Фанфан-Капкан
Шрифт:
— Да я, да мне тут надо… дела…
Феофан понял, что Серега скромный парень, не хочет стеснять. Какие могут быть дела, когда ни денег, ни жилья. Паломник…
— Слушай, — предложил он и напялил на голову кепку, — пойдем-ка в этот самый монастырь, а, в рухлядь эту. Покажешь мне его. Все равно от безделья…
Шагая с Сергием по трапу, Феофан не удержался от подкола.
— Только ты на меня дурману этого самого, религиозного, не напускай. Все равно не поверю.
— Очень надо, — поддержал
В монастырских двориках на них пялились пустые, без стекол и решеток, глазницы черных оконных дыр. Боковины этих бывших окон были неровными, потому что, когда тупая, слоновая сила выламывала решетки, выбились кирпичи… Поэтому черные глазницы глядели жутковато по-разному: какая с удивлением, какая с возмущением. Всюду валялся битый кирпич, окурки, утоптанный мусор, пахло сыростью, повсеместно стоял сладковатый, застоявшийся запах то ли плесени, то ли гнилого тряпья — могильный запах.
— Красота, гармония и любовь — три самые животворящие силы, — рассказывал Сергий. — Именно они порождают созидающий разум, подлинное искусство, одаряют человека талантом, вдохновением. Коварство, насилие, жестокость — бесплодны, обречены на презрение. Но они живучи и часто побеждают красоту.
Сергий говорил несколько заумно, Феофан не привык к таким беседам и не всегда сразу улавливал смысл. На этот раз он спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду вот эти храмы.
Это была уже религиозная пропаганда. Надо было пресекать.
— О чем жалеть-то? О попярах этих? Понастроились тут, окопались, змеи! Они же людей дурачили, религиозники! Правильно и сделали, что выкинули их. И я бы…
Сергий на этот раз почему-то не обиделся, только махнул рукой.
— Вот все мы так: толстопузые мироеды, эксплуататоры, а ведь это были простые люди, такие же, как вы, как все поморы.
Феофан, ясное дело, не поверил.
— Бездельники они, а не поморы. Мракобесничали тут, денежки копили, а народ на них и гробился.
— Ладно, — сказал Сергий, — поговорим конкретно.
Они шли вдоль крепостной стены.
— Вот эту крепость кто сделал, как вы считаете?
Стена, высоченная, гранитно-монолитная, прореженная круглыми башнями, лежала на земле, словно циклопическое, сказочное чудище с каменной чешуей, и хвост его был где-то далеко за изгибами гигантского тела. Башни с приземистыми шлемовидными крышами и чернеющими под ними узкими глазами-бойницами были похожи на головы древних воинов.
— Ясно кто, какой-нибудь заморский мастер.
— Видите, — вздохнул Сергий, — ничего-то мы не знаем, а ведь архитектором этого чуда фортификационного искусства является поморский крестьянин Трифон Кологривов, он родом из Неноксы. Ваш земляк.
Феофан изумился искренне:
— Не может быть! Ненокса — это же рядом от Лопшеньги, семьдесят верст!
Ему не верилось, что кто-то из земляков может чего-либо смастерить лучше, чем он сам. А тут, пожалуйста, «шедевр фортификационного искусства».
— А камни кто клал?
— Сами монахи и клали, своими руками.
— Что, без техники?
— Какая же тогда техника! Пятнадцатый век… Выковыривали валуны с морского дна на отливе и волоком.
— Ох те мне-е, труд-то какой, — вздохнул Феофан, подошел к стене и погладил один валун, обросший лишайником. Валун был метра три шириной, полтора высотой. — Как же они на руках такую тяжесть?
— «Кладен камень великой, человек двести едва волокут» — так сказано в Соловецкой летописи об этом строительстве. Зато впоследствии эта крепость выдержала несколько осад и никому не удалось ее взять. Она неприступна.
— Интересно! — искренне сказал Феофан.
— Ладно, пойдем дальше, — Сергий явно стремился чем-то поразить. По дороге рассказывал: — Соловецкие монахи своими руками создали две гидросистемы — транспортную и питьевую. Для этого они отрыли около сотни каналов, укрепили их берега гранитом. Помните, вы на озере переходили через мост, через речку, помните?
— Конечно, помню, что я, беспамятный, — слоник-мост Феофан запомнил хорошо.
— Какие там были берега?
— Гранитные. — Это тоже тогда бросилось в глаза.
— Вот-вот, — так устроены все каналы. Представляете, какой это труд?
Да, действительно потрудился народ.
— В питьевую систему входило семьдесят восемь озер. Причем, вы представляете, выбирались лишь озера с песчаным дном, представляете? — Сергий даже возбудился. — Питьевая вода из семидесяти восьми лесных озер! Да еще с песчаным дном! Представляете, вкуснота! Травы, запахи цветов, леса, да это же бальзам! Вот люди жили, представляете!
— Не представляю! — Феофан на этот раз позавидовал монахам, гурманам этим.
— Вот, а транспортная система включала девять самых крупных озер и предназначалась для заготовки сена, дров, материалов. По ней ходили два парохода — «Чайка» и «Озерный».
— Ничего себе, жила братия, — присвистнул Феофан.
— Остатки воды крутили мельницу, пойдем посмотрим на нее.
Они подошли к невысокому зданию, когда-то, видно, довольно красивому, выложенному декором из фасонного кирпича, теперь выщербленного. Сбоку громоздилась полуразрушенная аркада из арок, опирающихся на колонны. Поверх нее пролегало некое подобие балюстрады из кирпичных колонок — балясин с остатками изразцов. Внизу, под зданием, в подклете, словно в больном животе, что-то неровно урчало.