Шрифт:
Domenico Starnone
LACCI
Copyright © 2014 by Guilio Einaudi editore s.p.a., Torino
Книга первая
Глава первая
1
Если ты об этом забыл, многоуважаемый синьор, придется тебе напомнить: я – твоя жена. Знаю: когда-то тебе это нравилось, а сейчас вдруг стало раздражать. Знаю: ты делаешь вид, будто меня не существует, и никогда не существовало, потому что тебе не хочется терять лицо перед людьми из высшего общества, у которых ты бываешь в гостях. Знаю: вести размеренную жизнь, возвращаться домой к ужину, спать со мной, а не с кем тебе приспичило, – от всего этого ты чувствуешь себя кретином. Знаю, тебе стыдно сказать вслух: видите ли, я женился 11 октября 1962 года, в двадцать два года; видите ли, я сказал «да» перед алтарем в церкви квартала Стелла, и сделал это исключительно по любви, а не для того, чтобы загладить вину или что-то в этом роде; видите ли, на мне лежит определенная ответственность, а если вам непонятно, что такое ответственность, то вы жалкие, мелкие людишки. Я знаю это, прекрасно знаю. Но хочешь ты этого или нет, факт
Ладно, я погорячилась, извини. Я же тебя знаю, ты порядочный человек. Только пожалуйста, как только прочтешь это письмо, сразу же возвращайся домой. А если ты еще не готов это сделать, напиши мне и объясни, что происходит. Обещаю, что постараюсь понять. Мне уже ясно, что тебе нужно больше свободы, и здесь ты прав, я и дети постараемся сделать так, чтобы стеснять тебя как можно меньше. Но ты должен обстоятельно рассказать мне, что у тебя с этой девушкой. Прошло шесть дней, а ты не звонишь, не пишешь, не даешь о себе знать. Сандро спрашивает, где ты, Анна отказывается мыть голову, потому что, говорит она, только ты умеешь правильно высушить ей волосы. И не надо клясться, что эта синьора или синьорина тебя не интересует, что ты больше не будешь с ней видеться, что она ничего для тебя не значит, что она стала лишь спусковым крючком для кризиса, который назревал у тебя уже давно. Такими разговорами ты не отделаешься. Скажи мне, сколько ей лет, как ее зовут, чем она занимается – учится, работает или просто сидит дома. Держу пари: она первая тебя поцеловала. Ты ведь неспособен проявить инициативу – если тебя не завлечь, сам ты с места не сдвинешься. А сейчас ты в растерянности, я помню твой взгляд, когда ты сказал, что изменил мне. Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, ты еще не осознал, что сделал со мной. Ты словно засунул руку мне в горло и стал тянуть, тянуть, тянуть, пока не выдернул то, что у меня в груди. Ты хоть понимаешь это?
2
Когда читаешь твое письмо, создается впечатление, что я палач, а ты жертва. Такого я не потерплю. Я стараюсь изо всех сил, выдерживаю напряжение, которого ты даже представить себе не можешь, а жертва, оказывается, ты? Почему? Потому что однажды я чуть-чуть повысила голос, потому что я разбила графин с водой? Пусть так, но ты должен признать: у меня были на то причины! Ты неожиданно явился домой после месячного отсутствия. Ты казался спокойным, даже ласковым. Я подумала: ну вот, он опять стал самим собой. А ты невозмутимо сообщил мне, что особа, которая четыре недели назад была, на твой взгляд, абсолютно неинтересной, – наконец-то ты счел нужным произнести ее имя, назвал Лидией, – вдруг обрела такую значительность, что ты теперь не можешь без нее жить. За исключением того момента, когда ты обмолвился о ее существовании, ты все время говорил со мной так, словно выполнял простую формальность, и мне оставалось только сказать: ладно, убирайся к своей Лидии, спасибо за все, постараюсь больше не осложнять тебе жизнь. А как только я попыталась возразить, взбунтоваться, ты перешел к общим разговорам о семье: роль семьи в истории, место семьи в современном мире, семья, в которой ты вырос, наша с тобой семья. По-твоему, я должна была покорно слушать это и молчать? На что ты рассчитывал? Иногда ты бываешь смешон: рассказываешь очередной сальный анекдот, а потом начинаешь рассуждать о глобальных проблемах, как будто этого достаточно, чтобы сгладить впечатление. Но я уже сыта по горло твоими штучками. Ты в сотый раз патетическим тоном (которым обычно не пользуешься) стал рассказывать мне, как ужасные отношения между родителями отравили тебе детство. Даже придумал эффектный образ: отец как будто обмотал маму колючей проволокой, и всякий раз, когда железное острие вонзалось в ее тело, ты чувствовал боль. Потом перешел к нашей семье. Твой отец, объяснял ты, причинил вам всем столько горя, что тебя до сих пор преследует воспоминание о нем, – о человеке, который сам был несчастен и сделал несчастными вас, – поэтому сейчас ты боишься причинить горе Сандро, Анне и особенно мне. Видишь, я не упустила ни одного слова из этой речи. Ты спокойно, с умным видом нес какую-то чушь о том, как мы, вступив в брак, стали пленниками исполняемых нами ролей – мужа, жены, матери, отца, детей, и ты описал нас – меня, себя, наших сына и дочь, – словно мы были винтики в бездушном механизме, обреченные вечно повторять одни и те же бессмысленные движения. Ты говорил еще долго, иногда цитировал какую-нибудь книгу, чтобы заранее отмести мои возражения. Сначала я подумала: наверно, с ним случилась беда, и он не в состоянии вспомнить, что я – живой человек, со своими чувствами, мыслями, собственным голосом, а не героиня пьесы для кукольного театра, которую он тут передо мной разыгрывает. Только позже я поняла: ты делал это, чтобы мне помочь. Хотел внушить мне, что, разрушая нашу совместную жизнь, ты, по сути, освобождаешь меня и детей, и мы должны быть благодарны за такое великодушие. Ах, спасибо, очень мило с твоей стороны. И ты еще обижаешься, что я после этого выгнала тебя из дому?
Альдо, прошу тебя, одумайся. Нам нужно поговорить серьезно, я должна понять, что с тобой происходит. Во все время нашей долгой совместной жизни ты проявлял нежность и заботу как ко мне, так и к детям. Уверяю тебя, ты нисколько не похож на своего отца, и у меня ни разу не возникало ощущения, что я обмотана колючей проволокой, а все мы – винтики в каком-то механизме, – или что ты там еще плел. Но в последние годы мне стало казаться, будто в наших с тобой отношениях что-то изменилось: ты стал заглядываться на других женщин. Я прекрасно помню ту незнакомку в кемпинге, два года назад. Ты устроился в тени и читал часами подряд. Говорил, что очень занят, не обращал внимания ни на меня, ни на детей, все время читал или писал, усевшись под соснами или разлегшись на песке. И поднимал глаза только для того, чтобы взглянуть на нее. А потом сидел с приоткрытым ртом, как обычно бывает, когда в голове у тебя появляется какая-то смутная мысль и ты пытаешься придать ей четкую форму.
Я тогда сказала себе: ну и что тут такого, девушка красивая, трудно удержаться и не взглянуть на нее раз-другой. Но мне было очень больно, особенно когда ты стал вызываться мыть посуду, чего не делал раньше. Увидев, как она идет к мойкам, ты бежал туда же и возвращался сразу после нее. Думал, я слепая, ничего не почувствую, ничего не замечу? Не волнуйся, все нормально, успокаивала я себя. Просто не допускала мысли, что тебе могла понравиться другая: ведь если я однажды понравилась, значит, буду нравиться всегда – какие тут сомнения? Я думала, искренние чувства не гаснут с годами, особенно в браке. «Может, и да, – говорила я себе, – но только у несерьезных людей, а он не такой». Потом стала думать: наверно, пришло время что-то изменить (не зря же ты недавно рассуждал, что все в жизни надо перетряхивать), наверно, я оторвалась от реальности: меня слишком занимали домашнее хозяйство, семейный бюджет, потребности детей. Я стала украдкой разглядывать себя в зеркале. Какая я, что я такое? Две беременности почти – или совсем – не изменили мою внешность, я хорошая жена и мать. Но, по-видимому, было недостаточно оставаться абсолютно – или почти – такой же, какой я была, когда мы познакомились и полюбили друг друга; возможно, как раз в этом и была моя ошибка. Надо было обновиться, стать чем-то большим, чем просто хорошая жена и мать. И я попыталась стать похожей на ту женщину в кемпинге, на девушек, которые наверняка крутились возле тебя в Риме, и попыталась активнее участвовать в той части твоей жизни, которая проходила вне дома. Так постепенно началась новая фаза наших отношений. Надеюсь, ты это заметил. Или нет? Заметил, но не воспользовался? А почему? Может, я не довела дело до конца, застряла на полдороге, не сумела стать похожей на других и осталась самой собой? Или, наоборот, перестаралась, стала какой-то слишком уж современной, и эта перемена тебя неприятно удивила, ты начал стесняться меня, потому что перестал узнавать?
Давай поговорим начистоту. Я больше не выдержу неизвестности. Я должна все узнать об этой Лидии. У нее собственная квартира, ты там ночуешь? Нашел ли ты в ней то, что искал, то, чего уже нет или никогда не было во мне? Ты исчез, так ничего и не сказав, уклонившись от объяснений. Где ты? Судя по адресу и телефону, которые ты мне оставил, ты должен быть в Риме, но мои письма остаются без ответа, а когда я звоню, никто не берет трубку. Скажи, как с тобой связаться – позвонить кому-то из твоих друзей или прийти в университет? Может, крикнуть во весь голос, так, чтобы услышали твои коллеги и студенты, что ты – безответственный человек?
Мне надо платить за электричество, газ и за квартиру. У меня на попечении двое детей. Возвращайся немедленно. Дети имеют право на родителей, которые занимаются ими круглые сутки, на маму и папу, с которыми они завтракают по утрам, которые отвозят их в школу и забирают после школы. У них есть право иметь семью, семью и дом, где все собираются за обеденным столом, вместе играют, вместе делают уроки, смотрят телевизор. А потом ужинают, опять смотрят телевизор и говорят друг другу «спокойной ночи». Скажи папе «спокойной ночи», Сандро, и ты тоже, Анна, скажите вашему папе «спокойной ночи», и, пожалуйста, не надо хныкать. Сегодня сказки на ночь не будет, время слишком позднее, хотите послушать сказку, быстрее идите чистить зубы, ладно, сегодня папа расскажет вам сказку, но короткую, на пятнадцать минут, а потом – спать, чтобы завтра не опоздать в школу, папе тоже пора спать, рано утром ему на поезд, если он опоздает на работу, его будут ругать. И тут дети – ты еще не забыл? – бегут чистить зубы, а потом приходят к тебе слушать сказку, каждый вечер, так продолжается с тех пор, как они у нас появились, и так должно продолжаться, пока они не вырастут и не уйдут от нас, пока мы не состаримся. Но, возможно, тебя больше не привлекает перспектива состариться вместе со мной, возможно, тебе даже не хочется смотреть, как растут твои дети. Это так? Так ведь?
Мне страшно. Наш дом стоит на отшибе, а Неаполь, как ты знаешь, город опасный. По ночам тут шумно, слышится смех, я не могу заснуть, это так изматывает. А вдруг в окно залезет вор? А вдруг у нас украдут телевизор или проигрыватель? А вдруг кто-то из тех, у кого на тебя зуб, захочет отомстить и убьет нас во сне? Неужели ты не сознаешь, какое бремя взвалил на меня? Забыл, что у меня нет работы, и я не представляю себе, на что жить дальше? Смотри, Альдо, не выводи меня из терпения. Если я сорвусь, ты за это поплатишься.
3
Я видела Лидию. Она очень молодая, красивая, хорошо воспитанная. И она слушала меня гораздо внимательнее, чем ты. И сказала одну очень правильную вещь: «Тебе надо поговорить с ним, я не имею отношения к вашим проблемам». В самом деле, она тут ни при чем, зря я стремилась встретиться с ней. Что она могла сказать мне – что ты захотел ее, что ты ее добился, что она тебе понравилась и продолжает нравиться? Нет-нет: единственный, кто может дать исчерпывающее разъяснение этой ситуации, – ты. Ей всего девятнадцать, что она может знать, что она понимает? А тебе тридцать четыре, ты женат, у тебя прекрасное образование, престижная работа, тебя ценят. Это от тебя следует ждать объяснений, а не от Лидии. Тем не менее за два месяца ты сумел сказать мне только одно: что не можешь больше жить с нами. Верно же? А в чем причина? Во мне? Но ты же клятвенно заверял меня, что дело не во мне. О детях и говорить нечего, это твои дети, им хорошо с тобой, а тебе с ними – ты сам это подтвердил. Тогда в чем проблема? «Не знаю, так получилось», – бормочешь ты: вот и весь ответ. Когда я спрашиваю: «У тебя теперь новый дом, новые книги, тебя окружают новые вещи, которые ты сам приобрел?» – ты отвечаешь: «Нет, я пока не определился». Если спрашиваю: «Ты живешь с Лидией, вы вместе спите, вместе едите?» – ты начинаешь юлить, изворачиваться: «Да брось, ничего подобного, мы просто встречаемся, вот и все». Хочу предупредить тебя, Альдо. Не продолжай в том же духе, я не выдержу. Каждый наш с тобой разговор кажется мне фальшью. Или, вернее, я пытаюсь пробиться к правде, а ты мне лжешь, тем самым показывая, что потерял ко мне всякое уважение и отвергаешь меня.
Мне с каждым днем все тревожнее. Я боюсь, что презрение, которое ты испытываешь ко мне, каким-то образом передастся детям, нашим друзьям, всем вокруг. Ты хочешь изолировать меня, выключить из жизни. И самое главное, хочешь предотвратить любые попытки взглянуть на нашу с тобой историю не по-твоему, а иначе. Вот от этого я просто схожу с ума. Мне, в отличие от тебя, нужно знать, что случилось, поэтому ты должен как можно скорее и как можно подробнее объяснить, почему ты меня бросил. Если ты все еще воспринимаешь меня как человека, а не как животное, которое можно отогнать палкой, ты обязан предоставить мне объяснение, и оно должно быть убедительным.