Фантастика в век НТР
Шрифт:
Но это, так сказать, статичная картина. В динамике она выглядит еще сложнее. Дифференциация науки порождает все большее число все меньших по размеру отдельных ящиков. Как бы в итоге не осталась у нас одна тара. А популяризировать науку становится все труднее. Статьи в таких журналах, как, скажем, «Природа», или "Химия и жизнь", все меньше напоминают популярные. Они напичканы графикой, формулами и даже математическими выкладками. На сегодняшний день они годятся лишь для ученых, которые хотят знать о достижениях коллег из смежных отраслей.
Нет и, вероятно, не может быть «словаря», с помощью которого удалось бы «перевести» науку на обычный язык. Нужен не словарь, а целый комплекс методов, которых пока нет. Вот почему современная система популяризации одновременно и необходима, и вредна, поскольку порождает дилетантизм. Внимательно прочтя хорошую популярную книжку по физике, читатель получает обманчивое ощущение, что он более или менее все знает, что он "на уровне". А вместе с тем он не приблизился к пониманию современной физики ни на шаг.
Как-то на севере Канады геологи привлекли одно индейское племя к поискам урановой руды. Когда индейцев спросили, как они представляют себе цель таких поисков, вождь невозмутимо ответил: "Искотчкотуит каочипьик", что значит "молния, выходящая из скалы".
Это прекрасная иллюстрация и огромной пользы, и весьма ограниченных возможностей нынешней системы популяризации.
Научная популяризация внесла колоссальный вклад в развенчание богов небесных и в создание богов земных. Наука стала ее богом, а ученый "пророком, влияние которого можно описать, но нельзя объяснить".
А современная научная фантастика, даже не пытаясь объяснить науку, смело ввела нас в лабораторию ученого, приобщила к миру его идей.
Мы уже пережили тот период, когда велись серьезные дискуссии на тему "нужен ли инженеру Бетховен" и неистовые рыцари ломали полемические копья на ристалищах физики и лирики. Многим чуть поседевшим ветеранам таких битв уже немного смешно вспоминать их. Профессия космонавта тоже стала попривычней. Мы видели этих бесстрашных людей из плоти и крови и на земле и в космосе. Поэтому и стыдно спорить нам теперь, возьмет или не возьмет с собой космонавт "ветку сирени".
Но настанет день, когда мы с неловкой усмешкой вспомним дискуссии и другого рода: "Можно ли быть сегодня культурным человеком не зная науки?"
Наука безразлична к проблемам морали, тогда как ученый — сознательный член общества — не может и не должен быть безразличным к ним. Нельзя языком математики, физики, биологии, химии излагать моральные аспекты тех или иных открытий. Фантастика дает такую возможность. И язык у нее, о какой бы науке ни шла речь, единый — общедоступный. В этом, мне кажется, основная притягательная сила фантастики для ученых.
"Если бы мне пришлось вновь пережить свою жизнь, — писал Чарлз Дарвин, — я установил бы для себя правило читать какое-то количество стихов и слушать какое-то количество музыки по крайней мере раз в неделю; быть может, путем такого постоянного упражнения мне удалось бы сохранить активность тех частей моего мозга, которые теперь атрофировались. Утрата этих вкусов… может быть, вредно отражается на умственных способностях, а еще вероятнее — на нравственных качествах, так как ослабляет эмоциональную сторону нашей природы".
Великий эволюционист понимал, насколько важно искусство для научного творчества. Природа едина, но математика далеко не единственный ее язык. Как правило, наиболее блистательные открытия приносит нам аналогия, перебросившая свой невидимый мост между самыми отдаленными областями человеческой жизни.
Вот почему моральные проблемы науки достигли теперь невиданной остроты. И те "нравственные качества", о которых писал Дарвин, определяют сегодня лицо ученого: либо гражданина своей страны, ответственного перед своей совестью и миром, либо маньяка, хладнокровно вооружающего поджигателей войны нервным газом, "пятнистой лихорадкой скалистых гор", кобальтовыми бомбами.
Так научная фантастика стала для ученых полигоном испытания моральных проблем. Причем полигоном открытым, на котором могут присутствовать сотни миллионов, зачастую очень далеких от науки людей. Отсюда особая ответственность, с которой подходят такие ученые, как Сцилард или Фриш, к литературе. Причастные к величайшей атомной эпопее, они вновь встретились на куда более скромной ниве научной фантастики. И мне хочется проанализировать, почему это произошло. Для этого пришлось бы возвратиться к событиям тридцатилетней давности, когда началась великая атомная гонка…
Обратимся однако к самим произведениям Фриша (новелла "О возможности создания электростанций на угле") и Сциларда (рассказ "К вопросу о центральном вокзале"). Словно сговорившись, оба они выбрали почти одинаковую форму изложения.
В первом случае — это стилизация под научную статью, во втором — своего рода обзор, как принято говорить, "современного состояния проблемы". Даже заголовки, и те удивительно похожи! Но если вспомнить, что заголовки примерно 40 процентов научных публикаций начинаются со слов "К вопросу о…" или "О возможности (невозможности)…", то все становится на свои места. Поэтому речь пойдет не о случайном сходстве, а о сходстве, обусловленном близостью поставленных задач. В научно-фантастической литературе, где исходные параметры обычно задаются весьма жестко, это случается часто.
Наверное, если бы это только было возможно, овладей человек атомной энергией до начала эры тепловых электростанций, новелла Фриша могла бы быть зарегистрирована в реестре открытий. Примерно так мог бы описать инженер-атомник только что изобретенную им угольную топку. Зачем понадобилась Фришу такая временная инверсия? Может быть, просто ради шутки? Недаром ведь эта новелла была включена в сборник "Физики шутят". Обратимся, однако, к заключительным словам новеллы:
"Существует возможность, хотя и весьма маловероятная, что подача окислителя выйдет из-под контроля. Это приведет к выделению огромного количества ядовитых газов. Последнее обстоятельство является главным аргументом против угля и в пользу ядерных реакторов, которые за последние несколько лет доказали свою безопасность".