Фамилия
Шрифт:
– Что планируешь с ним делать? – спрашиваю, стараясь не выказывать слишком явную заинтересованность. Этот мужчина очень крепок и хорошо сложен. Он мог бы стать надежным сообщником в моем побеге. Осталось понять, как обернуть ситуацию себе на пользу.
– В боях без правил ему не будет равных, – с гордостью отвечает Герман, кажется не заметив моего интереса. – Только посмотри, какая комплекция. Он станет моим лучшим бойцом!
– Пока он не горит желанием, – произношу поджимая губы.
– Осторожнее, не сломайте ему ничего! Он нужен мне в целости! – Герман орет на охрану, те усмиряются
Тот судя по всему в отключке, потому что больше не сопротивляется и не брыкается. Его уложили на живот, голова чуть повернута набок, я не вижу его лица, но отмечаю, что у мужчины такие же темные волосы без единой ниточки седины. Я не уверена, но ему кажется нет еще и тридцати. Он хорошо сложен, но это не помогло ему выстоять против пятерых охранников Германа. – Несите его в клетку, поживет пару дней без еды и воды, поубавит спеси!
Пятеро с трудом поднимают лежачего и несут в сторону заднего двора поместья.
– Через неделю к нам наведаются гости, – Герман провожает взглядом охрану. – Сеймур приезжает. Надо устроить теплый прием.
– Вы же не ладите с братом… – говорю задумчиво.
– Я планирую расширять бизнес, а у Сеймура есть деньги. Он вложится в оборот, но пока об этом не знает.
– Хочешь, чтобы я подобрала девочку из новеньких?
– Да, пускай ее обучат и подготовят. Сеймур всегда был падок на девственниц.
– Это ваша семейная черта, – произношу, улыбаясь одними глазами. Герман обнажает ряд белых зубов и снова притягивает меня к себе.
– У меня было много девственниц. Но ни одна не задерживалась в постели дольше одной ночи. Кроме тебя…
Улыбаюсь. Одному Богу известно, чего мне стоило стать фавориткой главы этой фамилии.
– Ты сам выбрал меня, – веду плечом, бретелька соскальзывает, и Герман пожирает взглядом обнажившуюся кожу.
– Иди, займись подготовкой к приезду Сеймура, пока я не взял тебя прямо здесь. Устрой настоящий праздник, надо пустить ему пыль в глаза, пусть думает, что ему тут рады.
– Как скажешь, мой господин… – Медленно разворачиваюсь и шагаю к поместью, покачивая бедрами. Я знаю, он смотрит, смотрит и дуреет, именно для этого я и устраиваю такие дефиле. Герман Орсини похотливое животное, и если я не буду постоянно услаждать зверя внутри него, этот зверь найдет себе новую добычу. А меня, как наложницу, к которой вожак потерял интерес, переведут в покои для ублажения гостей, останавливающихся в поместье. Именно это и побуждает меня прогибаться под него. Иначе просто сгину.
Шагаю к поместью, надеясь разыскать Таисию. Она должно быть на заднем дворе контролирует работу персонала. Направляюсь туда.
Огибаю особняк Орсини, любуясь царящей тут гармоней.
Со стороны поместье выглядит идеально. Каменные стены цвета яичной скорлупы утопают в зарослях дикого винограда. Всюду клумбы с яркими петуниями, розовыми кустами, зарослями астильбы. Аккуратно выстриженный кизильник обрамляет выложенные камнем дорожки.
Целый штат садовников занимается поддержанием тут порядка. Так, что именитые гости, заходя на территорию поместья, восторгаются ландшафтом.
Но эта показушная идеальность обманчива. На заднем дворе держат рабов. Казалось
Отец Германа, Рудольф – основатель прибыльного в свое время бизнеса. Торговля живым товаром принесла клану Орсини баснословные деньги, и надо ли говорить, что они продолжают развивать эту сферу с остервенением. И нет в мире силы, способной прикрыть их притон и вывести на чистую воду его глав. Каждый политик в радиусе тысячи километров сидит у их кормушки. И никто из продажных служащих не захочет кусать руку, которая их кормит.
Иду вдоль забора из кирпича. Он скрывает все уродство этого поместья, его неприглядную сторону, которая не предназначена для посторонних глаз. Встаю у калитки, охранник покорно отворяет для меня дверь, не поднимая глаз выше моих колен. Он знает, что любого, кто будет глазеть, ждет смерть от рук Германа. И не важно, увидел ли хозяин нарушителя сам, или же ему о том доложили другие охранники. Итог будет один.
Вхожу во двор, где рядами расположены клетки. Часть из них пустует, часть отдана рабам. Прохожу мимо железных прутьев, взгляд против воли скатывается к клетке, куда бросили новенького, предварительно раздев его. Это один из видов издевательств. Жестокая попытка прогнуть человека, сделать так, чтобы для начала он заслужил одежду. Из присутствующих рабов тут раздет только этот.
Он пришел в себя. Сидит, прижавшись к прутьям клетки спиной. Поднял голову, смотрит на всех свысока, нисколько не стесняясь своей наготы. И надо отдать ему должное, его тело ходячее произведение искусства. Гора мышц упакована в силуэт Адониса: крепкие руки, широченная грудь, узкая талия, подчеркнутая чеканными кубиками пресса, упругие, накачанные в меру бедра, длинные сильные ноги. Отмечаю все это мельком, и собираюсь отвести взгляд, но меня будто магнитом притягивает к лицу незнакомца.
Поднимаю взор, и будто молнией пронзает ярко-зелеными лазерами, пристально приклеенными к моему лицу. Новенький изучает меня с интересом и задумчивостью.
Высокомерно отворачиваюсь, давая понять, что не намерена вести с ним эту молчаливую дуэль.
Вижу вдалеке Таисию, направляюсь к ней, собираясь попросить помощь в организации торжества. Но чем дальше я от его клетки, тем острее между лопатками жжет пристальный взгляд незнакомца.
И это точно не к добру.
Глава 3
– Торжество лучше устроить в большом зале, туда может вместиться более трех сотен человек. Я разошлю приглашения всем господам, организую для них комнаты в особняке. Требуется от меня еще какая-то помощь? – Таисия убирает блокнот, в котором делала пометки, в карман своего широкого передника и поднимает на меня взор. Темно-карие глаза, черные волосы, тронутые сединой, нос с горбинкой. Она явно имеет армянские корни, и чем-то напоминает располневшую Варнаву. И если бы я не знала эту женщину так хорошо, я решила бы, что ей правда интересен ответ. Но я узнала ее, как только попала в особняк, и понимаю, насколько она лицемерна и двулична. И знаю, что она меня на дух не переносит, но эмоции свои держит при себе, потому что Герман с нее шкуру спустит, если заметит хотя бы намек на неуважение.