Фантасмагория смерти
Шрифт:
Теперь все это в прошлом, а председатель собрания Барер сухо смотрит на вошедшего, сжимая в руках лист с 57 вопросами, и говорит, почти не глядя на подсудимого: «Людовик, вы можете сесть». И король садится в то же самое кресло, что и 2 года назад; даже обивка на нем не изменилась. Нет только танцев и фейерверков, что были раньше. Пожалуй, только дерево и осталось прежним, и Людовик садится спокойно. Он действительно спокоен, о чем говорит и выражение его лица. Безусловно, так же безоблачны и его мысли; ему не в чем упрекнуть себя.
Далее Барер начал зачитывать свои 57 вопросов; практически все они касались писем, обнаруженных в «железном шкафу» предателя Гамена. Эти 57 вопросов, которые впоследствии превратились в 162, достаточно скучны, и их суть можно кратко сформулировать приблизительно следующим образом: «Бывший король, ты виновен в том, что думал и действовал таким образом, будто продолжал считать себя монархом. Во всяком случае, найденные документы свидетельствуют именно об этом». Насколько скучны задаваемые королю вопросы, настолько же бесцветны и его ответы: они ограничиваются либо «да», либо «нет», причем последнее – чаще. Например, «Этого документа я не признаю», «Виновным себя не считаю», «Я действовал согласно закону» и т. д. Когда же все эти нудные вопросы были наконец исчерпаны, Барер по-прежнему сухо проговорил: «Людовик, а теперь я приглашаю вас удалиться».
Король удалился в соседнюю комнату в сопровождении эскорта муниципалитета. Здесь он решился обратиться к Шометту с просьбой о защитнике. Вместо прямого ответа на вопрос Шометт предложил Людовику немного подкрепиться и взял кусок хлеба. Король сначала отказался, однако Шометт ел с таким аппетитом, а Людовик в этот день почти ничего не ел (что неудивительно, когда тебе предстоит суд, да еще под непрерывный рокот барабанного боя), а потому согласился на предложение доблестного патриота.
Шометт подал королю корку, которую тот принял, но не доел и отдал остаток хлеба гренадеру, и тот, недолго думая, вышвырнул его в окно. «Думаю, это нехорошо – выбрасывать хлеб, когда, как вы сами знаете, в стране такая нехватка продуктов». Шометт на это заявил: «А моя бабушка всегда говорила: малыш, никогда не выбрасывай ни крошки хлеба, потому что сам ты сделать его не сможешь». – «Ваша бабушка отличалась большой рассудительностью», – заметил ему на это Людовик. Он по-прежнему оставался спокойным. В его положении подобное расположение духа выглядело поистине героическим, но ведь теперь ничего от вечно пассивного человека и не требовалось, а потому данная задача – стоически принять известие о смерти – была ему вполне по плечу.
Короля снова усадили в карету и вновь отправили в Тампль. По дороге он произнес только, как ему хотелось бы снова хоть когда-нибудь проехаться по Франции, ведь у нее такая удивительная география, а он так всегда любил географию… Но похоже, с географией было покончено раз и навсегда. Когда карета скрылась за оградой Тампля, праздные горожане, собравшиеся поглазеть на это странное зрелище, разошлись по домам заниматься своими обычными делами.
С этого дня Людовика отделили от королевы и детей, поэтому он остался в мрачной комнате, среди толстых стен Тампля, совершенно один. Рядом больше никогда не будет ни одного человека, который любит его. Он написал завещание, документ, до сих пор потрясающий читателя своим спокойствием, простодушием, кротостью и набожностью.
Конвент же тем временем устраивал дебаты, дать королю защитника или же отказать ему. Наконец приняли решение адвоката дать, но по своему выбору. Первым получил предложение защищать Людовика адвокат Тарже, когда-то прославившийся в деле с ожерельем королевы (тогда Тарже поистине триумфально защитил кардинала Рогана). Однако 54-летний адвокат теперь отчего-то не горел желанием стяжать славу, защищая короля Франции. Тарже заявил, что слишком стар, чтобы взяться за подобное дело, способное расстроить здоровье кого угодно.
Тогда решили обратиться к адвокату Тронше, который был старше Тарже, как минимум, лет на 10, и тот не отказался. В это же время предложил свои услуги в деле защиты короля старый благородный Мальзерб, которому в это время уже перевалило за 70 лет. Мальзерб еще не забыл, что означает слово «честь», сказав: «Я дважды призывался в совет моего монарха, когда весь мир домогался этой чести, и я обязан ему этой услугой теперь, когда многие считают ее опасной». Пожалуй, трудно было бы высказаться благороднее. Итак, остановились на этих двух кандидатах, а чуть позже к ним присоединился молодой юрист де Сез, и все они вместе с Людовиком занялись изучением пресловутых 57 вопросов обвинения и еще 102 документов, относящихся к делу.
Это беспрецедентный процесс, и за ним, затаив дыхание, следила вся Европа. Как теперь будет выглядеть поведение Конвента, если он вообще желает, чтобы никто в мире не смог упрекнуть его? На самом деле, как бы он себя ни повел, все его действия будут выглядеть в глазах общественности более чем сомнительно. В связи с этим Конвент совещается днем и ночью, чтобы постараться покрыть новым содержанием старую формулу, которая так и трещит по швам. Подобное обстоятельство приводит в бешенство рьяных патриотов с Горы. Им нужна быстрота, и больше ничего. На трибуне Конвента гремят крики, зал непрерывно вопит, и дело решается в обстановке крайней ярости и предельного возбуждения.
В результате выносится решение, что Людовик должен выступать в суде 26 декабря. Однако защита ни в коем случае не соглашается: этот срок чересчур мал для того, чтобы она успела как следует подготовиться. «Спешить нельзя», – убеждает горячие головы защита. Это обстоятельство может принять роковой оборот. По закону адвокаты имеют полное право просить отсрочки, чтобы подготовиться к защите должным образом, однако патриоты снова кричат с трибуны – кто тенором, кто дискантом: «Нет, отсрочки вам не дадут, адвокаты, у нас слишком мало времени, а потому оставьте в покое этот устаревший закон». И вообще, каждый прекрасно помнит слова Робеспьера по поводу свободы; его сторонники прекрасно поняли, что раз на их стороне сила, то о каком законе вообще может идти речь?
И вот 26 декабря в 8 часов утра Людовика доставляют в Конвент. Несмотря на холод и темноту, все сенаторы уже с нетерпением восседают на своих местах. Они возбуждены, и Гора готова вот-вот вцепиться в глотку Жиронде. Король вошел в зал, сопровождаемый всеми тремя адвокатами и отрядом Национальной гвардии во главе с Сантером.
Сначала слово предоставляется одному из адвокатов Людовика, де Сезу, и тот говорит в защиту уже заранее осужденного человека в течение трех часов, не думая, насколько эта миссия опасна для него самого. Речь де Сеза была составлена всего за одну ночь, но все в ней дышит мужеством. Молодой адвокат рассуждает логично и талантливо; к тому же речь очень украшает нелишенное патетики красноречие. Король был тронут до глубины души, слушая его. Когда де Сез закончил выступление, король не выдержал и в слезах бросился ему на шею, непрерывно повторяя: «Бедный мой де Сез!».