая, принялась льстить. — Ты вон и сам довольно крупный, я бы даже сказала — мощный мужчина! Опять же некоторым полнота нравится… И потом — я что самая толстая девушка на всей земле? Да ты оглянись, оглянись! Если уж не смолоду, так чуть позже многих баб вон как распирает! Ну как, убедила? Согласен?
— Да не собираюсь я с тобой встречаться! Вот ещё привязалась! — уже всерьёз забеспокоился нервный тип субтильного телосложения, не купившийся на «мощного мужчину». — Полапал разок по пьяни, так уж и права на меня заимела, да? И провожать тебя, не мечтай, не собирался! Покурить вон на улицу вышел, а тут ты со своими глупостями… Между прочим я очень сомневаюсь, что вообще тебя хочу… сильно сомневаюсь… хотя если бутылку водяры поставишь переспать с ТАКОЙ может будет интересно, сроду с толстыми не пробовал… Ладно, беги за бутылкой пока я добрый, но меньше литра не бери…
— Как переспать? Так сразу и не узнав даже имени? — вдруг густо покраснев, очень нелогично поразилась пристающая к нему девица. — Гадость какая! Ещё и за водку! Вот урод!
— Это я то урод! Я урод?! Ты, бегемотиха, хоть в одном зеркале умещаешься, или только по частям себя видишь? Так кто из нас ур… ку-уда! Стой!
Но она уже круто развернулась, сильно пошатнувшись при этом, и бросилась в темноту — пьяная, слишком ярко одетая и очень толстая девушка; не желанная, не богатая и не счастливая, да ещё с редким и ужасным именем Груша.