Фантом
Шрифт:
Это было где-то в конце зимы. Она вышла из ворот родного герценовского университета, тех, что выходят к Казанскому Собору, небрежно закинула лямку рюкзака на плечо и быстрым шагом направилась к метро. В слабо заваренных голубоватых сумерках медленно плыли, словно растворяющиеся крупинки гранулированного фруктового чая, бледно-оранжевые фонари.
Внезапно город исторг человека. Он остановил её, придержав за рукав куртки уверенным, но бережным движением.
– Привет.
Она немного испугалась и потянула от него руку.
– Что ты здесь делаешь?
– Я ждал тебя. Куда ты
Она пожала плечами. Ей казалось таким естественным, что всё закончилось; ей просто не приходило в голову, что кто-то может думать иначе.
– Я хотел поговорить.
Он с тоской смотрел в обращенное к нему юное девчоночье личико. Нежно-розовые губы её немного потрескались от мороза, на них лежала, как иней, тонкая белесая корочка. Девочка смотрела на него очень спокойно: широко-распахнутые светлые ангельские глаза не выдавали того, что происходило в её душе - в них отражалось зарево зажигающихся на Невском реклам.
Этот человек, возможно, ждал её здесь несколько дней подряд. Он ведь не знал по каким дням и во сколько у неё занятия. Он стоял здесь наверняка подолгу, терпеливо вглядываясь в текущую мимо толпу. Стоял, курил, мёрз, грел руки в карманах и...надеялся. Не прекращал надеяться. Эта мысль коснулась её сознания, но не ранила, не пронзила, хотя никто прежде так её не ждал. Других ждали. Подружек, сокурсниц. А её - нет. Но дети часто бывают жестоки, и в том нет их вины; она пока не способна была в полной мере оценить силу порыва, приведшего сюда этого угасающего человека, прочесть в тусклом блеске его глаз то страшное, беспросветное одиночество, что заставляло его приходить и неизвестно сколько ждать на морозе её - как единственное избавление, искупление и надежду…
– Нам не о чем говорить, дядя. Всё.
Она отвернула лицо. Словно захлопнулась, защелкнулась от него.
И тогда он понял, истина обрушилась на него с безжалостной внезапностью. Не оставалось больше ни отсрочек, ни оправданий. Он и раньше догадывался, подозревал. Но теперь жестокая правда взглянула на него в упор этими смертельно спокойными, полными невских огней глазами семнадцатилетней девчонки, в которых нельзя было отыскать ничего, кроме его собственного одинокого отражения в зрачках.
Ей было просто интересно. Любопытно. Как котёнку, который гоняет по полу сверкающий конфетный фантик. Ей только семнадцать лет. Она имеет право играть с жизнью, играть в жизнь, и ничего в действительности не связывает её со стоящим напротив некрасивым неудачливым рано состарившимся мужчиной, которому она зачем-то отдалась. Не по любви, не от телесного голода, и не за деньги. Просто так.
– Пока, - сказала она, поправив сползшую лямку рюкзака недовольным подергиванием плеча.
– До свидания, - отозвался он на автомате.
Спустившись в метро, она уже не помнила о нем, достала из кармашка куртки жевательные конфеты, разноцветных фруктовых медвежат, и закидывая их в рот сразу по три, чтобы было сочнее и слаще, раскрыла на коленках какую-то тетрадку.
ФАНТОМ
Рассказ
1
Прервав на несколько мгновений дрему перед тихо работавшим маленьким телевизором, консьержка недоуменно, как
Наручные часы показывали три. Пуговиц на его рубашке не хватало, а на бледной худощавой груди между распахнутыми полами виднелись длинные широкие царапины. Словом, вид он имел странный, причем явно не внушающий доверия. Его только что выгнала из дома девушка, с которой они прожили вместе целых пять месяцев.
Подойдя к краю тротуара, Михалыч с надеждой вгляделся в пустое полотно ночного проспекта. Тотчас тронулась и подползла к нему стоявшая неподалеку чёрная побитая девятка. Жадный бомбила караулил позднюю публику подобно хищнику в укрытии.
Справившись о цене, Михалыч захлопнул дверцу и махнул рукой. Бомбила не уехал сразу. Он посмотрел на попавшего в переделку парня из-за опущенного стекла с явным сожалением. Спросил:
– А за сколько поедешь?
Михалыч выудил что-то из заднего кармана брюк и показал бомбиле.
– Ладно, садись, - нехотя согласился тот. Его душу, видимо, ночные автострады очерствили не окончательно и участие было ему не чуждо.
Михалыч влез на заднее сидение, поставив рядом свой полиэтиленовый пакет в спешке набитый снова теперь холостяцкими пожитками. Разговаривать ему совсем не хотелось, однако он чувствовал себя обязанным и потому напрягся, мысленно настроив себя на поддержание какой-нибудь совершенно ненужной дорожной беседы. Но бомбила, к счастью, молчал. И Михалыч был ему за это особенно благодарен. Случаются иногда в жизни такие моменты, когда ты ничего не можешь делать кроме как сидеть, привалившись к стеклу ночного такси, и смотреть как плывут мимо огни.
2
Проснулся Михалыч от звуков обычной утренней коридорной возни: почти все обитатели коммунальной шести-комнатной квартиры собирались на работу. Из кухни аппетитно пахло оладьями. Раздался формальный короткий стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в комнату сунулось широкое улыбающееся лицо Веры Павловны, квартирной хозяйки.
– Никак опять вернулся?
– спросила она просто.
Вера Павловна была не лишенная шарма дама за пятьдесят, очень толстая и всегда весёлая. Она разрешала Михалычу в порядке исключения курить в комнате, изредка делала это вместе с ним, брала с него плату не всегда по графику, входя во всевозможные "трудные положения" и потому считалась его другом.
– Оладьев хочешь?
– она кивнула в сторону кухни, откуда выплывал, стелясь по коридору, ароматный чад.
Михалыч помотал головой. Он не был голоден. Он курил лёжа, положив вторую руку под голову и стряхивал пепел в консервную банку стоявшую на полу возле тахты. Происшествие прошедшей ночи приковывало к себе его мысли. Точно дыра на обоях, ей богу: как ни старайся не замечать, а всё равно поневоле остановишь взгляд. Вера Павловна незаметно исчезла. Она обладала довольно редким и поистине удивительным свойством - никогда не оказываться лишней. Какое-то загадочное внутреннее чутье всегда безошибочно подсказывало ей, когда следует уйти, а когда - остаться. Михалыч ценил её за это особенно сильно: он терпеть не мог назойливых людей и сам никогда не навязывался.