Фантастическая одиссея
Шрифт:
— В нем что-то искусственное, Арн, — сказал Фома.
Я интереса в астероиде не нашел. Надо было оконтурить район опасности вокруг зловещей дыры Н-128, а звезд, вроде Кремоны, в Галактике больше ста миллиардов. Мои аргументы не подействовали на упрямого Михайловского. Фома стоит на своем, пока не стукнется лбом в ошибку. И хоть ошибается он ровно в девяти случаях из десяти, зато в десятом непостижимо постигает истину в дикой путанице противоречий. Случай с Кремоной оказался именно таким.
— Нет, что-то тут не ладно, Арн, — твердил он. — Разреши подвернуть поближе.
Я мог бы запретить изменение курса — и мы потеряли бы одно из интереснейших открытий и избежали бы гибели трети экипажа. Но мне не захотелось спорить с Фомой. Он не такой обидчивый, как Гюнтер, не так импульсивен, как Иван,
— Черт с тобой, Фома! — сказал я великодушно. — Трать на выходы в эйнштейново пространство тонны активного вещества, еще тонны потрать на уход из него, а выговоры от Марека поделим пополам. И честно предупреждаю — ту половину, которая больше, спихну на тебя.
Не прошло и часа, как я заговорил иначе. Это было, конечно, сооружение, а не астероид. Представьте себе длиннущую сигару с черными парусами перпендикулярно к оси — и все существенное в облике будет схвачено. На позывные сигара не отзывалась, ничто не показывало, что она хочет приблизиться или скрыться. Фома притянул ее захватывающим полем, заставил три раза повернуться. Носовая часть сохранилась хорошо, на корме зияло отверстие. Иван доказывал, что эдакие космические рыдваны были и у человечества лет триста назад, может быть, мы встретились с одним из них, затерявшемся в космосе. Фома помнил облик всех первых звездолетов, как вернувшихся на Землю, так и погибших в просторах Галактики: они были гораздо совершенней.
Елена объявила очередной неопровержимый логический вывод:
— Если это не древнее человеческое творение, то мы повстречались с новой разумной цивилизацией машинного типа. Это будет наше второе серьезное открытие после астронавтов-осьминогов.
Хаяси не преминул возразить, что мы познакомились лишь с затерянной в космосе гробницей астронавтов-осьминогов, а о том, существует ли еще их общество и где существует, — понятия не имеем. Алексей, по парусам, видимо, использующим «солнечный ветер» — лучистую энергию светила, — отнес корабль к типу планетолетов, а не звездолетов. Я включил Алексея четвертым в разведочную группу Гюнтера. Планетолет «Гермес» понесся к чужому кораблю, продолжавшему неторопливо плестись вокруг далекой Кремоны уже по новой орбите — Фома захватывающим полем слегка изменил ее.
О корабле кремонцев столько говорили потом на Земле, что мне нечего добавить к известному всем описанию. Но для Кнута Марека сообщение об открытии технически развитой цивилизации отнюдь не у черта на галактических куличках, а не так уж далеко от главной базы космического флота человечества прозвучало, как взрыв у самых ног: он перед тем в годичном докладе Большому Совету утверждал, что его регион Галактики не является обиталищем разумным существ. К чести Марека, он не упорствует в заблуждениях. В ротонограмме на тысячу слов он требовал, просил, умолял — зная, что мы можем и воспротивиться, ссылаясь на программу поиска, — забыть обо всех ранее намеченных программах и идти на Кремону, откуда, по его мнению, стартовал обнаруженный нами планетолет. Признаться, колебания у меня были сильные. Во всех нас, кроме Марека, мигом отказавшегося от прежних заблуждений, крепко засела уверенность, что и сама Кремона — Звезда скучная, и планетная ее система — собрание мертвых шариков. То, что обнаружили чужой корабль на планетной окраине Кремоны, отнюдь не свидетельствовало о его кремонском происхождении, скорей наоборот. И на корабле, явно созданном живыми существами, мы не нашли следов какой-либо жизни — ни трупов, ни праха. Гюнтер решил было, что судно вели автоматы, но даже обломков механизмов не было. Половинка длинной сигары с оторванной кормой и солнечными парусами, а внутри пустота. На Земле потом, я знаю, нашли тысячу и один убедительный признак обитания на судне кремонцев, но мы не располагали ни временем для долгих исследований, ни земной аппаратурой. Я послал депешу Мареку, что представители разумной цивилизации не обнаружены и что вряд ли планетолет стартовал с внутренних планет Кремоны. Он повторил просьбу забыть о всех прочих заданиях и идти на Кремону. Пришлось идти.
— Разубеди Марека, Анна, — сказал я после того, как две дальние планеты оказались грудой пыли, окаменевшей в космическом холоде. — Ты астрофизик, к твоим аргументам прислушаются охотней, чем к моим. Все равно будешь подтверждать наблюдения «Медеи». Не вижу причин брать под сомнение работу предшественников. Если бы я хоть минуту верил, что эта сигара с парусами не примчалась издалека!
— Вариант появления издалека даже более вероятен, — сказал Фома, он незадолго перед тем провел расчеты.
Анна никогда не колебалась, высказывая свое мнение, но страсть не любила быть арбитром в спорах. Соглашаться с другими она могла, но совестилась опровергать того, с кем не соглашалась: природная деликатность запрещала наносить обиды. В такие минуты она удивительно менялась. Вы помните ее портреты — темноволосая, длинноносая, нескладная дурнушка рядом со светлокудрой красавицей Еленой Витковской. Но глаза ее, и без того большие, так расширялись в минуты смущения, в них появлялось такое сияние, она казалась такой очаровательно беспомощной… В общем, то, что наши предки называли «вечно женственным». Еленой нельзя было не увлечься, на Земле ее одолевали поклонники, но все недолговечные скороспелки. Анной не увлекались, в нее глубоко влюблялись. Она знала, что я не желаю идти на Кремону, а Кнут Марек настаивает на этом — и стеснялась стать судьей между нами. Вместо нее ответил Мишель:
— Устанавливаю два факта, Арн. Чужой планетолет замечен на окраинах Кремонских планет — первый факт. Он может прибыть сюда отовсюду, в том числе и от одной из них. Это не факт, а предположение. Планеты Кремоны, как объект изучения, всего ближе — второй факт Елена, какой отсюда логический вывод?
— Тот самый, какого ты ждешь. — Елена рассмеялась и взмахнула желтыми локонами. Фома и Алексей, самые галантные из наших мужчин, называли их золотыми, Иван в один из дней ее рождения написал стих, где строчка «солнце и пепел твоих волос» рифмовалась с сентенцией: «я счастлив: быть другом твоим довелось». — Надо обследовать планеты Кремоны.
Таким образом, поддержки у экипажа я не встретил. Мы двинулись к третьей планете, но и она оказалась таким же комком перемерзшей пыли. Никто не сомневался, что и следующая не принесет нового. Однако следующая была неожиданна. Анализаторы издалека установили, что излучение от нее соответствует каменно-пылевому объекту при температуре около ста градусов ниже нуля — именно этого я и ждал, — но картина поверхности странна: какие-то тени, силуэты, мазки, а не обычные четкие линии и краски. Впервые я видел обоих астроинженеров сконфуженными. Я сердито потребовал от них приличных изображений. Фома вел «Икара» на малой скорости. Планета, солидный шарик, на три четверти массы Земли, приближалась. Вдруг все изменилось. На экране вспыхнула картина, не имевшая никакой схожести с той, что недавно фиксировали анализаторы: не груда серой пыли, от одного морозного вида которой знобило, а очаровательная планетка, до того похожая на Землю, что хотелось закричать от восторга. Я и закричал, но на Алексея с Гюнтером:
— Что за вздор фиксировали ваши приборы недавно?
Ответ астроинженеров заставил меня задуматься. Анализаторы верно показывали то, что перед ними являлось. Сама планета путала свои изображения. С расстояния в сто тысяч километров она рисовалась серым безжизненным комком, а на отдалении в тысячу — восхитительной страной. Мы восьмой год носились в Галактике на «Икаре», каждый еще до «Икара» накопил от трех до десяти лет космического стажа на других кораблях, в Академии нам читали о всех прошлых интересных космических рейсах — ни с чем похожим мы не встречались и ни о чем похожем не слыхали. Я приказал отдалиться от Кремо-ны-4, фиксируя изменение картины. Мы отходили — и яркие краски тускнели, пропадала зелень, леса, моря, горы, облака, усиливалась серятина, типичная для мертвой пыли, и с какого-то момента уже не было планеты, разительно похожей на Землю, была несущаяся вокруг далекой желтой звезды груда каменного мусора. Мы дали сильное увеличение — не то, что гору или море, обычный дом зафиксировался бы на пленке, — но картина осталась прежней: навеки промороженный, мертвый шарик. Мы возвращались, все менялось, снова под нами проплывал зеленый, теплый, великолепно убранный мир.