Фамильяр и ночница
Шрифт:
— Вот, взгляни! — наконец воскликнула она. За окном уже зажигали фонари, и на рисунке вышло плавное перетекание туманного дня в сумерки.
Рикхард посмотрел и улыбнулся так, что у Даны совсем потеплело на душе, а недавний страшный сон казался чем-то далеким. Рисунок передавал все его черты, но северянин выглядел на нем мягче и даже моложе, без той неуловимой странности, которую Дана в нем смутно чувствовала.
— Нравится? — тихо спросила девушка.
— Просто замечательно, Дана, — отозвался Рикхард и чуть коснулся ее пальцев, державших бумагу. — Тебя не слишком смутило, что я немного
— Нет, что ты, поступай как считаешь нужным. Я догадываюсь, что здесь не стоит кричать на всех углах, кто я и откуда, — отозвалась Дана, — хотя и не знаю причин…
— Спасибо тебе за доверие, и обещаю, что оно не останется без награды, а со временем ты все узнаешь, — заверил Рикхард. И девушке вдруг стало хорошо и легко от этого чувства свободы, без принятия решений и страха за них, как бывает только в детстве.
Глава 6
Глеб Демьянович Бураков сидел в своем кабинете, сложив руки поверх дубового стола, то и дело поглядывал на дверь. В этих покоях он все обустроил по своему вкусу — стены затянуты серебристыми обоями, похожими на парчу, узорный витраж в окне, на столе затейливый письменный прибор и канделябр с тремя свечами, в углу мерно постукивали массивные напольные часы, украшенные фигурками гаргулий. Когда он бросал на них взгляд, ему порой чудилось, что они ехидно подмигивают и скалят свои изящно вырезанные зубастые пасти.
На стенах висело несколько картин в таком же мрачном современном духе, но не было ни одной фотографии. Бураков не любил вспоминать о прошлом, хотя ему вроде и не стоило на него сетовать. Мысль, что много лет утеряно понапрасну, когда он не сознавал истинных возможностей и свобод, была горькой и обидной. А ничего по-настоящему дорогого и памятного в прошлом и не осталось. И глядя в мутноватое зеркало, городской голова с трудом воображал, кем был раньше, до рокового и благословенного знакомства.
Впрочем, сейчас Буракову было не до сантиментов. С минуты на минуту он ждал главного городского аптекаря, и наконец секретарь доложил о его визите.
Невысокий мужчина, лысоватый, в чистом и отглаженном, но будто запыленном сюртуке, вошел крадучись и по приглашению хозяина сел на самый край кресла. Усилием воли заставив себя взглянуть в пронзительные черные глаза Буракова.
— Ваше высокоблагородие, — заговорил он, получив молчаливое одобрение хозяина и нервно сглотнув, — большая партия настоек, которую вы приказали сделать, готова. Пока вопрос лишь в том, чтобы они вытеснили ландышевые капли, которые горожане покупают охотно…
— Это не вопрос, а ваша прямая обязанность, — отрезал городской голова. — Вы даже воздух в склянке сможете продать, если постараетесь, и я это прекрасно знаю.
Он откинулся на спинку кресла в обманчиво расслабленной позе и посмотрел в сторону, что еще больше встревожило аптекаря. И тем не менее тот решился задать вопрос:
— Ваше высокоблагородие, могу ли я быть уверен, что эти настойки не подействуют так же, как пробники? Все же большое количество пострадавших может привлечь ненужное внимание…
— О внимании я позабочусь сам, — заверил Бураков. — А в ваши душевные терзания, уж не обессудьте, не верю. Я сотрудничаю с вами много лет, задолго до выборов, и на барыши вам жаловаться не приходилось.
— Выборы обязывают, ваше высокоблагородие… — проговорил аптекарь, мучительно краснея.
— Мои обязательства вас не касаются, а вашу верность слову я слишком хорошо изучил. Если же вы не полагаетесь на мое слово, то поверьте, вам без нашего союза придется куда тяжелее, нежели мне. Кроме того…
Бураков взял со стола трубку, неторопливо закурил и произнес:
— Кроме того, я вскоре найду способ обходиться без вашей помощи. Вот о чем вам следует позаботиться, и тогда ваше милосердие пригодится и вы сможете помочь пострадавшим! Да только мне видится, что вы разучились это делать за много лет казнокрадства и подлогов…
Эти слова явно напугали аптекаря больше всего остального. Его щеки из красных стали багровыми, он прикусил губу и еле смог сдержать дрожь в руках.
— О ваше высоко…бл… родие… — пролепетал он, — вы же не намерены предать огласке наши дела?
— А это от вас зависит, не станут ли они исключительно вашими делами, — усмехнулся городской голова. — И если в следующий раз я получу хорошие новости о продажах, вы будете достойно вознаграждены. Если же нет…
Он сделал выразительный жест, и аптекарь поспешно встал. Слуга, явившийся по звону настольного колокольчика, проводил его до дверей, и Бураков наконец с облегчением распахнул окно, насладился вечерней прохладой.
Затем он переоделся в атласный шлафрок и домашние туфли, ополоснул рот ароматной водой, чтобы перебить табачный дух, и направился к будуару супруги. В заветное укрытие — где дамам положено наводить красоту, — он, конечно, не входил, несмотря на жгучий интерес. Ему всегда казалось, что женская плоть неотразима сама по себе, без дорогих прикрас, которые навязывала мода. Но марку приходилось держать — впрочем, Силви с ее преимуществом ничто не могло испортить.
Поэтому хозяин вошел в небольшую комнатку, предназначенную для чтения, рукоделий, приема гостей и прочего дамского досуга. Правда, здесь не было книг, знакомств с кем-либо Силви не водила, компаньонок не признавала, и Бураков по большому счету не знал, чем она занимает себя до вечера.
Хотя одно увлечение он за ней все-таки замечал: Силви иногда плела странные украшения из нитей и бечевок, похожие на сеть паука. Она обмолвилась, что в каких-то далеких краях, где всегда тепло, подобные амулеты защищают от ночных кошмаров и хворей — якобы там их называют «ловцами сновидений». Но почему-то Глеб Демьянович, глядя на поделки супруги, видел липкую паучью западню, не сомневался, что соткавший ее охотник затаился рядом, и нужны ему вовсе не сновидения.
Однако сейчас Силви была в потайной комнатке и за дверью еще плескалась вода — по вечерам северянка любила понежиться в прохладной ванне. Супруг уселся в кресло и терпеливо ждал, зная наперед, что она бесшумно выскользнет из дверей, в кружевном черном халате строгого покроя, с чуть влажными волосами до талии. Тонкая, грациозная, почти невесомая, и в то же время напряженная как струна, всегда готовая к нападению. Ее золотистые, почти желтые глаза светились в темноте, и когда она открывала их на пике ночной супружеской страсти, Бураков невольно вздрагивал.