Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 1

Дембский Еугениуш

— Иди за мной в ванную, — приказала она, поднимаясь с коленей. — Быстро.

Ну ладно, вот скажите честно, что бы вы сами подумали, услышав нечто подобное от девушки? Тем более, если бы вас только что вырвали из сна, в котором эта девушка — не обязательно полностью одетая — играла главную роль?

Я, естественно, сорвался как можно быстрее и помчал за Патрицией в ванную, чуть не перецепившись на кабелях, растянутых по всей прихожей. А потом еще наткнулся на дверную ручку, вот как я спешил. Можете назвать меня сумасшедшим, а пожалуйста!

Патриция ожидала меня, сидя на краешке ванны, что еще могло

служить обещанием приключения. Но потом она вытащила из-под блузки стопку листков и подала, чтобы я их просмотрел. Ну а уж этого даже такой как я профан никак не принял бы за вступительную игру.

— Что это? — спросил я, стараясь, чтобы эти слова прозвучали как можно более спокойно. Ну не хотелось мне, чтобы она поняла как сильно я был возбужден. Хотя, я бы удивился, если бы она до сих пор этого не заметила.

— Это заметки для Кшиштофа, — пояснила девушка. — Парочка указаний, что ему делать, как себя вести, и вообще… А внизу имеется даже сценарий его первого публичного выступления. Прочти.

И что мне оставалось делать? Я уселся на горшке и, заложив нога на ногу, чтобы скрыть приличную эрекцию, взялся за чтение.

Вот вы знаете, что большая часть гимнов, созданных для потребностей телевизионных проповедников, была сложена так, чтобы человек во время пения занимался еще и гипервентиляцией легких? Достаточно было разложить акценты таким образом, чтобы не заканчивать строку на полном выдохе, а чуточку раньше. Тогда у поющего в легких остается еще немного воздуха, но он уже набирает больше, чтобы наверняка пропеть свое. Прибавим к этому хлопание в ладоши и раскачивание, а еще тепло, вызванное жаром тысяч тел, замкнутых в помещении, и вот вам отъезд, как после ЛСД. И таким людям можно впарить все.

Вспышка света во время чуда? Нет ничего проще. Во время оздоровляющего возложения рук на голову больного нажми своими большими пальцами на его глазные яблоки.

Само чудо? Тщательно подбери больного, и тогда будет достаточно эффекта плацебо. После совершения «оздоровления» быстренько сконцентрируй внимание на себе, пока сила больного, вызванная верой и эйфорией, не уступит силе болезни…

Страница за страницей, листок за листком — заметки для Кшиштофа были полны подобными замечаниями. Я бы сказал, что это было краткое изложение учебника «Как стать Мессией — для сопротивляющихся».

Я отложил все это хозяйство и поглядел на Патрицию.

— И что ты собираешься с этим делать?

— Обнародовать, — решительно ответила она.

Мне сделалось обидно, поскольку голос ее звучал как вызов. Как будто бы она считала меня своим врагом.

— Я хотела что-нибудь сделать, когда по телевизору показали те письма с сообщениями о чудесах… Твои письма, — продолжила она. — Но тогда еще я подумала, что из всего этого может быть и что-то доброе. Может, это я не врубаюсь, а все это…

— Понимаю, — соврал я. Сам я не понимал ни в зуб ногой, но мне не хотелось, чтобы она сейчас начала объяснять.

Патриция взглянула на меня из-под ресниц и печально усмехнулась.

— Похоже, теперь это мой шанс, чтобы исправить мир, разве нет?

Я кивнул, хотя вовсе так не считал. Сегодня, когда я об этом так вот размышляю… Похоже, я не был по отношению к ней слишком откровенен, правда? Жаль, что то был

наш последний разговор.

Патриция выскользнула, когда все еще спали. С собой она забрала несколько бобин с необработанным материалом, заметки для Кшиштофа, что-то еще… Я не ориентировался, а что еще могла иметь группа ксёндза, но считал, что и так она выбрала вполне неплохой материал. Одни вкусные кусочки, если можно так сказать.

Ее исчезновение не вызвало какой-то особенной тревоги или замешательства. Коротышка сделал список того, что пропало, прилизанный очкарик записал все в толстом блокноте, а Эйнштейн — пугало и красавчик заявили, что им нужно срочно повторить роли. И они пошли…

Я был уверен, что хотя бы ксёндз как-то отреагирует, но он всего лишь пожал плечами и сказал Кшиштофу, что пора собираться. Ноль паники, ноль нервов, говорю вам — как будто бы ничего не случилось. И вот тут до меня дошло, что ведь это намного страшнее, чем если бы они тут начали сходить с ума. Ведь их поведение четко говорило: что все сделанное Патрицией, что все те материалы, которые она свистнула и собиралась раскрыть — не имело ни малейшего значения. Она не была в состоянии угрожать ни операции, ни группе ватиканских спецов. Мотыга против солнца! Первый раунд! Деритесь!

С головой, наполненной самыми мрачными мыслями, я отправился в ванную, чтобы почистить зубы. Пялясь на собственное отражение, я открутил кран, вытащил щетку и… почувствовал, что она чем-то обернута. Глянул — листок, зафиксированный аптечной резинкой.

Я внимательно огляделся по сторонам — скорее, по причине выработанного фильмами рефлекса, чем из опасения, будто бы за мной и вправду кто-то шпионит — и развернул листочек. Записка была короткой, всего три предложения:

Если мне удастся то, что я собираюсь, то вскоре начнется гроза. Тогда бы мне не хотелось оставаться самой. Ты поможешь мне менять мир?

Патриция

— Конечно же, помогу, — ответил я последовательности быстро накаляканных буковок. — Только все это не так просто.

Она знала об этом. Водя пальцем по тексту туда и назад, я чувствовал ее страх и неуверенность. Иногда я почти что видел Патрицию, оглядывающуюся на всякий подозрительный звук. Я восхищался тем, что она сделала, что запланировала — сам бы я наверняка на подобное не отважился

И, похоже, именно эта мысль, осознание собственной трусости, подтолкнула меня, в конце концов, к действию. Я скорчил страшную рожу, целясь в свое отражение желтой зубной щеткой с облезшей щетиной.

— А теперь, сволота, станцуем по-другому, — предупредил я. После чего вылез из ванной.

Чувствовал я себя просто великолепно. В башке шумел адреналин, мышцы напрягались под кожей, походка сделалась упругой. Зрение сделалось резким, слух и нюх усилились настолько, что я слышл всякий шепот, чувствовал даже легкую вань страха, запаховую нотку неуверенности. Я был хищником, настоящим крутым мужиком. Я был Брюсом Виллисом из первого «Крепкого орешка», Джоном Рембо, Терминатором. На отрезке между салоном и выходными дверями на мгновения я был даже Абаддоном — воплощенным уничтожением и концом всех времен…