Фантазии Фридьеша Каринти
Шрифт:
Туман вокруг, казалось, начал рассеиваться. Где-то вдали забрезжил какой-то противоестественный мерцающий свет. И тогда я понял: мы залетели слишком высоко, туда, где воздух разрежен. В ужасе схватился я за плечо капитана, но он был недвижим. Я нагнулся к нему и заглянул в лицо: оно окаменело, глаза были совершенно стеклянные, из ноздрей сочилась кровь. Руки его, лежащие на штурвале, свело судорогой. Отчаяние охватило меня; я попытался оттолкнуть капитана — он тяжело подался влево, голова его упала на грудь. Я схватился за руль, хотя понимал, что пришел конец, что больше мне не выдержать.
И вот тогда надо мной что-то прошелестело. Взглянув вверх, я увидел в рассеивавшемся тумане огромный, странный, похожий на птицу аппарат. Первым моим желанием было закричать, что я сдаюсь (моему помутившемуся рассудку аппарат показался вражеским самолетом), но ни один звук не шел из моего горла. Внезапно я почувствовал, будто какая-то невидимая сила подняла меня с кресла, и одновременно моих ушей коснулся странный, нежный музыкальный
Когда я снова открыл их, вокруг была черная ночь, надо мной и подо мной простиралось бездонное небо, усеянное звездами: я узнал Большую Медведицу — и неизъяснимый, блаженный покой разлился по всему моему телу. Я лежал на чем-то мягком, словно подвязанный на крепких эластичных нитях, не причинявших никаких неудобств. Мерно и мелодично, будто из плохо завернутого крана, падали мне на лоб капли прохладного, ароматного напитка. Летим ли мы или стоим на месте, я определить не мог, равно как и то, сколько времени я находился в таком состоянии.
Потом я увидел сверкающую зеленью долину с капризными изгибами рек и горных хребтов. Сначала мне почудилось, что все это я вижу где-то вверху, над собой, но потом, когда мы стали плавно спускаться, убедился в обратном. Некоторое время мы парили над светло-зеленой, будто умытой, лесистой местностью, затем приблизились к цветущей поляне, которая все увеличивалась в своих размерах, — и я понял, что мы садимся. Только тогда до меня дошло, отчего я чувствую такое блаженство: мой слух уже давно услаждал один-единственный чистый аккорд, звенящий с такой мелодичностью, что казалось, я купаюсь в нем, как в прохладной воде. Я стал прислушиваться и понял, что аккорд этот слагается из четырех простых нот и притягательность музыки заключается скорее в ее окраске и мягкости, чем в последовательности звуков. В детстве я немного играл на фортепьяно и слегка разбираюсь в музыке, поэтому я сразу определил, что следующие друг за другом четыре ноты — f, d, е, с — на музыкальной шкале соответствуют гамме фа-ре-ми-до. В это мгновение мы приземлились.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Аппарат, доставивший автора, оказывается сознательным существом. — Необычный разговор. — Человекоподобные деревья. — Замок.
Очнувшись, я открыл глаза и огляделся. Передо мной расстилался широкий край, купающийся в ослепительных лучах солнца: по одну сторону тянулась плавно вздымающаяся цепь невысоких гор, по другую извивалась, сверкая гладью вод, река, окаймленная голубовато-зеленым кустарником. Через реку был перекинут незатейливый железный мост без всяких перил; к синеющему вдали лесу вела белая дорога с деревьями странной формы по обеим ее сторонам. Дорога казалась длинной и пропадала в голубой дымке. Там, где она доходила до леса, смутно вырисовывалась между деревьями не то арка, не то подобие ворот.
Весь ландшафт с висящей над ним увеличенной чуть ли не вдвое против привычного тарелкой солнца был необычайным, сказочным, чужим и вместе с тем необъяснимо знакомым, словно я здесь был уже не в первый раз. Позже, размышляя над этой загадкой, я пришел к выводу, что этот край знаком мне по снам, я посещал его неоднократно, особенно в детском возрасте. Да, это был сон моего детства, неожиданно повторявшийся затем через большие промежутки времени: впервые, еще подростком, я сиживал здесь на берегу реки и мечтательно смотрел на далекий лес, откуда слышалась незнакомая, сладкая музыка; потом, уже в отрочестве, мне снилось, как я перехожу через мост и иду по песку белой дороги. Мне грезился этот край и в юности, когда меня забрали в солдаты: с походным ранцем за спиной я шагал к лесу, все к лесу — я знал, что там меня ждет что-то приятное, блаженство отдыха и покоя, но мне почему-то чудилось, что я никогда туда не дойду.
И вот теперь мои сны обернулись вполне осязаемой действительностью: я бодрствовал, я хотел пить, я попробовал пошевелиться. Резкая боль в животе пронзила меня. И в то же мгновение неведомая сила подняла меня над сиденьем и с минуту подержала в воздухе. В испуге я увидел, что вокруг моего пояса обвилась какая-то узкая шарнирная петля, похожая на запястье. Утолщаясь кверху, она заканчивалась металлической рукой. В следующую минуту механическая рука приподняла меня еще выше, затем бережно опустила на землю в трех-четырех метрах от воздухоплавательного аппарата, в котором я до того сидел. Проделав эту операцию, рука куда-то исчезла. Я взглянул вверх и увидел над собой странный, доселе невиданный механизм или машину: я могу описать ее лишь сумбурно, в общих чертах, ибо не мог бы даже воспроизвести увиденное на бумаге, хотя с тех пор неоднократно видел и ее и ей подобных. Первое, что пришло мне в голову, была мысль о том, что передо мной особый, совершенно незнакомой конструкции чрезвычайно сложный самолет, отличающийся от известных мне тем, что он сконструирован по вертикали, с двумя серебряными оперениями по бокам. Форма его и в самом деле была неописуемо странной: верхняя часть представляла собой яйцевидный золотой шар, сплюснутый на макушке таким образом, что он напоминал собой чрезвычайно симметричный, но стилизованный человеческий череп (нечто подобное лепят наши скульпторы для украшения городских ансамблей). На месте глаз сверкали две круглые стеклянные
У аппарата были две главные руки — они же крылья, — но сверх того имелось еще множество более гибких и меньших по размеру металлических рук, которые шли от живота и были оснащены разнообразными наконечниками, один из которых — в виде шарнирной петли — и вытащил меня из машины.
Вопреки кажущейся сложности весь аппарат в целом странным образом производил впечатление простоты и крайней целесообразности. Чувствовалось, что в нем все на своем месте, все функционирует в удивительной гармонии, более того — с первой же минуты он вызывал невыразимо приятное чувство, вы забывали, что перед вами механизм, безусловно являющийся шедевром рациональной и совершеннейшей техники; всем своим видом он действовал на вас исключительным образом. Я не могу иначе выразить вызванное им чувство, как только приблизительными словами, и когда я говорю, что этот аппарат был красивым, то под этим я понимаю значительно больше, чем значит это слово в обычном смысле, когда мы употребляем его, например, для выражения впечатления от картины или в еще большей степени при виде красивой женщины. Я простой хирург и не мастак в искусстве самовыражения, но помню, что тогда в поисках подходящего сравнения я перебрал в уме множество самых обворожительных эпитетов, какие только находят влюбленные юноши в минуты экстаза. Возможно, это в свою очередь также объяснялось моим не совсем нормальным состоянием — ведь мой слух по-прежнему услаждали дивные звуки, а, кроме того, какие-то особые токи, которые, как мне казалось, исходили от машины, держали каждый мой нерв в напряжении. Внутри машины раздавался постоянный мелодичный звон. Наконец она опустила крылья на землю и я почувствовал легкое прикосновение к своему лицу, будто кто-то решил меня пощекотать. Подняв голову, я увидел уставившиеся на меня две линзы. В тот же миг «машина» подняла руку, дотронулась до меня и снова отступила. Пока я терялся в догадках, кто это существо, приводящее в движение механизм, на яйцевидной голове зашевелилась антенна и снова зазвучала невыразимо приятная мелодия, которую я слышал раньше, но теперь уже не в гамме фа-ре-ми-до, а в ином порядке, как-то глубоко и с какой-то быстрой завитушкой на конце — жаль, что я не владею хроматикой, но мне показалось, что-то вроде «г-а-а-гпс, г, гис». Эта гамма повторялась неоднократно, причем глаза-линзы в упор смотрели на меня.
Я испытывал необыкновенное чувство: казалось, меня обучают незнакомому языку, который не имеет связного текста. Какое-то время я стоял потрясенный, затем открыл рот и невольно попробовал воспроизвести странные звуки. После нескольких упражнений я довольно сносно сумел их повторить. И в то же мгновение музыка оборвалась, машина как бы затихла, прислушиваясь к моему произношению. Я повторил странную гамму, но уже громче. Машина воспроизвела три новых звука, которые я тоже пропел вслед за ней. Тогда машина протянула ко мне одну из своих рук и одобрительно похлопала по плечу. Эта игра в звукоподражание повторилась несколько раз, причем с каждым разом мелодии видоизменялись. Внезапно послышался вздох, крылья машины загудели, в лицо мне ударила воздушная волна, и в следующее мгновение аппарат поднялся в воздух, сделал круг над моей головой, повернул к реке и, уменьшаясь в размере, скрылся за лесом. Я же в оцепенении замер на месте и только спустя несколько минут пришел в себя и осмотрелся.
Поле, на котором я стоял, покрывала бархатистая трава. Почва под ней была очень мягкой, рассыпчатой, необыкновенно рыхлой. И только сейчас молнией пронзила меня мысль об отчаянном положении, в котором я оказался. Где я? На какой территории — вражеской или союзнической? Что мне предстоит? Тревожила меня и судьба однополчан, я ведь не знал, удалось ли кому-нибудь спастись с «Бульверка», сообщили ли властям о том, что я покинул тонущий корабль на гидроплане капитана? Если об этом узнали, то наверняка объявили открытый розыск, меня ищут как дезертира, чтобы отдать под трибунал.
Потом я подумал: в мире, где существуют такие совершенные машины, как та, что я только сейчас видел, должно быть, и люди весьма разумны и предупредительны, и они, безусловно, поймут мое щекотливое положение. Оставалось только выяснить, как найти тот город или лагерь (не знаю уж, как это назвать), которому принадлежат летательные аппараты. Мне было совершенно очевидно лишь одно — страна, куда я попал, не является Германией, ибо в противном случае наши славные разведчики давно донесли бы о существовании секретного оружия у вражеской армии. Итак, я доверился судьбе, сложил свое снаряжение на траву и приготовил носовой платок на тот случай, если территория все-таки окажется вражеской. Я решил, что в этом случае, следуя правилам Гаагской конвенции, сдамся на милость первому встречному.