Фантастика в век НТР
Шрифт:
В принципе достаточно сложная машина может стать серьезным соперником человека и в области изящных искусств. Другое дело, кому это нужно. Но ситуации и взгляды меняются. Если сегодня на книжном рынке Запада великолепные произведения буквально тонут в потоке бульварной литературы, сочиненной непритязательными homo sapiens, то почему нас должны удивлять, скажем, словомельницы Лейбера? Разве бульварное чтиво — это не тот же «словопомол»?
Отгремели словесные баталии, в которых профессора филологии со слезами доказывали кибернетикам, что машина не может ни мыслить, ни чувствовать. Во всяком случае не должна, ибо, как говорили даже некоторые вполне последовательные материалисты, творчество не материально.
Жизнь показала, что компьютер способен делать многое: все, что может человек, и кое-что, чего он не может. Достаточно сложная, повторяю, машина способна создавать не только забавные пустячки, но и подлинные шедевры. И я уверен, она их создаст, ибо достаточно сложная машина — это уже индивидуальность. Хорошие современные компьютеры можно пересчитать по пальцам, их не создают на конвейере. Достаточно же сложная специализированная машина будет вообще уникумом.
Одним словом, писателям-фантастам не надо доказывать читателю, что роботы могут выступать в качестве двойников людей. Читатель поверил в это еще Гофману. Не приходится доказывать и то, что роботы способны сыграть эту роль достаточно успешно. Читатели научной фантастики в этом не сомневаются. Что же тогда остается, если в бунт машин никто больше не верит, а трагические ситуации запрещены законами роботехники? Собственно ничего особенного и не остается, кроме обычных литературных ситуаций, в которых людей успешно заменили андроиды. Не удивительно, что в таких ситуациях можно найти много забавного.
Это с успехом использовал и Брайн Олдис ("А вы не андроид?"), показав супружескую пару роботов, которые, считая себя людьми из плоти и крови, были даже несколько робофобами, и Роберт Шекли ("Битва"), сатирически изобразивший последнюю битву, — «Армагеддон» сил света и тьмы с участием специализированных военных роботов.
Коль скоро люди уверовали в неограниченные возможности андроидов, последние с неизбежностью превратились в своего рода антидвойников. Такие антидвойники ничего не стоило превратить в сатирические персонажи. Отсюда робот-ленивец, который научился спать на работе, и робот, подхалтуривающий на ниве литературы (благо его коллеги — люди целиком переключились на словопомол), робот-юморист, ставший звездой телеэкрана, и сладкоголосый Стив, робот-домработница Катерина и робот-редактрисса Румянчик. Безусловно, здесь бездна возможностей. Способность роботов манипулировать взаимозаменяемыми деталями (вплоть до мозга) и специфика их интимных отношений открывают широчайшие возможности для гротеска и буффонады ("На землю за вдохновением" Саймака и "Серебряные яйцеглавы" Лейбера). Это уроки Чапека, уроки «RUR» и "Войны с саламандрами", обогащенные разработками Лема ("Сказки роботов", "Кибериада"). Лему прямо следует, в частности, Пирз Энтони ("Никто иной, как я…"). Супер-робот Джан с планеты Металлика, металлическая порнография, зал "для иных форм жизни", ругательство "перегретое машинное масло" — все это привычный лемовский реквизит для его вселенской «металлокомедии» дель арте. Точно так же, как роботы, Зингер ("Алмазный дым" Антона Донева), Континенталь и Считалка (полагаю, что ее можно было бы назвать "Феликс") могли бы быть ее персонажами.
Итак, роботы современной фантастики наделены не только достоинствами, которых у нас нет, но и недостатками, которые у нас есть. А если так, то позволительно усомниться в развязке таких произведений, как "Сумасшедший дом в 64 клетки" Лейбера.
Случайная поломка не позволила машине получить шахматную корону. Право, это звучит несерьезно! В лучшем случае это сентиментальная дань традициям прошлого. В современном мире (имеется в виду, конечно, условный мир современной научной фантастики) робот целеустремлен, не скрывает своей гениальности, самостоятелен и в меру нахален. Это не железный "дядя Том" постчапековского периода — верный и кроткий слуга. Нет, андроид Лейбера и Клиффорда это робот-похититель, робот-честолюбец, наконец, робот-штрейкбрехер. Человек не может ожидать от него ни снисходительной поблажки, ни капитуляции в угоду людскому самолюбию. Тем более что робот и человек это не только антитеза, но и единство, скрепленное переходным звеном — киборгом (яйцеголовы, собственно, и представляют собой такие киборги — искусственные симбиозы мозга и кибернетического устройства). Более того, человек, которого роботы называют "святой Айзек", уже выпустил в мир новую серию андроидов, свободных от ограничений трех великих законов ("Женская интуиция"). Поэтому мы стоим на пороге нового, четвертого этапа древней, как человечество, и вечно современной сказки об андроидах. Сказки, которая всегда была зеркалом создавшего ее мира.
Жрецы Урании: полигон или хобби?
Только подход к научной фантастике как к уникальному явлению современной культуры позволяет понять, почему она оказалась столь притягательной для ученых. Спрашивается: чем могла она увлечь тех, кто трудится на переднем крае науки, или, как сейчас говорят, "на краю непостижимого"? Чего они ждут от нее? Очевидно, в первую очередь того, что вообще ожидают от художественной литературы. Поэтому те черты, которые снискали ей успех у подростков и студенчества, могли оказаться привлекательными и для зрелых ученых. Но у ученых, как и у представителей других отраслей человеческой деятельности, есть свои особые требования.
Однако прежде чем говорить об этом, обратимся к одной общей черте в биографиях некоторых фантастов. Физики-ядерники Лео Сцилард и Отто Фриш, профессор биохимии Айзек Азимов, астрофизик Фред Хойл, антрополог Чед Оливер, астроном и крупный популяризатор науки Артур Кларк, философ и врач Станислав Лем, сподвижник Эйнштейна польский академик Леопольд Инфельд, создатель кибернетики Норберт Винер — вот достаточно убедительный перечень известных ученых и авторов научно-фантастических произведений.
Такая же картина наблюдается и в советской литературе. Академик В. Обручев был первым советским ученым, обратившимся к литературе этого вида. Ныне успешно сочетают научную деятельность с литературной работой многие хорошо известные у нас и за рубежом фантасты-ученые.
Можно, конечно, спорить, насколько случаен или, напротив, закономерен такой синтез науки и искусства. Думается все же, что он не случаен. Во всяком случае он точно отражает одну из главных особенностей современной науки: соединение отдельных, часто очень далеких друг от друга ветвей.
Иероглифы на базальтовой стене Абу-Симбела говорят: "Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и жизнь на земле иссякнет". Мы не знаем еще, что движет звездами. Может быть, никогда не узнаем. Может быть, узнаем завтра. Важен не столько смысл изречения, сколько удивительная научная поэзия. Или, может быть, удивительная опоэтизированная наука? Нашему веку недоступно такое целостное восприятие мира. Человеческая культура давно уже разделилась на культуру естественную и культуру гуманитарную. Пропасть между ними растет день ото дня. У каждой не только свой особенный язык или специфика эволюции, но и свои эстетические каноны. Неудержимо растущее и непостижимо ветвящееся древо науки вырастило, наконец, собственные эстетические плоды, странные и ни на что не похожие. "Красивое уравнение", "изящный вывод", "ювелирный эксперимент". Слова, слова, слова! Здесь иное изящество, иная красота. Просто люди естествознания еще по привычке употребляют эстетические термины гуманитариев. Это всего лишь атавизм. Придет время — появятся и новые слова. Но попытаемся оглянуться назад, в туманную тьму, когда зарождавшаяся культура была настолько слаба и наивна, что существовала в некоем единении. Без всякого намека на дифференциальную — тысячеголовую гидру двадцатого века. Но вот беда, даже просто оглянуться назад и то мы не можем без точной науки. Древние манускрипты расшифровывают теперь кибернетики, археологические находки подвергают спектральным и радиокарбонным анализам физики и химики. Даже в поэтике появились подозрительные естественнонаучные метастазы. Самые привычные и обыденные вещи обрели вдруг неких количественных двойников. У вещей обнаружилась структура. Они стали телами (для физиков), веществами (для химиков), моделями (для математиков).
Революционные идеи естествознания с их радикальной ломкой привычных представлений о времени и пространстве, строении вещества и сущности жизни не могли не затронуть сознания даже абсолютно далеких от науки людей. Наука вторгается во внутренний мир не только прямо, связывая, допустим, силу эмоций с величиной информации, но и опосредованно. В том числе и через искусство. Наука и искусство — могучие реки человеческого познания. Цели у них общие. Пути, как принято говорить (но это отнюдь не самоочевидно), — различные. Где-то на заре цивилизации эти реки были слиты в единый поток. Когда же они разделились? И почему мы, во второй половине двадцатого века, вдруг вновь начинаем искать объединяющие их черты? Случайность это или закономерность? Возвращение по эволюционной спирали к "якобы старому" качеству или бесплодные поиски эфемерных закономерностей и связей? Может быть, научная фантастика, научно-художественная литература вообще и есть тот проток, который соединит оба русла?
Колесо учения неразрывно, и мы не найдем на нем места «стыковки», где гуманитарное знание перетекает в естественное. Слишком уж много оборотов сделало колесо познания с той далекой поры, когда наука, по выражению видного советского социолога Генриха Волкова, находилась в колыбели.
"Непосвященным людям, — как справедливо заметил известный английский популяризатор науки Ричи Калдер, — наука представляется в виде какой-то сокровищницы за семью печатями, доступной лишь избранным, где хранятся сундуки с драгоценностями, именуемыми «физика», "химия", «биология», "геология", «астрономия» и др. Каждый сундук заперт на замок с секретом, открыть который может только тот, кто посвящен в тайну его механизма. А в сундуках — множество ящиков и ящичков с надписями: "ядерная физика", «кристаллография», "твердое тело", "коллоидная химии", "органическая химия", «генетика», "биофизика", «биохимия» и так до бесконечности.