Фанфан-Тюльпан
Шрифт:
— Да! — коротко ответил герцог.
— Мне нужно было довести до конца один план, который должен был обеспечить мне доступ к важным документам, — продолжал Люрбек. — Необходимость заставила меня неотступно следить за действиями и поведением одного офицера генерального штаба, находящегося при маршале Саксонском.
Тут в глазах англичанина занялся огонь интереса.
— Благодаря разным обстоятельствам, — говорить о них слишком долго, — я смог получить некоторые документы и несколько планов наступления. Вот они. Но, кроме этого, — черт возьми! — мне пришлось поджечь замок Фонтенуа, где князь Саксонский разместил свой генеральный штаб.
Не прерывая доклада, Люрбек протянул герцогу депеши и донесения, которые он украл у Д'Орильи. Герцог разразился довольным хохотом, схватил бумаги и принялся их лихорадочно изучать. Одна из них привлекла его особое внимание: это было точное воспроизведение плана военных действий, на такой же карте, как та, что лежала перед ним на столе.
— А теперь, монсеньер, — сказал Люрбек, — я попрошу у вас разрешения немного отдохнуть.
— О, вы это вполне заслужили, сэр! Несколько позже мне понадобятся от вас еще кое-какие разъяснения. А пока — до свидания!
Люрбек встал, низко поклонился и распрощался с главнокомандующим. Тот же, позвонив в серебряный колокольчик, приказал созвать к нему всех подчиненных ему офицеров. А Люрбек, снова сев на свою уже совсем утомленную лошадь, поспешил туда, где находилась Перетта, — он хотел проверить, благополучно ли ее доставили, как он приказал, в лагерь англичан.
Несмотря на все старания врачей, к лейтенанту Д'Орильи долго не возвращалось сознание. Только к полудню он начал медленно приходить в себя. Но его била лихорадка, и он бредил. Двое из его соратников не отходили от него, с жалостью вслушиваясь в его бессмысленное бормотание. Раненый вскрикивал:
— Вот он! Он уносит бумаги! Негодяй! Арестовать его!
— Бедный! Он бредит… — сказал один из офицеров.
— Да, но что серьезно: при пожаре исчезли очень важные документы… — сказал другой.
— Ясно, что они сгорели в огне.
— Хорошо, если так!
— Ну кто же мог их похитить?
— Вестовой, который находился на посту у двери бюро, утверждает, что он впустил в зал посетителя, который, имея пропуск, потребовал свидания с маркизом Д'Орильи. Потом посетитель исчез. Думаю, что именно он и ранил лейтенанта…
— А может быть, никакого нападения не было, а просто Д'Орильи поранился, падая…
В этот момент у изголовья раненого появился штандартоносец маршала Саксонского. Приветствуя двоих офицеров, он спросил:
— Скажите, а причина пожара установлена?
Оба офицера отрицательно покачали головой. Но тут больной стал понемногу приходить в сознание, лихорадка начала спадать, он открыл глаза и уже вполне осмысленно смотрел на тех, кто был рядом.
Он увидел Фанфана. На его лице отразилась целая буря чувств: огромная благодарность, облегчение, волнение — все вместе осветило его взгляд, и он, протянув руки к Фанфану, тихо сказал:
— Простите меня!
И потом еще раз, уже более твердым голосом и с мольбой:
— Простите меня!
Фанфан был чуть не до слез растроган и обезоружен его искренним и глубоким раскаянием. Он ответил:
— Прощаю!
Может быть, их отец, который видел их с небес, пожелал, чтобы два брата, еще не узнав друг друга, полностью примирились?
Робер Д'Орильи взял руку Фанфана и не отпускал ее; лицо его прояснилось; теперь на нем отражались спокойствие и радость. Фанфан не отнимал свою руку. Оба офицера тоже были глубоко взволнованы. И вдруг Д'Орильи рывком сел на постели, ужасно побледнел, словно что-то внезапно вспомнил, в глазах его появился ужас, и он закричал изо всех сил:
— Фанфан, умоляю вас, немедленно предупредите маршала! Подлый Люрбек! Он украл у меня документы! Теперь противник будет знать, что наше правое крыло ничем не защищено до сих пор!
Это был уже не лихорадочный бред! С полным сознанием он говорил о трагической и опасной ситуации; надо было действовать, не откладывая ни на минуту. Штандартоносец в одно мгновение все понял и сказал:
— Иду!
— Не слушайте, он болен, это бред! — воскликнули двое офицеров, пытаясь удержать Фанфана. — Мы не видели, чтобы шевалье де Люрбек появлялся здесь в последние дни. Посмотрите, бедный Д'Орильи даже не понимает, где он!
И в самом деле, Д'Орильи, смертельно бледный, снова откинулся на свою постель в бессознательном состоянии; с его губ теперь срывались только бессвязные звуки… Фанфан на минуту засомневался. Ведь, в самом деле, ни за что на свете он не хотел бы принести маршалу неправильные, или даже неточные сведения. Но, с другой стороны, слова лейтенанта были слишком правдоподобны, да еще полностью совпадали с событиями, свидетелем которых он совсем недавно был сам в Версале. Для него не было сомнения в том, что Люрбек — опасный шпион!
Фанфан повернулся к офицерам и закричал:
— Я уверен, что господин Д'Орильи говорит правду! Необходимо действовать и немедленно! Пока я бегу в генеральный штаб, я прошу вас — примите меры, господа, чтобы наше правое крыло было поднято по тревоге! — Это единственный способ быть готовыми к сюрпризу, который преподнесет нам неприятель!
Тон, которым он говорил, был настолько убедителен, что офицеры, мгновенно поверив ему, выскочили наружу. А Фанфан, с жалостью взглянув на Д'Орильи, которого двое санитаров теперь еле удерживали на постели, так как его бред приобрел буйный характер, бросился бегом к замку, в штаб…
В этот день, после полудня, госпожа Фавар должна была, вместе со своей труппой, давать первое представление. Бедная женщина, честно говоря, была мало расположена в тот момент играть комедию. О ее любимице, таинственно похищенной, не было никаких сведений. Тюремное заключение мужа продолжалось, что приводило ее в отчаяние. Ей приходилось призывать на помощь всю свою энергию, волю и самообладание. Но она все-таки рассчитывала — любезностью, или хитростью, — но когда-нибудь заставить маршала действовать. Только эта надежда, как ни хрупка она была, и давала ей возможность не потерять последнее присутствие духа.