Фантастика 1982
Шрифт:
Планета была зеленовато-голубой… нет, изумрудной. Издали она представлялась плоским диском, и нимб атмосферы, окружавший диск, с внешнего края почти прозрачный, угадывающийся и невесомый, потом, к поверхности планеты, начинал густеть и наливаться темно-синей краской. Планета была величественной и торжественной; она медленно поворачивалась, пронося перед глазами Маккиша большой материк, похожий по форме на огромную грушу и окруженный созвездием пятеностровов. Материк один на планете, все остальное занимал океан.
Мелодично прозвучал сигнал связи. На экране появилось лицо Данилевского, и Маккиш оторвался от иллюминатора.
Под глазами Данилевского лежали морщины, которых прежде не было, казалось, что он постарел лет на десять, и вдобавок, всегда аккуратный, он перестал бриться.
– Здравствуйте, - сказал Маккиш, - я иду на посадку.
– Я вас жду, - ответил разведчик. Глаз он так и не поднял, и Маккиш его понимал. Для того чтобы попросить замену, надо или серьезно заболеть, или же вконец растеряться, признать, что задача тебе не по плечу. Хотя еще неизвестно, на что мужества требуется больше: на то, чтобы заявить всем - и это будет занесено в корабельный журнал, - что ты больше не можешь, признать свое поражение, или в этом все-таки не сознаться?…
Он опустился в двухстах метрах от форпоста, возле космокатера Данилевского. Разведчик, пробывший на Лигейе семь дней и попросивший замену, одетый в скафандр, встречал Маккиша на месте посадки.
Форпост, конечно, был как форпост, по типовому проекту: жилой отсек, прозрачный купол с лабораторным столом и приборами, внешний стеллаж с ячейками, где помещались автоматы-разведчики. В таких форпостах Маккиш провел… а в самом деле, сколько же провел времени в таких форпостах? Ну, не время считать.
Они вместе сняли скафандры.
– Зто нервы, просто нервы!
– быстро сказал Данилевский.
– Накопилась усталость, и нервы сдали… Или… болезнь?…
– Вы отдохнете, - мягко сказал Маккиш.
– Конечно, нервы.
Данилевскому было под пятьдесят. Двадцать пять лет он был разведчиком. Побывал за это время минимум на сотне планет. За это время вполне можно устать и расстроить нервы.
Но, если держать себя в руках, врачи еще не скоро смогут это обнаружить… Но нет, все-таки этого быть не могло.
– Давайте чаю выпьем, - быстро сказал Данилевский.
– Чаю? Да, конечно!
– Ниточка размышлений Маккиша прервалась.
– Один только вопрос. О том, какого рода галлюцинации вас преследовали, я знаю. Но…
– Бее, что со мной происходило, я, разумеется, заносил в магнитный дневник. Не скрывал ничего…
В кухонном отсеке они пили чай - это была одна из незыблемых традиций разведчиков: тот, кого сменяли, обязательно угощал на прощание преемника чаем, - а пятнадцать минут спустя Данилевский улетел. Маккиш сам ввел программу маршрута в электронный мозг космокатера, и вмешательства Данилевского в управление не требовалось. Маленькая точка маленького корабля растаяла в ярко-голубом небе, и Маккиш остался на планете один.
Утром его ожидало прекрасное зрелище. Местное солнце - красная звезда ТП-66 - окрасило горизонт призрачным розовым светом, густеющим на глазах. На горизонте был лес голубых деревьев - здесь вся растительность была голубой, - и казалось, в лесу набирает силу пожар. Однако Лигейя вращалась быстро; и вот уже диск красного солнца поднялся над лесом, в котором пожар стал угасать, и в наклонных солнечных лучах все вокруг тотчас преобразилось.
Голубые листочки деревьев из небольшой рощицы возле
Маккиш с усилием оторвался от великолепной картины, которую наблюдал из-под купола, и начал рабочий день.
С тем, что успел сделать Данилевский, он уже был знаком.
Когда один разведчик меняет другого, дела не надо сдавать и принимать: все сведения есть на магнитной ленте. За семь дней автоматы форпоста собрали исчерпывающие данные об атмосфере и о закономерностях атмосферных процессов. Здесь оказался приятный климат со средней температурой в двадцать градусов; правда, атмосфера не годилась для дыхания и иной раз налетали шквальные ветры. Эти шквальные ветры, как можно было понять, отличались ужасающей силой и должны были сметать на своем пути все. Форпост, например, не устоял бы. Судя по всему, последний ураган только что миновал, и Данилевскому повезло, что высадка на планету была осуществлена после урагана. У этих шквалов, как можно было судить по предварительной обработке результатов, была строгая периодичность: трижды в год.
Автоматы-сейсмологи изучали тектонику планеты. Автоматыгеологи пробурили тысячи скважин; найдены были запасы платины. Несколько автоматов вели биологические наблюдения в океане, и еще два автомата, кружась над Лигейей, составляли ее подробную карту.
Все правильно, Данилевский действовал по стандартному плану. На долю Маккиша, значит, оставался сбор биологических образцов, но автоматы-охотники обычно выходили на работу уже перед самой эвакуацией форпоста, когда автоматы-рабочие, соорудившие это временное пристанище человека-разведчика, уже вот-вот должны были вновь разобрать его и упаковать в космокатер. Еще на долю Маккиша оставались геохимические исследования, ряд других работ…
Да, а еще на его долю оставались галлюцинации, которые мучили Данилевского. И любопытные галлюцинации.
С командного пункта он отдал приказ автоматам-геохимикам, надел скафандр и вышел из форпоста наружу.
Поблескивающие вороненым металлом, похожие на черепах автоматы уже выезжали из ячеек наружного стеллажа. Они казались медлительными, но внешность была обманчива. Материк Лигейи они могли бы пересечь из конца в конец за несколько часов. Маккиш провожал их взглядом, и тут же одному автомату пришлось воочию показать свою скорость.
Вынырнув из-за низкого облака, на одну из “черепах” спикировали три огромные птицы. Наверное, это странное существо показалось им легкой добычей. Но в последний момент “черепаха” сделала резкий рывок, и птицы промахнулись. Возмущенно вереща - в динамике скафандра были слышны внешние звуки, - они взмыли вверх и приготовились к новой атаке. Птицы были быстры и уродливы. Их перепончатые крылья - по четыре на каждую, словно у гигантских стрекоз, - были усеяны какими-то наростами, похожими на бородавки, а зубы, торчащие из разинутых клювов, походили на гвозди и были такими же острыми.