Фальшивая Венера

Грубер Майкл

Я удостоился подробной экскурсии. На последнем этаже комнаты слуг, сам Бинеке с женой жил в отдельном домике. У хозяина спальня из двух комнат, кабинет, ванная и гостиная на первом этаже, меня подвели к двери, но внутрь не пустили. В задней части дома настоящее чудо, просторная художественная мастерская; дворецкий объяснил, что ее пристроил к дому отец герра Креббса. Стена из окон, переходящая на высоте второго этажа в стеклянную крышу, профессиональный мольберт, незаменимые верстаки, шкафы. Свидетельства того, что когда-то давно здесь писали маслом, выцветшие пятна краски, но ни намека на запах скипидара, этой студией уже много лет никто не пользовался. Я спросил. Старик немного писал, и герр Креббс, в молодости, но он уже давно не брал в руки кисть. Интересно.

Внизу

находились кухня, кладовые, как обычно, и дверь, ведущая в подвал. Мы спустились по лестнице. Повсюду старинная каменная кладка, век семнадцатый, никак не позже, своды и ниши для бурдюков с вином и пивом, теперь заполненные стеллажами с бутылками вина и отопительным оборудованием. В углу я увидел маленькую дверь, обитую железом, низенькую, встроенную в стену. Похоже, ей было столько же лет, сколько и всему дому. Что за ней? «Ничего, сэр, старый колодец, очень опасно, дверь постоянно заперта». «Ага, вот и тайна, — подумал я, — комната Синей Бороды, где хранятся мертвые жены, нацистские архивы и сундуки с золотыми монетами».

Затем вверх по лестнице с тяжелыми резными перилами на второй этаж и по коридору к моей комнате. Милая комната, просто обставленная: деревянная кровать под балдахином, клетчатое покрывало, пуховые подушки, письменный стол, кресло, настольная лампа и торшер, дверь в ванную, к счастью, оборудованную по последнему слову техники, совсем не то, что можно было бы ожидать: судя по всему, совсем недавно в доме был проведен дорогостоящий ремонт.

Ужинали мы вдвоем с Креббсом, нам прислуживали две девушки, скромная плотная еда: суп, котлеты, вкусный пирог. Разговор спотыкался; я по большей части молчал, потому что если ты никто, тебе особенно не о чем говорить. Поэтому Креббс изложил историю дома, он был построен в тысяча шестьсот девяносто четвертом году, поместье вассала баварских монархов. Разумеется, недавно капитально переделан. Далее Креббс описал прелести окрестных гор в различные времена года. Он охотится на кабана и возьмет меня с собой, если я захочу, если я все еще буду здесь осенью. Рядом есть река, можно ловить форель. Я не возражал против его предположения, что я буду гостить здесь вечно. Больше ни слова о психиатрии. Мы теперь приятели. Вино пришлось кстати. Я выпил почти целую бутылку рейнского.

После ужина Креббс пригласил меня в свою часть дома на сигару и коньяк. Он сказал, там более уютно, и это действительно оказалось так: большая комната, похожая на музейный зал. Устрично-белые стены; кожаная мебель, хромированная сталь, стекло, мрамор и изредка дерево, красивый дизайн, все ручной работы и жутко дорогое: письменный стол, удобное на вид кресло, изящная кушетка, такая, на которую ляжет состоятельный больной с расстройством психики, чтобы рассказать доктору Креббсу о травме, полученной в раннем детстве. Высокий потолок, а одна стена, полностью стеклянная, выходила в ночь, на залитую лунным светом лужайку с черным лесом позади. Другая стена была полностью заполнена книгами, в основном толстенные монографии, посвященные творчеству различных художников, и несколько полок медицинских томов на многих европейских языках, плюс аквариум с тропическими рыбками, встроенный в стену, а в нем плавают рыбки-клоуны и множество других ярких разноцветных созданий. Матово-серая акустическая система, похоже, была сделана на заказ; из нее доносились мягкие звуки скрипичного концерта Моцарта. Над колонками в несколько рядов награды и дипломы в рамках. Все они были на латыни, но я разобрал на каждом имя Вернера Креббса.

На оставшейся свободной стене висели три картины: один из видов на гору Сент-Виктуар Сезанна, одалиска в розовой комнате Матисса, а в центре большое алтарное полотно в позолоченной раме, Богородица с Младенцем и волхвами кисти какого-то фламандского мастера.

Креббс протянул мне бокал коньяка и спросил, могу ли я определить автора этой картины.

Пригубив коньяк, я сказал:

— Похоже на работу ван дер Гуса.

— Вы совершенно правы. Раннее произведение, но в нем уже видно сочувствие обычному человеку, чем прославился ван дер Гус. Очевидно, что центральное место

занимают Дева Мария и ангел, но обратите внимание на слуг, с тоской смотрящих в окно, на их обремененные заботами лица. Это как раз в духе ван дер Гуса. Как вам известно, он был членом братства простой жизни, почти монахом. Его свело с ума противоречие между его растущей славой как художника и стремлением к скромности. Очень печально.

— Это правда?

— Какое это имеет значение? Техника наличествует, иконография верная, религиозное рвение так и брызжет из всех углов картины. Я его чувствую, вы тоже чувствуете. И если спектрограф покажет, что в картине использовались титановые белила, исчезнут ли эти качества, эти ощущения?

— Верно подмечено, и все же мне почему-то кажется, что вы бы не повесили в своем кабинете подделку. Откуда у вас эта картина? Добыча нацистов?

— Раз уж об этом зашла речь, да, — добродушно согласился Креббс. — Как и две другие картины. Я не смог с ними расстаться. Боюсь, это болезнь всех торговцев произведениями искусства.

— Значит, вашему папаше все-таки удалось прибрать к рукам коллекцию Шлосса.

Креббс как-то странно посмотрел на меня, удивление, мимолетное раздражение, затем веселье.

— Увы, нет, не удалось.

— А как же те два грузовика, выехавших из Мюнхена?

Теперь Креббс уже улыбался.

— Великолепно, вы изучили мое прошлое. Очень похвально. Однако так получилось, что нам удалось перегнать в Швейцарию только один грузовик, второй попал под бомбардировку в Дрездене, а именно в нем была коллекция Шлосса. Такая жалость, что мир навсегда лишился всей этой красоты. Но не желаете ли вы взглянуть кое на что еще более любопытное?

К этому моменту я уже был пьян; вино и коньяк ударили мне в голову. Безумие по-прежнему продолжало бурлить внутри, но в предполагаемом настоящем мне удалось немного взять себя в руки. Я сказал:

— Доктор, речь идет о порнографии?

— В каком-то роде, — ответил он, и мы прошли в дальнюю часть комнаты.

Креббс открыл дверь и жестом пригласил меня войти первым. Это была его спальня, значительно просторнее моей, обставленная как звездолет из телесериала. На стене висело несколько небольших картин, но мои глаза увидели только одну.

— Черт побери, где вы ее достали? — спросил я.

— Несколько лет назад она всплыла в Лондоне, на аукционе Кристи. Замечательная работа, вы не находите?

Да, это действительно было так. Небольшой холст, размером где-то дюймов двадцать пять на тридцать, масло; слева на переднем плане стоят два молодых морских пехотинца, один закуривает сигарету, другой смотрит на нас пустым невидящим взглядом. В центре картины в пламени корчится на земле японский солдат, всеми забытый, протянув обугленную руку к равнодушным небесам, а за ним стоит морской пехотинец с огнеметом, очевидная причина этого события, и на том же плане еще одна группа морских пехотинцев, бездельничающих, курящих, болтающих, отдыхающих. Над головой грязное вечернее небо; позади опаленный и изрытый воронками склон горы и вход в подземный бункер, извергающий клубы дыма, словно врата в ад. Картина написана властными и сильными мазками «Сдачи Бреды» Веласкеса. Для меня это было батальное полотно такого же качества, и чувствовалось, что художник, работая над картиной, думал о своем предшественнике: вот какая война сейчас, ребята, туповатые, огрубевшие сыновья фермеров, готовят барбекю из человечины, и обратите внимание на отсутствие учтивых джентльменов, которые раскланиваются друг перед другом на поле боя. Подпись, знакомая монограмма отца и дата — тысяча девятьсот сорок пятый год.

Пока я разглядывал картину, Креббс изучал мое лицо. Наконец он спросил:

— Она вас расстроила?

— Не столько сюжет, сколько растраченный талант. Как отец мог сделать подобное, а затем прожить свою жизнь такой, какая она у него была?

— Тот же самый вопрос вы можете задать себе самому.

— Могу и задаю. Это составная часть курса лечения, доктор?

— Если вы того хотите.

— Чего я хочу, так это чтобы вы мне объяснили, зачем все это делаете, зачем это фальшивое психиатрическое лечение?