Фарамунд
Шрифт:
— Их спины прикрывал ты! — возразил Громыхало.
— Но сейчас нас будет двое...
Громыхало вместо ответа ухватил прут. Раскаленный конец стал почти оранжевым, а из толстой рукавицы пошел пар. Громыхало приблизился к пленнику, сказал благожелательно:
— Лучше начинай орать, вот тебе добрый совет. Все равно кончится одним. Тебя убьют. Ну, разве что шкуру сдерут для потехи. Так чего терпеть зря?
Раскаленный конец приблизился к груди. Жар опалил кожу. Фарамунд скосил глаза на алую головку прута. Там вспыхивали искорки, словно
Громыхало с интересом всматривался в лицо пленника:
— Ну, как?
— Терпимо, — ответил Фарамунд сквозь зубы. Он чувствовал, что второй раз может не выдержать такого прикосновения. Запах горелого мяса, его собственной плоти, вызывал тошноту и подленький страх. — Этим меня кричать не заставишь. Можешь сразу пробовать что-то другое.
— Попробую, — согласился Громыхало. — Вон у меня сколько всего! Тут и щипцы, и крючья, и пилы, и спицы... Все перепробую.
— Дурак, — сказал Фарамунд внятно.
— Почему? — спросил Громыхало мирно. Похоже, он всегда разговаривал с теми, кого пытал. — Разве я дурак, а не ты? Кто из нас лежит на пыточном столе?.. Ты лучше давай рассказывай, какой ты добрый, и что тебя нельзя... ха-ха... обижать! Расскажи, что тебя послал сам конунг, и что за тобой явится целая армия!.. Или начинай обращать меня в веру этого... Христа!.. Были и такие.
— И что же?
Громыхало заботливо перевернул щипцы на углях, а прут снова сунул в алую россыпь, лопаткой сгреб угли, присыпав сверху.
— А то же, — буркнул он гулко. — Все одно и тоже!.. В какого бы бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму собакам... У нас здесь, знаешь, какие собаки? Так что это ты дурак, дружище.
— Я предлагал, — выдохнул Фарамунд страстно, — тебе достойную жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь в таверне, а хозяин спешит навстречу — угодливый, как раб?.. Ты можешь жить богато и вольно, а ты... что будет завтра? Кем умрешь? Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого замучил?
Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, возможно, он первым из пленников, угодил в больное место.
— Да и нужен ли будет старик здешнему хозяину? — спросил он безжалостно. — Как только из твоих пальцев начнет выскальзывать рукоять топора, он тебя вышвырнет умирать за порог. А подыхать медленно в грязи от холода и голода... это совсем не то, что на скаку, на стене чужой крепости, захлебнувшись вином или даже вот так — на столе палача!
Щипцы опустились на грудь Фарамунда.
— Ты, в самом деле, не брешешь, насчет припрятанного золота?
— Что припрятанное, — ответил Фарамунд уклончиво. — У нас золота будет намного больше!
Громыхало раздвинул щипцы, зловещие зубья сомкнулись на клочке мяса в боку, но рукояти пока не сводил, все еще двигал бровями, складками на лбу.
— Ты не сможешь идти, — буркнул он, наконец. — А я не смогу тебя вынести.
— Ты только ослабь мне ремни, — сказал Фарамунд быстро. — А то руки и ноги затекли. Еще немного, и они уже станут ногами мертвеца.
Громыхало кивнул, но с места не двигался. Затаив дыхание, Фарамунд следил, как палач то поглядывает на него оценивающе, то начинает прислушиваться к крикам и конскому ржанию во дворе.
Наконец огромная фигура качнулась, клещи звякнули о пыточный стол. Ремни он ослабил чуть-чуть, дабы, если хозяин вернется, ничего не заметил, но Фарамунд тут же начал напрягать мышцы рук и ног, усиленно гоняя кровь, пробуждая застывшие мускулы, жилы, заставляя готовиться к новым схваткам.
Лаурс не утерпел, пришел к вечеру. Фарамунд лежал на столе распятый, весь залитый кровью. На полу растекалась красная лужа, тут же стояло ведро с колодезной водой.
— Ну что? — спросил Лаурс.
— Осталось чуть, — сообщил Громыхало. Громадная фигура палача словно бы усохла, сам он выглядел бледным, изнуренным, глаза бегали по сторонам. — Уже стонет!.. Еще чуть... и начнет вопить, как недорезанный поросенок!
Лаурс оглядел Фарамунда с головы до ног:
— Ладно. Я буду в оружейной. Сразу же пошли за мной мальчишку, понял?
— Сделаю, хозяин!
Лаурс ушел, а Громыхало опасливо прислушался к шагам, сказал тихо:
— Да, вид у тебя...
— Бывало и хуже, — ответил Фарамунд хрипло, хотя не думал, что такое с ним бывало. Такое достаточно пережить раз в жизни. — Пора...
Громыхало осторожно освободил ему руки. Ремень на ногах Фарамунд перерезал сам. Лицо его было страшным в застывшей корочке собственной крови. Час назад он сам указал Громыхало, где надрезать кожу так, чтобы выступившая кровь создавала облик как можно более жуткий. Такие же надрезы были и по телу. Громыхало еще удивлялся, откуда он знает, где и как надо надрезать, не был ли сам раньше палачом?
Они ушли достаточно легко. Самое трудное было снова двигаться, не привлекая внимания. Громыхало зазвал в пыточную одного из проходивших по двору воинов, сам оглушил, раздел, а из пыточной вышли, пользуясь вечерней полутьмой и пряча лица от факелов.
К лесу шли в темноте, Фарамунд факел взять не разрешил. Громыхало удивлялся, как его нынешний вожак чувствует в полной темноте тропку, ведь даже звезд не видать, однако Фарамунд вел, руководствуясь странным почти звериным чутьем.
Темные деревья раздвинулись, Громыхало рычал, ругался, наконец взмолился: