Фантастика 1973-1974
Шрифт:
– Однако не решился.
– Только потому, что ты всех подавляешь. Чего доброго, оборвешь, не дослушаешь предложения - ты же веришь лишь в свой ум, свою отвагу - и вместо геройства человек окажется в смешном положении.
– Да что здесь, школа бальных танцев? “Ах, простите, я нечаянно пригласил вашу даму!” Плевать мне на смешные положения, когда на каждом шагу такие, которые могут кончиться трагедией. И инициативы Тут не всякие в моде. Если б Браницкий…
Радищева жестом остановила его.
– Ты забыл, Роман, что я представитель
– Ну и твои заключения?
– Статья четвертая: “Психологическая небрежность руководителя, повлекшая…” - Постой, - Романов ошеломленно посмотрел на нее.
– Это ошибка. Конечно, ошибка! Да, я несдержан. Случались и конфликты. Но гибель Олега… Как ты можешь такое связывать? Все твои рассуждения - еще не доказательства.
Елена молча протянула какие-то листки.
– Что?
– он слегка отпрянул.
– Расчет выхода в космос без автокурса и маяков. Браницкий сделал его, потому что усложнившаяся программа исследования требовала свободного отклонения от заранее заданного маршрута, а насчет маяков не хотел больше к тебе обращаться.
Небольшие листки, покрытые паутинкой схем и словно запутавшимися в них символами, цифрами, в один миг стали главней всего.
Даже сам этот безумный выход Браницкого в космос показался менее смелым, чем заключенная здесь идея.
От формулы к формуле она захватывала все сильней. Роман не сдерживал восхищения и лишь мимоходом досадливо морщился от некоторых ошибок, будто и теперь их можно было исправить росчерком пера.
– Ну конечно! Олег не учел поглощения пространства “черной дырой”. Значит, отклонение составило… - чуть ли не обрадованно воскликнул он и тут же поднял голову.
Лицо Елены было словно мраморное.
– Да, да, все следовало тщательно пересчитать, - голос его словно потерял окраску.
– И не один раз. Нет, все равно это оказалось бы слишком большим риском. Но почему Браницкий не посоветовался?
– С тобой? Он уже имел однажды такое удовольствие.
Романов почувствовал, как на него обрушилась огромная тяжесть.
Елена права. Во всем. Боже, как он виноват перед всеми! И перед ней.
Радищева, подойдя к двери, обернулась.
– Заключение я напишу позже.
– Это отставка от экспедиции?
– И от космоса. Но все решит Совет. Я ведь только психолог.
Постояв немного, она тихо добавила:
– Вот когда понадобится тебе настоящее мужество.
Оставшись один, Роман медленно обошел комнату. Представил, как все здесь переменится. Не будет висеть портрет Ирины. Исчезнут многие другие вещи. Появятся новые.
Привычное перемешается с незнакомым. Маленький мир, который долгое время принадлежал ему, окружит иного человека.
Но о чем он думает? До чего ничтожные чувства выползают из сердца, когда ему нужно истекать стыдом и болью! Лучше б оно совсем было пусто.
Нет, тут нельзя оставаться. Тут тесно и мелко. Надо туда…
Романов
И, только надев скафандр, почувствовал себя забронированным от взоров.
За куполом встретились несколько техников. Они только что установили новый старт-снаряд и возвращались обратно. Кто-то из них приветственно помахал начальнику экспедиции рукой, не узнав его.
Романов поднялся по металлической лесенке и, прежде чем сесть в снаряд, оглядел сверху экспедиционный городок. Сколько раз перед стартом взгляд проскальзывал по этому геометрическому пейзажу - матовые купола, серебристая игла антенны, легкие крылья локаторов, - но лишь сейчас заметил их фантастическую красоту. Вероятно, там, на Земле, воспоминание будет долго щемить сердце.
Он вызвал диспетчерскую.
– “Первый” идет в космос. Прошу любой курс.
– Это вы, Роман Михайлович?
– удивленно откликнулся девичий голос.
– Куда вам?
– Прошу любой курс.
Прижало и отпустило ускорение.
Неслышно раздвинулись створки, обнажив звездную полоску, и он шагнул сквозь нее в пространство.
Звезды поплыли сначала в одну, потом в другую сторону - начался их обычный танец. Здесь, в космосе, всегда кажется, что не ты вращаешься, а все вращается вокруг тебя. Впрочем, кажется ли? Тут ведь любая точка может считать себя пупом вселенной. И это верно и неверно. Как значимость его собственной судьбы.
Но где тогда опора для смысла, для цели? Нельзя же разуму питаться сплошными отрицаниями? Зачем же вышел в космос человек? Чтобы растерять остатки привычных своих представлений? А что получить взамен?
Впрочем, когда впереди распахивается вселенная, смотрят на звезды.
Разве заглядывал он в глаза Браницкого? Нет, просто вместе делали одну работу - все ради того же жадного желания человека знать, знать, знать!
– и думали только о ней, а не друг о друге. Но не зря ли?
Не там ли ответ? Не они ли - глаза человеческие - те окна, за которыми таится главная ценность, не теряющая смысла даже перед губительным скептицизмом относительности и бесконечности вселенной?
Вот она лежит со всех сторон, бездонная вселенная, и в ее черном холоде плавают пылающие галактики. Точнее, со страшной быстротой несутся друг от друга. А человеку с его куцым временем кажется, что они стоят на месте. Где ему, маленькому, ничтожному, увидеть галактические скорости!
Лишь сознание его может объять и понять все! Так не оно ли та единственная вечная ценность, которая способна примирить нас с реальностью?
Сознание! Сила и слабость природы… Как же в древности называли его? Каким-то странным сдавленным словом… Душа. Но почему? Будто затянутое петлей, едва дышащее: душно! Может, потому, что душа была загнана в человека? Голая, беззащитная, ранимая. Но вот ей открылась бесконечность вселенной, а она все так же уязвима. Огромна, всесильна и уязвима! Как же мог он быть так неосторожен?