Фантастическая проза. Том 3. Поезд в один конец

Синякин Сергей Николаевич

Спалось ей плохо.

Снился Лине домовой Седик, и пригорок их любимый, поросший бело-розовой земляникой, снился ей дядька Иван, и пьяненький по своему обыкновению дядя Петя, и рыбки снились, а под утро в ее сне стали парить в воздухе зеленоглазые, шуршащие крыльями стрекозы, которыми управляли маленькие человечки. Один из них опустил стрекозу на плечо Лины, прокричал ей в ухо тоненьким голосом:

– Понравилось летать? Правда, здорово? Ну тогда – подъем!

И Лина поняла, что надо вставать и идти на физическую зарядку, хотя именно этого ей не хотелось делать больше всего на свете.

А история с Татьяной Сергеевной имела свое неожиданное

продолжение. Нет, Татьяна Сергеевна никому ничего не рассказывала и с Линой о своем муже даже не заговаривала. Лину к себе вызвала директор интерната Вера Ивановна.

– Это ты, – сказала она ненавистно, едва они вдвоем оказались в директорском кабинете, – ты во всем виновата! Знала, что я тебя не люблю! Ну зачем, зачем ты это сделала, гадкая ведьма?

Оказалось, что от Веры Ивановны ушел муж, а она в этом винила Лину. Конечно, а кого же еще, если не ту, о которой ходят разные слухи? Если раны умеет заговаривать, кровь останавливать, мужика сладострастного в гроб загнала, то ведь и на другое способна!

Губы у Веры Ивановны тряслись, руки ходуном ходили, а смотрела она так, что будь ее воля, испепелила бы дерзкую девчонку на месте, чтоб пепла от нее не осталось.

– Ты! – громко шептала Вера Ивановна. – Ты это сделала! Ты отомстила за то, что я тебя не любила! Дрянь! Дрянь!

И вдруг упала перед Линой на колени.

– Верни мне его! Слышишь, верни!

– Встаньте, Вера Ивановна! Встаньте! – испуганно бормотала Лина. – Ведь увидеть могут! Стыд-то какой! Господи, да встаньте же!

И пообещала. А куда ей было деваться, если директриса уже начала ей руки целовать, и взгляд ее из-под растрепанных волос был мутным и ничего не соображающим.

Приворотное зелье готовить несложно, если ты в деревне живешь и все под рукой. А попробуй в городе его приготовить! Семь потов сойдет, пока все составные части найдешь и воедино сольешь их. Труднее всего было капельку крови бывшего мужа Веры Ивановны найти. У нее он не жил и от встреч с ней оберегался. Только ведь не зря говорят, что любящая женщина может невероятное.

– Вот, – сказала Лина, отдавая Вере Ивановне аптечный пузырек с темно-зеленой жидкостью. – Добавьте в еду или питье.

– А если не поможет? – глухо и испуганно спросила Вера Ивановна.

– Да вы не волнуйтесь, поможет, – успокоила ее Лина, хотя сама готовила приворотное зелье первый раз в жизни.

Помогло, да не очень.

– Он стал совсем другим, – гневно сказала Вера Ивановна, когда муж ее вернулся домой. – Он стал ленивым, небрежным, он ничего не хочет делать дома… Он даже ко мне совсем равнодушен! Верни мне прежнего Пашку! Что ты с ним сделала, дрянь?

А что Лина могла сделать с ее мужем, если она никогда в жизни его не видела? Но разве это объяснишь тому, кто ничего понимать не хочет? Для Лины наступили трудные времена.

А тут еще и она сама первый раз в жизни влюбилась.

Глава седьмая

Колька Быстров в интернате не учился, но часто приходил во двор – с пацанами в «дыр-дыр» поиграть. Это что-то вроде футбола, только играют в него пять человек на пять или шесть человек на шесть, а ворота маленькие и без вратаря. Чаще даже и ворот-то никаких не было, просто размеченное пространство, обозначенное двумя белыми кирпичами, поставленными «на попа».

Был он высок, крепок в плечах и постоянно улыбался. У него были нахальные и вместе с тем нежные голубые глаза, трогательная ямочка на подбородке и заметная щербинка между передних верхних зубов. Ну, такой он был, что при виде его у Лины ноги слабели, и голова кружилась. И очень хотелось, чтобы он на нее посмотрел, и не просто посмотрел, а заметил.

Колька Быстров был на год старше Лины, а фасонил так, будто еще старше был.

В тот день, когда Лина его увидела, ей все время хотелось совершить что-то невероятное, может быть, именно поэтому она вечером поднялась на крышу, посидела немного, собираясь с духом, и ступила на воздух, в который раз поражаясь его упругости и прочности. И всего-то надо было поймать уносящийся вверх воздушный поток, чтобы тебя унесло к облакам. Невидимую землю под Линой усеивали тысячи огоньков, словно свечки внизу горели, улицы были обозначены правильными линиями таких огоньков, и еще горели церковные купола, а там, где должен был находиться городской центр, полыхало разноцветное неоновое марево. Лина поднялась еще выше и оказалась в странном мире, где над головой светились и подмигивали звезды и под ногами тоже светились и подмигивали звезды. Только звезды над головой время от времени закрывали редкие облака, а звезды на земле ничего не закрывало. Лина добралась до облака, оно оказалось холодным и мокрым, оно липко обняло девочку, заставляя дрожать от холода. Лина поднялась еще выше, вырвалась из объятий облака и оказалась над ним. Она повисла над облаком, развела руки и закружилась, слыша странную дивную мелодию, под которую было хорошо танцевать. И звезды кружились вокруг нее, и редкие метеоры вспыхивали в черной бездне, расчерчивая небеса стремительными желто-красными полосками. И хотелось плакать – только Лина не могла понять отчего: от тоски и ожидания любви или небесного одиночества.

Она замерзла и спустилась ниже, а потом и вовсе спланировала на крышу, прошла крадучись по гулкому пустому коридору и остановилась у большого старинного зеркала, что было установлено в нем. Из зеленоватой глубины зеркала, походившей на воды омута, на нее глянула прелестная девушка. Мокрые завитые кудели черных волос липли к щекам, жарко блестели глаза, и губы были твердыми и пунцовыми от холода. Она чувствовала, что становится красивой. С одной стороны, ей это очень нравилось, а с другой – она боялась будущей красоты, потому что ожидала от нее новых несчастий.

– Слышь, мелкая, – лениво сказал при встрече Колька Быстров. – Тебя как зовут?

И сердце Лины заколотилось часто-часто, словно воробей в груди колотился и пытался выбраться на свободу.

Так и познакомились.

Колька приглашал ее в кино, а когда гас свет, лез целоваться и наглел руками. Поцелуи его Лине не нравились, что может быть хорошего в холодных прикосновениях слюнявых губ? Лине казалось, что вот влюбится она и вся ее жизнь переменится, пресные дни станут сказочными, а ничего такого не происходило: уже через неделю Колька стал считать ее своей собственностью. Интернатских мальчишек, с которыми Лина дружила, зачем-то побил.

– А пусть не глазеют, – коротко отрезал он, когда Лина стала его в этом укорять.

И ничего хорошего в этой самой любви не оказалось, все было совсем не так, как Лина читала в повести о дикой собаке Динго и любовных романах, которые к тому времени стали продаваться в газетных киосках и лежали под подушками почти у каждой девчонки из их интерната.

– Слышь, мелкая, – сказал Колька Быстров. – Вот мы с тобой уже двадцать дней встречаемся, а у нас ничего не было.

– А что у нас должно быть? – не поняла Лина.