"Фантастика 2023-198". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Но я чувствую, что он готов разговаривать о чём угодно, что ему просто поломаться охота, и начинаю надеяться на мирное решение проблемы. И вдруг, так некстати, такой странный звук послышался! Этакий, представьте себе, подземный гул — и вибрация ощущается ступнями. Сперва слегка, дальше — больше, — и слышу, как в пустоте под нашим полом железо лязгает и камни сыплются! И тут же соображаю почему-то, что это не землетрясение вовсе, а куда злее! А Ада вопит не своим голосом:
— Это колдуны! Они нас выследили! Он нас предал!
А
И мы с Адой хватаем то наше имущество, какое попадает в поле зрения, и вылетаем из пещеры в мокрую ночь, и я проверяю бластер, а Ада в сумасшедшем темпе седлает коней и втаскивает меня в седло — и последнее, что я во всей этой суматохе фиксирую рассудком, это рыдающий голосок, который покрывает все звуки:
— Нет, Снайк, нет! Это не я! Это не я! Это не я!
На Мангре погано живут по ночам!
Ада гнала свою лошадь по дну ущелья диким галопом, и моя пыталась не отстать от своей подружки. Я еле на ней держался и чувствовал тылом все камни, на которые она наступает. А в голове у меня крутилась одна-единственная чёткая мысль: куда ж мы таким аллюром!? Мы ж здесь ничего не знаем — попробуй-ка сориентироваться ночью, впотьмах, когда небо в облаках и луны из них высовываются мелкими кусочками! Ада сама говорила: демону в зубы! Но я ничего не мог сделать.
И мы пролетели по скальному коридору, и дорога начала подниматься, и мы с разгону заскочили в другой коридор. А скалы по бокам — всё выше и круче, и дорога всё темнее и темнее, и Ада всё шпыняет свою зверюгу, чтоб она торопилась — и мне уже кажется, что шеи мы себе непременно сломаем. Но не хочу терять Аду из виду. Какая бы ни была — она мне теперь единственный товарищ.
И вдруг скалы сверху сомкнулись и небо заслонили. И я понял, что мы на всём скаку попали в тоннель, который непонятно куда ведёт. Брезжил в конце такой слабый и бледный отсвет, как, говорят, мерещится, когда умираешь, а больше ничего не было видно.
— Ада! — кричу. — Погоди! На два слова!
И именно в этот момент она вдруг делает резкий рывок вперёд и исчезает в темноте. А я чувствую, как у моей лошади земля исчезает из-под ног — и через миг осознаю, что падаю вместе с ней в какую-то тёмную бездну…
В себя я медленно приходил. Первое, что почувствовал — это как всё болит. Болит спина, поясница болит, всё, что ниже, до самых пяток, болит ужасно. И голова трещит — прямо-таки на части раскалывается. И я соображаю, что раз я это чувствую, то, значит, она не раскололась буквально. А это очень и очень странно.
В глазах круги плывут. Открываю глаза — в них солнце бьёт, над головой — небо, и уже не утреннее.
Пробую сесть — сажусь. Кости целы — совершенно невероятно. Но руки, ноги — всё в запёкшейся крови, крови столько, что удивительно, как я ещё жив. Но оглядываюсь — и вижу,
Рядом лежит лошадь моя бедная. Кости шкуру порвали и наружу торчат, потроха — как расплескались, и череп раскололся. Всё кругом в кровище метра на два. И едят её муравьи ростом с мизинец. Мне мутно стало — понятно, я у них вторым блюдом ожидался.
И тогда я посмотрел наверх.
Надо мной, метрах в двадцати, а может, чуть выше, кусок скалы, как навесной мост, который не опустили до конца. Это, значит, из одной скальной стены, а из другой, на изрядном расстоянии — другой соответствующий кусок. Понятно: Ада в последний момент провал заметила и перепрыгнула, в смысле, лошадь её перепрыгнула, а я сверзился.
Повезло, думаю, чудовищно. Так повезло, как не бывает.
Меня, значит, вышвырнуло из седла прямо на пучок местной травы размером с диван. Чудеса. Не может этого быть. Не может — и всё. У меня ноги были в стременах, стремена глубокие, надёжная конструкция, всегда путался в них, когда с лошади слезал, а тут, получается, они сами по себе слетели… И бластер, вместо того, чтобы воткнуться, как полагается, стволом в бок, рядышком лежит… Мистика!
И вот размышляю так и слышу шаги.
Обернулся. Смотрю: девочка идёт. Обыкновенная человеческая девочка. Не безобразная, но и не премированная красотка, плотненькая брюнетка, и всё при ней. Вышитая рубашечка, зашнурованная безрукавка, — а может, корсет, не знаю, — синяя юбка, чулочки, тапочки… В руках корзинка. И идёт, заметьте, не куда-нибудь, а именно ко мне.
Смотрю и молчу. Жду, что будет.
Ну, что было… Подошла, присела на корточки, вытащила из корзинки беленький платочек и флягу, намочила — и давай стирать с меня кровь. С таким, причём, видом, будто она моя родная сестра или профессиональный местный доктор.
И воркует. Непонятно, но дешифратор легко взял. Язык на Адин похож.
— Это, — говорит, — хорошо, что ты очнулся, бродяга. Здесь долго лежать опасно. Здесь колдуны рыщут. Увидят нас с тобой в волшебное зеркало — хлопот не оберешься.
— Я, — говорю, — не бродяга. Я — солдат.
— Всё равно, — говорит, — здесь тебе не место, солдат. Я тебе еду принесла. Ешь и уходи.
Вытаскивает из своего запаса пресную лепёшку, кусок сыра и зелёные шишки печёные. И всё это, опять же, с таким видом, будто так и надо.
— Слушай, — говорю, — сестрёнка, это всё здорово, конечно, спасибо, но… Ты почему со мной возишься-то? Ты сама из горцев?
— Да, — говорит. Совершенно невозмутимо. — Как почему вожусь? Сердце у меня доброе. Иду это утром за водой к роднику — гляжу, кто-то по верхней дороге ехал, где куска моста нет, и сорвался. Лошадь дохлая валяется, а человек — ты, бродяга, в смысле, солдат, живой ещё. Везунчик. И я подумала: на тебе милость небес, а мне зачтётся помощь несчастному, попавшему в беду. А ты ешь, не зевай по сторонам.