Фанфики
Шрифт:
«Привилегии», «монополии», «откуп»… «черкизовщина». Нужно дождаться 18 века, когда понятие «free trade» будет вбиваться жерлами пушек британских эскадр по всему миру. Будь то «Ухо Дженкинса» на западе или «Опиумные войны» на востоке. А пока — чисто по-русски: «украл-убежал», «… и фиг меня потом найдут».
Ничего нового: я додумался до этого ещё в самом начале, в Юлькиной избушке. Когда глупо стебался насчёт героина и всеобщего благорастворения. Без «Булавы» с «Синевой» или их аналогов — отберут и оторвут. Отберут — товар, оторвут — голову. И плевать им на боярскую шапку.
Просто
Хорошо знакомо по моей сильно Демократической России: до лимона — на «крышу» и «гоблины» сгодятся, выше — придут «органоиды».
Очень грустно…
Что я там про осьминога сегодня проповедовал?
Мне потребовалось семь лет, прежде чем я рискнул снова вернуться к фарфору. Но уже стоял Всеволжск, уже на тысячи вёрст вокруг рыдали вдовы моих врагов. Уже и сам я был «по плечи — в крови, по ноздри — в дерьме». Но и тогда делал дело сиё в особой тайне. И после не выпускал «русский фарфор» в свободный торг.
Ибо оказалось, что б`oльшую прибыль даёт не продажа, а дарение. Несколькими десятками чашек, да тарелок, да кувшинчиков расписных переламывались судьбы народов и империй. Глядя на столь великую редкость, изделанную в Святой Руси, преклоняли слух свой к словам моим Вольдемар Великий и Генрих Лев, Фридрих Барбаросса и Мануил Комнин, король Амори и бан Стефан, Хорезм-шах и Старец Горы, Папа Римский и Кривее-Кривайто, Патриарх Царьградский и Калиф Багдадский…
Я отмывался у колодца после раскопок на пожарище. Подошла Любава, подала полотенце. Посмотрела, как я вытираюсь, и вдруг обхватила со спины, прижалась. Люди ж вокруг!
— Любавушка, ты чего?
— От тебя… пахнет вкусно. Тобом.
— Гос-споди! Любава! Ну чем от мужика может пахнуть на пожарище? Гарью, потом. Теперь — водой колодезной.
— Ага. Тобой.
И, не отпуская меня, не показывая прижатого к моему боку лица:
— Ты не продавай его. Он хороший. Только очень… дёрганный.
Тю. А кто у нас не такой? Да я сам… как электрическом стуле. Так, кого я продавать собрался?
— Люди говорят: ты Прокуя продашь. Или на кирпичи пошлёшь. Ты его нынче ругал страшно, кулаком бил. Ты ж никого даже за великие провинности не колотишь. Люди говорят — теперь точно продавать его будешь.
— Кого?! Прокуя?! Да он лучший мастер на всей Руси! Ему ж цены нет! Так и ему скажи. И ещё: ты видела, чтоб я кого-нибудь продавал? Хоть кого? Любава, запомни — я людьми не торгую. Убить — могу. Запороть, замордовать, угробить, извести… — всегда пожалуйста. А вот продавать… вспомни.
Она стояла, прижавшись, и не уходила.
— Что-то ещё, маленькая богородица?
Вот только теперь, от изумления, отпустила.
— Почему это я — «маленькая богородица»?!
— Потому что — заступница. А маленькая — не выросла ещё. Ну, говори, что ещё надобно.
— Ты ему новую кузню обещал. И всякие там… штуки. Мехи какие-то. Он из-за бати своего меха очень переживает.
— Бли-ин! Иди и не печалуйся. Будет Прокуёнышу и кузня новая, и меха хитрые. Нашла об чём заботиться. Иди-иди.
Она радостная побежала к себе, а я потопал в Пердуновку. Нервно соображая — а на что ж я сдуру подписался?
Ведь знаю же, что никогда ничего нельзя обещать женщинам! Ведь знаю же, что шкуру снимут и мозги выгрызут. Расслабился. Да и Любава для меня… не женщина. Ещё какое-то время. А потом… я её всему научу. Ну, что сам знаю. И в части телодвижений, и, что куда важнее, в части движения души. Умение чувствовать развивается и тренируется, также как и сама чувственность или умение думать.
Она права: кузню — надо ставить срочно. Тут жатва накатывает. Лесоповал с корчёвкой вообще никуда не уходили. Ещё каждую неделю — два комплекта для новых изб. Кучу привезённого железа надо в дело употребить. И ещё планы есть.
В Рябиновке кузню ставить нельзя: Прокуй всех задолбал. «Как с самого утра начнёт молотками своими… прокуячить, так и до темна. Никакой жизни нет» — это я уже несколько раз слышал. Кузню надо ставить рядом с гончарами. Место, где Горшеня отмучивал глину, уже получило название — Гончаровка. Горн гончарный мы там заканчиваем. И построим рядом горн кузнечный. Места там много — можно будет Прокую всякие подсобные помещения построить без проблем. Рябиновка как-то становится перенаселённой.
Горн — понятно, строения — понятно, уголь… надо для начала канаву устроить и начинать дрова пережигать. Инструмент у него… ручки деревянные Звяга сделает. Что там ещё? Мехи… или правильнее — меха? Да без разницы — воздуходуйка. Та-ак… А вот это интересно…
Попаданцы всех времён и народов, вляпавшись в средневековье, даже магическое, дружно добавляют к обычным кузнечным мехам привод от водяного колеса и на этом останавливаются. Типа: «пилите, Шура, пилите. Она золотая». А ведь это явный прокол.
Берём гармонь. Не «гормон», а гармонь! Если понятнее — баян. Не в смысле — сказитель, а в смысле — инструмент. Можно — орган. Факеншит! Именно — орг`aн, а не — `oрган! Хорошо — берём аккордеон. Для однозначности.
Теперь прижимаем одну клавишу и даём ноту. Одну. Долго. Очень долго. Пару часов минимум. Не получается? — А печке — надо. Так куда ж ты со своим… аккордеоном — в металлургию!
Печке нужен постоянный стабильный приток воздуха. С постепенной регуляцией. Типа: первые полчаса — поддув 100 %, следующий час — 60 %, потом четверть часа — 100 % и постепенное снижение в течение трёх четвертей часа до нуля.
И не надо рассказывать: «этого не может быть потому что этого не может быть никогда»! Это нужно по сути работы с железом. Значит, так должно быть сделано. Потому что иное — лепёж, дерьмо и самодеятельность.
Как говорил Янки: «Когда не существовало способа сделать нужное — я изобретал такой способ».
Думай, Ванюша! Чем ты хуже парней из Коннектикута?
Смотрим внимательно на существующую ситуацию.
Здешние кузнечные горны имеют боковое дутьё. «Аккордеон» растягивают, потом сжимают. Воздух выходит через дырочку. И свистит.