Фантастика 1973-1974
Шрифт:
Вообще следует удивляться не тому, что молодой символист взялся за приключенческий роман с элементами научной фантастики, а тому, что он оказался единственным в его твор ческом наследии. С семи лет Валерий Брюсов зачитывался Жюлем Верном, Майн Ридом, Фенимором Купером, Густавом Эмаром, отвергая казавшиеся ему пресными журналы “Родник”, “Игрушечка”, “Детский отдых”.
Вместе с братьями Брюсов изо дня в день продолжал “многосерийную” игру в индейцев, воображая “себя дикарем Тса-Ут-Вэ”. А потом, уже в гимназии, он снискал уважение однокашников, пересказывая приключенческие книги.
В это время Брюсов впервые в жизни становится редактором.
Часть “произведений” появляется под первыми брюсовскими псевдонимами - Пятнистый ягуар и Спиппер.
С годами страсть к “легкому жанру” не ослабела. Летом 1895 года, то есть как раз когда писались первые эпизоды “Горы Звезды”, Валерий Яковлевич заносит в дневник: “С влажными глазами кончил читать “Монте-Кристо”; и с влажными не потому, что этот роман напоминал мне бывшие годы, когда я читал его в первый раз, но просто из сочувствия к судьбе героев. Глупая чувствительность к романам, когда ее вовсе нет к событиям в жизни”.
Интерес к приключенческой и научно-фантастической литературе сохранился и у седого профессора, ректора Литературно-художественного института. Уже в последние годы в не опубликованном при жизни стихотворении поэт с благодарностью вспоминает милые сердцу книжки: На дальней полке, мирным строем стоя, Спят с ранних лет любимые тома; В них дремлет луч тропического зноя, Глядит из них полярной ночи тьма…
Возвращаясь к роману, следует отметить еще одну его особенность.
В нем сошлись многие темы будущего “большого Брюсова”. Это тема “раб и царица”, межпланетная экспедиция, проблески “семи земных соблазнов”, мотив “хранителя тайны -жреца”. В сюжет, словно списанный у Райдера Хаггарда, вплелись чисто брюсовские повторы. Часть из них уже была воплощена в первых сборниках, а другие темы ждали своей очереди долгие годы.
В 1920 году, примерно в то же время, когда инженер Лось, герой “Аэлиты” А. Толстого, искал спутника для полета, Брюсов начинает рассказ “Экспедиция на Марс”. Наверно, шквал революции чем-то сродни штурму неба. Иначе чем объяснить такой повышенный интерес к космическим темам именно в это время?
Конечно, в названном рассказе уже другой почерк: исчезла заемная экзотика, строже стал стиль, глубже мысли. Трудно удержаться, чтобы не привести пророческий отрывок из брюсовского “Предисловия редакторов” к рассказу.
“Известно, что принципиальная проблема межпланетных сообщений была разрешена еще в начале XX века, причем первые межпланетные корабли, сконструированные в то время, получили название “ракетных” по характеру тех двигателей, которыми они были снабжены. Однако на твердую почву конструкция подобных кораблей стала лишь с того времени, когда удалось найти практическое применение внутриатомной энергии и использовать ее в качестве моторной силы”.
И все же, несмотря на двадцатилетний разрыв во времени, неоконченный рассказ “Экспедиция на Марс” и роман “Гора Звезды” объединены не только звездной темой.
В старой клеенчатой тетради молодой поэт набросал конус фантастической горы, вычислил ее объем, высоту ярусов, размеры залов. Все должно выглядеть точно. И потом столь же тщательно прикидывал на четвертушке писчего листа расстояние до Марса, скорость ракеты, сроки полета.
Та же четкая брюсовская продуманность. Неудивительно, что именно Брюсов
Возникает естественный вопрос: почему же автор, затратив столько трудов на “Гору Звезды”, не захотел ее куда-нибудь пристроить? Материальные дела его, как известно, в этот период были далеко не блестящи. Вероятно, объясняется это тем, что “неизвестный, осмеянный, странный” поэт не был тогда, мягко говоря, приманкой для толстых журналов.
Но возможна и иная причина.
Дело в том, что сам Валерий Брюсов расценивал роман “Гора Звезды” как учебный. Именно на нем он вырабатывал свой прозаический стиль. 29 июня 1896 года Брюсов писал другу своей юности А. А. Курсинскому, служившему в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого репетитором его детей: “Приступаю (о, очень торжественно) к роману. Ты пишешь, что вполне выработал план своего романа. Увы! Увы! Сколько раз вырабатывал я планы своих. Еще незадолго до отъезда разработал я план исторического романа… с такими подробностями, что мог рассказать последовательно каждую главу… и между тем ни этого романа я не написал, ни другого не напишу - долго, быть может, никогда. И вот почему: у меня нет формы. Я не могу писать так, как писали Тургенев, Мопассан, Толстой. Я считаю нашу форму романа рядом условностей, рядом разрозненных трафаретов. Мне смешно водить за ниточки своих марионеток… Нет, таких вещей, где каждое слово ложь, а каждое выражение трафарет, я писать не могу. Подождем, пока создастся новая форма”.
И последнее. Стоило ли извлекать из архивных глубин несколько наивный труд, от которого отказался автор? Есть ли в этой публикации иная ценность, кроме литературоведческого интереса? Рискуя заслужить упрек в субъективности, я все же утверждаю, что “Гора Звезды” хранит аромат эпохи того недолгого промежутка, когда стычка с ягуаром в фантастико-приключенческой повести выглядела уже старомодной, а диалог с марсианином казался чуть-чуть преждевременным.
И это дает роману право на существование.
А кроме того, читая давно написанные строки, вы, может быть, представите скуластого черноглазого мальчика, упивающегося в старом доме на Трубной подвигами морских бродяг и отважных землепроходцев.
И это позволит лучше понять его уже повзрослевшего, ломающего все каноны с не меньшим упорством и смелостью, чем герои детских книжек.
Кто знает, возможно, между этими фактами “есть тонкие властительные связи”. Не зря же в своем последнем сборнике, в стихотворении “Марриэтовы мичманы”, поэт оправдывает увлекательную выдумку и приключенческую неправду.
Ту неправду, что измала
Жгла огнем неустанным,
Ту, что волю в нас вызвала -
В жизни стать капитаном.
Р. Щербаков
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ Гора Звезды
ПОСВЯЩЕНИЕ
Вступая десять лет назад в пустыню, я верил, что навсегда расстался с образованным миром. Взяться за перо и писать воспоминания заставили меня события совершенно необыкновенные. То, что я видел, быть может, не видел никто из людей. Но еще больше пережил я в глубине души. Мои убеждения, казавшиеся мне неколебимыми, разрушены или потрясены. С ужасом вижу, как много властной истины в том, что я всегда презирал. У этих записок могла бы быть цель: предостеречь других, подобных мне. Но, вероятно, они никогда не найдут читателя.