Факультет ненужных вещей
Шрифт:
— Давай-давай знаешь чем в Москве подавился? — вдруг очень бодро спросил Миша, по-прежнему не двигаясь. — Ты кто?
Жена подошла с ковшом и вылила его на голову начальника. Тот сразу вскочил и заорал:
— Убью, стерва! — но тут увидел Неймана со стаканом в руке. — Дай! — приказал он ему.
Тот отстранил стакан.
— Одну минуточку! Ларечница Глафира работает у тебя?
— Так я ее, стерву, убью, — сказал начальник спокойно и сел на кровать. Глаза у него были красные, как у кролика, — заключенным водку продает. Это как? Убью и не отвечу. Ну, что ты выставил его как… дай!
Он
— Сегодня ее смена?
— Она сейчас придет, — сказала жена, — она должна будет принести.
Начальник еще посидел, посмотрел на Неймана, и до него что-то дошло. Он вдруг встал, прихватил на себя одеяло и молча вышел из комнаты почти трезвой походкой.
— Извините, — сказал он уже из коридора.
Наступила неловкая пауза. Жена подвинула к себе стул и села. Она глядела то на пол, то на Неймана. Тот тоже взял стул и сел. Так они и сидели друг против друга. «Ну как будто конвоирует, сволочь», — подумал Нейман и сказал:
— Воды у вас можно попросить?
— Можно, — ответила она, но не двинулась.
«Ах ты, стерва! — опять подумал Нейман. — Вот стакан с водкой стоит, выпить разве?»
— Такая у вас жара, — сказал он. — Ехал на машине, так пыль на зубах скрипит.
Она молчала и глядела то на пол, то на него.
Вошел начальник. Он был уже а мундире.
— Извините, — сказал он строго. — Вчера поздно лег. Работа. Вы по делу?
— Не в гости, конечно, — ответил Нейман. — Надо допросить свидетельницу.
— Ваши документы? — так же хмуро спросил начальник.
— Так-таки сразу же тебе и документы? — улыбнулся Нейман и подал служебное удостоверение. Начальник взглянул и отдал обратно.
— Извините, — сказал он угрюмо. — Тут у нас вчера немного…
— Ну, дело житейское, — великодушно махнул рукой Нейман. — Так у меня дело к ларечнице.
— У нас их три. Ах да, вам Глафиру нужно, сейчас приглашу.
— А свободная комната у вас найдется?
— Это сколько угодно, — улыбнулся начальник. — Сейчас пригласим. — И потянулся к телефону.
Все обертывалось так, как и заранее можно было предположить Ларечница Глафира Ивановна, пышная белолицая женщина лет тридцати пяти, очень похожая на кустодиевских купчих, испуганно глядела на него, мекала, разводила руками, даже раз пыталась заплакать, но вспомнить ничего не могла. Он настаивал, напирал, кричал, не верил в ее забывчивость, но отлично понимал, что баба действительно ничего не помнит. «Ну хоть бы ты, балда, соврала, — подумал он под конец, — ляпнула мне первые попавшиеся имена, я записал бы и уехал. Правда, потом пошла бы морока. Но там как-нибудь уж вылез бы. Так вот не сообразит же, дуреха». И дуреха действительно ничего не соображала, а только таращила на него светлые, со слезой, пустые от страха и бестолковости глаза и либо молчала, либо порола несуразицу. Тут в дверь постучали, и он с великим облегчением воскликнул: «Да!» Звал начальник. Когда он вошел, тот сидел за столом помятый, сердитый, с несчастным замученным лицом и хмуро кивнул на лежащую на столе трубку: «Вас».
Звонила Тамара, и с первых же ее слов Нейман сел, да так и просидел до конца разговора.
— Ричарда
— Так, — протянул Нейман, и больше у него не нашлось ничего, — так-так. — Ричардом Германовичем звали наркома.
— Потом звонил замнаркома, спрашивал, где ты. Я сказала, что не знаю. Он велел сказать, если позвонишь, чтоб немедленно возвращался. Трех человек у вас из отдела забрали.
— Так, — сказал он. — Ну хорошо, пока.
Когда он вернулся, ларечница сидела и плакала. Просто разливалась ручьями. Ах ты, рева-корова. На кой черт ты мне сейчас нужна со всеми своими фамилиями.
— Ладно, — сказал он сердито, — идите. — Она вскочила и уставилась на него, и тут он вспомнил, где он ее видел. В Медео, у Мариетты. Она была у нее подменной. Вот куда бы нужно было съездить! К Мариетте! Захватить здесь коньяку бутылки три, конфет — и туда! Вот это дело.
— Ну что стоишь? Иди! — сказал он с добродушной грубостью.
— А… — начала она.
Он встал, открыл дверь и сурово приказал: «Быстро! Ну!» Потом постоял, подумал, вздохнул и решительно толкнул дверь кабинета начальника. Тот сидел за столом и уныло глядел в окно. Ворот он расстегнул. Когда Нейман вошел, он уставился на него раскаленными глазами.
— Где у тебя водка? — строго спросил Нейман.
— Что?!
— Водка! Водка где? — прикрикнул Нейман. — В столе? Давай ее сюда! У меня тоже башка трещит со вчерашнего.
— Хм! — почтительно хмыкнул начальник, и лицо у него сразу оживилось.
— Что хм? Буддо Александра Ивановича знаешь? Он что, у тебя все еще на топливном складе работает? Да нет, нет, пусть работает. Каждая тварь по-своему выгадывает. Так где водка-то? Ага! Давай ее сюда! А стакан? Один только? Ладно, выпьем из одного. Не заразные.
Они сидели рядом и выпивали. Сейчас начальник ОЛПа Михаил Иванович Шевченко представился Нейману совсем иным человеком: был он неторопливым и спокойным, говорил с широким волжским «о», а его простецкое, с русской курносинкой лицо, веснушки, желтые волосы никак не подходили к строгой военной форме и значкам. Среди этих значков был и почетный значок чекиста, и «ворошиловский стрелок», и даже что-то бело-голубое альпинистское. Так что сейчас человеком он представлялся не только серьезным и бывалым, но и с заслугами. Ему первому и сказал Нейман о наркоме — вызвали наркома в Москву, и вряд ли оттуда вернется. Говорить это, конечно, не следовало, но что-то уж слишком плохо было у него на душе. И хотелось хоть с кем-то поделиться.
— Да, — сказал Михаил Иванович равнодушно, — недолго же он у нас продержался, хотя, впрочем, как недолго? Два года! Срок!
— А может, еще вернется. Аллах его знает, — вслух подумал Нейман.
— Может и вернуться, — согласился Шевченко. — Да, пошла, пошла работка! Но вы подумайте, как все тонко у них там было разработано — ведь они все прошили насквозь, все! В любой дырке сидели! Ну еще бы, такие посты занимали! От них все и зависело! Ведь если бы они вовремя сговорились да и выступили, а?…