Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс!
Шрифт:
— Конечно, сэр.
— И вы не забыли Огастуса?
— Нет, сэр.
— Он все такой же соня. Сегодня утром мы завтракали вместе. Он бодрствовал из последних сил, пока расправлялся с порцией селедки, потом погрузился в безмятежный сон на краю кровати, свесив голову вниз. Значит, вы махнули рукой на свою карьеру у тети Далии. Очень жаль. Мы все будем скучать по вас. Вам здесь нравится?
— О да, сэр.
— Вот и отлично. А теперь к делу. Я пришел к вашему хозяину по одному важному вопросу. Что он за человек? Не слишком вспыльчивый? Надеюсь, не бросается на посетителей?
— Это не джентльмен, сэр, а леди. Миссис Мак-Коркадейл.
Эта новость значительно умерила мою эйфорию. Я рассчитывал, что, рассказав заготовленный анекдот, с налету завоюю симпатию слушателя и избегу
Поэтому горничная проводила в гостиную несколько обескураженного Бертрама Вустера, и вид хозяйки дома, которая предстала передо мной, ничуть не прибавил мне бодрости. Я бы отнес миссис Мак-Коркадейл к разряду мрачных женщин. Вероятно, она уступала в мрачности моей тете Агате, чего и следовало ожидать, но, безусловно, была того же поля ягода, что Иаиль, жена Хеверова [54] , и некая дама, которая вязала, сидя под гильотиной, во время Французской революции. У нее был крючковатый нос, тонкие, плотно сжатые губы, а ее глазами можно было раскалывать бревна в тиковых лесах Борнео. Оценивая ее, как говорится, в общем и целом, оставалось только подивиться бесстрашию мистера Мак-Коркадейла, взявшего ее в жены, — очевидно, этого человека ничем нельзя было запугать.
54
Иаиль, жена Хеверова, поразила Сисару, военачальника Иавинова, вонзив ему в висок кол (Книга Судей, 4:21).
Но я пришел сюда с намерением быть веселым и добродушным, и от своего намерения отступаться не собирался. Актеры говорят, что, если вы перевозбуждены и нервная система у вас не так свежа, как у новорожденного, необходимо сделать глубокий вдох. Я сделал их три и сразу почувствовал себя гораздо лучше.
— С добрым утром, с добрым утром, с добрым утром, — проговорил я. — С добрым утром, — подчеркнул я лишний раз, потому что считал, что моя вежливость не должна иметь пределов.
— С добрым утром, — ответила она, и это могло означать, что пока мои дела обстоят неплохо. Но я покривил бы душой перед читателями, если бы сказал, что в ее голосе послышалась сердечность. У меня создалось впечатление, что мой облик поразил ее в чувствительное место. Очевидно, эта женщина была согласна со Сподом в вопросе о том, как сделать Англию страной героев.
Лишившись подспорья в виде заготовленного анекдота и стоя под ее взглядом, проходящим сквозь меня, как доза слабительного, и подтачивающим мое и без того хрупкое самообладание, я, наверно, затруднился бы продолжить разговор, но, к счастью, я был начинен полезными сведениями, которые так и просились на язык. Вчера вечером, когда мы курили после ужина, Медяк разъяснил мне, что именно он и его команда намерены делать, придя к власти. Они собирались, по его словам, сократить до минимума налоги, выправить нашу внешнюю политику, в два раза увеличить экспорт, сделать так, чтобы у каждого было по два автомобиля в гараже и по две курицы на обед, и обеспечить фунту приток свежей крови, в котором он так давно нуждается. Мы с ним сошлись во мнениях, что это великолепная программа, и я не видел причин, почему бы и мымре Мак-Коркадейл не согласиться с такой оценкой. Поэтому я первым делом спросил ее, имеет ли она право голоса, и она ответила: «Конечно», — и я сказал, что это прекрасно, потому что иначе мои доводы пропали бы втуне.
— По моему глубокому убеждению, это просто замечательно, что во время выборов каждая женщина имеет голос, — продолжал я с жаром, и она ответила, как мне показалось, довольно ехидно, что мое одобрение ее радует.
— Когда вы будете его, если так можно выразиться, подавать, горячо вам рекомендую подать его за Медяка Уиншипа, — сказал я.
— На чем основана ваша рекомендация?
Задав этот вопрос, она дала мне прекрасную возможность начать заготовленную речь. Преподнесла, можно сказать, на блюдечке. Я молниеносно пустился в рассуждения и разрекламировал программу Медяка, упомянув о налогах, внешней политике, экспорте, машинах в гараже, курицах на обед и первой помощи бедному старику фунту, но был потрясен полным отсутствием заинтересованности с ее стороны. Ни одной новой складки не появилось на суровом каменистом плато ее лица. Она была похожа на тетю Агату, которая выслушивает оправдания мальчишки Вустера, разбившего крикетным мячом окно гостиной.
Я решил нажать на нее — в смысле прижать к стенке.
— Неужели вы не хотите, чтобы сократились налоги?
— Хочу.
— И чтобы наша внешняя политика пошла в гору?
— Разумеется.
— А экспорт увеличился в два раза, и фунт подбросило вверх? Не сомневаюсь, что хотите. В таком случае голосуйте за Медяка Уиншипа — кандидата, который, стоя у кормила власти, поведет Англию к процветанию и счастью и воскресит славную эпоху королевы Елизаветы.
В своем выступлении я придерживался шпаргалки, заготовленной для меня Дживсом. В ней было еще что-то полезное про «державный этот остров» и «сей новый рай земной, второй Эдем» [55] , но это вылетело у меня из головы.
55
Уильям Шекспир. Ричард II. Акт II, сцена 1. Перевод М. Донского.
— Согласитесь, что это было бы неплохо, — сказал я.
Секундой раньше мне бы и в голову не пришло, что ее сходство с тетей Агатой может еще усилиться, но теперь она добилась этого потрясающего результата у меня на глазах. Хмыкнув, если не фыркнув, она сказала следующее:
— Молодой человек, не будьте идиотом. «Стоя у кормила власти», ха! Если произойдет чудо и мистер Уиншип победит на выборах, а этого чуда не произойдет, он будет скромным заднескамеечником, чей голос слышен в парламенте, только когда требуется поддержать ораторов из собственной фракции репликами «Правильно, правильно!» или атаковать выступающих от оппозиции репликами «Ближе к делу!». И таким же парламентарием буду я, — продолжила она, — если выиграю выборы, что я твердо намерена сделать.
Я моргнул.
— Что-что вы сказали? — вырвалось у меня, и она разъяснила мне сложившуюся ситуацию, или, как выражается Дживс, пролила свет.
— Вы, как я вижу, не слишком наблюдательны. Иначе вы обратили бы внимание, что Маркет-Снодсбери сплошь оклеен плакатами «Голосуйте за Мак-Коркадейл». Хоть и в лоб, но доходчиво.
Не скрою, это был удар, от которого я дрогнул, как осина, если об осине можно так выразиться. Вустеры способны вынести многое, но всему же есть предел. Единственно, о чем я связно подумал, — это о том, что вот, надо же, как мне всегда не везет: едва начав агитировать, я с ходу налетел на соперничающего кандидата. А ведь займись Дживс домом № 1 вместо дома № 2, он, пожалуй, убедил бы мамашу Мак-Коркадейл проголосовать против самой себя.
Если бы Наполеона спросили, как ему удалось выбраться из Москвы, он бы, наверно, ответил не очень вразумительно. Вот и я тоже. Я не помнил, как очутился на крыльце, и нервы мои были в ужасном состоянии. Чтобы восстановить душевные силы, я зажег сигарету и закурил, но тут меня панибратски окликнули, и я ощутил рядом с собой присутствие какого-то инородного тела. «Привет, старина Вустер», — сказал голос, и когда пелена тумана у меня перед глазами рассеялась, я увидел, что это Бингли.
Я холодно взглянул на этого молодца. Зная, что это пятно на роде людском живет в Маркет-Снодсбери, я предвидел возможность нашей с ним встречи, и потому его появление меня нисколько не удивило. Но и не обрадовало. Потрясенный до глубины души встречей с Мак-Коркадейл, я меньше всего был расположен беседовать с человеком, который поджигал дома и замахивался саблей на свою дойную корову.