Фантастика 2000
Шрифт:
Последняя катастрофа плохо отозвалась на нашей жизни.
Как я уже говорил, одну из комнат в нашей квартире после развода с папой отдали его сотруднику дяде Саше Соколову.
Это был мягкий, добрый пьяница, а я перед ним глубоко виноват. На антресолях хранился его сундук с дореволюционными бумагами. Я в него залез. Я вытащил из него грамоты на чины и ордена его предков. Я любовался ими, никому не показывал и намеревался возвратить на место. На грамотах были сургучные печати, заклеенные квадратиками бумаги, сам текст был набран в типографии, но подписи
К дяде Саше ходили друзья — им было лет по двадцать, они пили водку и в трусах бегали по нашему коридору. Потом у некоторых появлялись подружки и эти друзья исчезали.
Дядю Сашу арестовали как раз во времена гонения на папиных заместителей. Я проспал эту трагедию. Проснулся, а мама говорит (вы бы послушали показное спокойствие, с которым произносились такие фразы в бывшие времена): «Игорек, за дядей Сашей ночью пришли».
— За что! — закричал я. У меня еще не было иммунитета.
— Наверное, — придумала мама, — за его связь с молодыми людьми. Ты меня понимаешь?
— Понимаю.
— Честно признаться, я жила в ужасе, — сказала мама. — Мне всегда казалось, что он попытается тебя совратить.
Про корзину на антресолях мама ничего не сказала чекистам. Имела же она права не знать о ней! Но на следующий день позвонила Сашиной сестре, и та увезла плетеный сундук. Положить грамоты обратно я не успел, да и не уверен, что положил бы, будь у меня возможность.
Потому что Оттуда никто не возвращался.
Но когда я через некоторое время полез к себе в ухоронку, чтобы снова провести пальцем по подписи императора Павла, ничего там не оказалось. Мама все вынесла на дальнюю помойку. У нее было хорошо развито воображение.
Я — коллекционер. Все люди делятся на коллекционеров и несобирателей. Это генетическое свойство и оно редко передается по наследству. Девяносто девять процентов коллекционеров — мужчины, лишь один — женщины. И если женщины встречаются среди коллекционеров недорогих вещей, то среди нумизматов их не бывает, потому что ни одна женщина не позволит себе выкинуть большие деньги за кусок металла. Я всегда что-то собирал, сначала марки и спичечные этикетки, потом памятные медали, потом ордена, каски и кивера, эполеты и должностные знаки. Со временем собирательство стало занимать меньшее место, а я предпочитал, писать о знаках или орденах.
О грамотах я тосковал недолго — к ним я был не готов. Но теперь жалею. Очень жалею.
Трагедия России в том, что все предметы памяти — документы, ордена, письма, эполеты, знаки — все это последовательно и непрерывно уничтожалось.
Англичанину этонепонятно, для француза или немца, пережившего весьма тяжкие времена, — нонсенс, когда он узнает, что в нашей стране воевали не только с людьми, но и с вещами.
И еще как воевали!
Гражданская война и революция унесли массу ценных вещей и документов. Затем, что не было уничтожено, вывозилось в эмиграцию.
В двадцатые годы возник Торгсин — «березка» нэповского времени. Туда сдавали золотые вещи — те же
А тридцатый год, а год тридцать седьмой и другие годы? А война с фашистами и оккупация половины европейской части страны? А желание продать все, что возможно, в последние годы?
В общем, за орденом Святого Андрея Первозванного лучше сегодня поехать в Париж. Там и купите. Так и делают богатые коллекционеры.
А рукописи, как известно, горят.
Вскоре после ареста дяди Саши его комнату отдали невысокого ранга чекистам — шоферу МГБ и жене Катерине. И началась коммунальная жизнь, в которой маму жутко притесняли и постоянно грозили доносами — соседям хотелось оттяпать всю квартиру, но, на наше счастье, по чину им больше комнаты не полагалось. Наша квартира превратилась в коммуналку худшего типа — с разделом конфорок и криками на кухне. Впрочем, все мои друзья и однокашники жили тогда в коммуналках, и считалось, что у нас еще далеко не худший вариант.
К тому же мы жили в доме 21 в Сивцевом Вражке, в двадцать первой квартире, и она находилась на бельэтаже — то есть окна начинались в двух метрах от земли. Так что с наступлением весны и до поздней осени окно в комнате было открыто, и входили и выходили только через окно, притом обеденный стол весь день был расставлен, чтобы удобнее играть в пинг-понг. Младшая сестра Наташа, родившаяся в 1939 году, всегда была с нами, в нее влюблялись (с поправкой на разницу в возрасте) ребята из нашей мужской школы, а позже ее школа (№ 70, на Гагаринском) стала как бы партнером нашей школы. И мы дружили с тамошними девочками. Честно говоря, это была одна из глупых затей товарища Сталина — разделить мальчиков и девочек. Наверное, вождь вспомнил с тоской, как он учился в семинарии, куда принимали, разумеется, только мальчиков. И ходили они в униформе, как и мы.
В девятом и десятом классах я не сомневался, что пойду в геолого-разведочный институт и стану палеонтологом. В нашем классе учился Володя Русинов, его отец был геологом, и он брал нас с Володей в небольшие походы за ископаемыми. Почему-то я особенно запомнил одну экскурсию — по берегам Пахры. Мы сошли в Горках и целый день шли по берегу реки, в котором встречались глубокие пещеры.
Вернемся в последний раз к дяде Пете.
Во Львове он неплохо устроился. Ни больше ни меньше как начальником тюрьмы. Тетя Ксеня хорошо его кормила и кушала сама.
Родился еще ребенок, а может, два ребенка.
Дядя Петя поддерживал хорошие деловые связи с коллегами из органов, благо в те дни во Львове было чем поживиться.
Польские оккупанты убежали оттуда, оставив много домов, вещей и тайн.
Светлану дядя Петя не выносил, потому что она — дочь врага народа. Он запрещал ей ходить в школу и, чтобы она не нарушала запретов, отнимал обувь. Светлана ходила в школу босиком.
Перепуганные учителя прислали делегацию. Дядя Петя вышел к делегации весь в орденах, скрипя сверкающими сапогами. Он выслушал делегацию у входа, в квартиру и сказал: